Теперь «Лак» стал для житья непригоден, поэтому мы оседлали велосипеды и переехали в дом ван Ремсдейков в Гольф-клубе. В оккупацию этот дом занимали немцы, а теперь — несколько семей, оставшихся без крова. Еду для этих восьмидесяти бездомных готовили на оставшейся от немцев полевой кухне. Мы поселились в гараже, который разделили на комнаты самодельными перегородками. Через несколько дней мы вновь переехали, «временно», теперь уже в пристройку к дому Оттена, которую раньше также занимали оккупанты.

Пришли наконец дни, о которых мы мечтали больше четырех лет. Больше не было вокруг немецких мундиров. Не было угрозы личной безопасности. Никакой лжи в газетах или по радио. Никаких ограничений. Снова была свобода слова. Нам даже не верилось. Мы смотрели, как проходят по улицам колонны союзнических войск. Это зрелище означало, что мы и в самом деле освобождены.

Увы, нет радости без печали. Наш город оделся в глубокий траур. Тот налет во вторник унес много жизней, и скоро мы узнали, что потеряли немало друзей и знакомых. Погибло много детей. Так что раздавались не только радостные возгласы. Мы слишком хорошо понимали, что война совсем еще не окончилась.

Первое, что я сделал после возвращения, это привел себя в порядок (чем последние несколько недель пренебрегал), а потом на велосипеде Сильвии отправился в школу, где в одной из классных комнат собрался управленческий персонал «Филипса». Мое появление было встречено радостно, и немедленно началась дискуссия по поводу того, что прежде всего следует делать в создавшемся положении.

В настоящий момент мы находились как бы посреди арены боевых действий, с которой вооруженные силы союзников постепенно вытесняли немцев. Первейшей моей задачей было установить контакт с новыми властями, поэтому мы решили, что нужно нанести визиты британскому коменданту города и представителю нидерландских военных властей, назначенному нидерландским правительством в Лондоне для руководства страной в переходный период.

Другое наше решение касалось обеспечения защиты заводских сооружений: следовало позаботиться о том, чтобы остатки заводского имущества не исчезли в неразберихе. В этом отношении мы ничего существенного пока предпринять не могли, кроме разборки завалов, оставшихся от последней бомбежки. Подачи электрического тока не было; все сырьевые материалы, так же как множество станков, увезены оккупантами; прочее оборудование бездействовало. Но люди наши по-прежнему были здесь, и это было самое главное.

К великому моему изумлению, вскоре после освобождения буквально из ниоткуда возник Оттен. Каким-то образом он примкнул к комиссии союзников, которой руководил сэр Уотсон-Уотт. Все эти годы мы оба с нетерпением ожидали того момента, когда сможем наконец обменяться рукопожатием в освобожденном Эйндховене. Возвращение Оттена внесло неоценимый вклад в восстановление «Филипса», хотя, разумеется, ему были внове и удивительны особенности нашей жизни — такой, как она сложилась в оккупационный период. Помимо Оттена, я с восторгом приветствовал принца Бернарда, который, будучи главнокомандующим вооруженными силами Нидерландов, приехал с инспекцией в первый из освобожденных голландских городов. За годы изгнания принц и Оттен стали друзьями.

Так случилось, что я оказался в джипе военной бригады принцессы Ирены, когда эта бригада вошла в Эйндховен, и своими глазами видел, с каким энтузиазмом население Нидерландов встречало свои войска, вернувшиеся на родную землю.

Следующие дни прошли в постоянной спешке, напряжении и атмосфере приподнятости. Люди наслаждались свободой, хотя свобода эта, конечно, не могла не быть ограничена. Мы на «Филипсе» с трудом добивались того, чтобы снова вошли в силу расписание и правила распорядка. Впрочем, поначалу это было не так уж и важно, ведь производить пока еще было нечего. Все ликовали, что Эйндховен свободен от кошмара немецкой оккупации.

Однако первые разочарования не заставили себя ждать. Перед «Филипсом» стояла задача как можно скорей запустить заводы. Однако союзники были полностью поглощены ведением победоносной войны против могучего и отчаянно сражающегося противника. В тот момент я не имел даже представления, с какого рода трудностями приходилось сталкиваться, чтобы регулярно снабжать армию боеприпасами и продовольствием.

Вскоре после освобождения на аэродром в Арнеме стали садиться самолеты, и тогда и без того перегруженные линии снабжения союзников подверглись просто колоссальному напряжению. Немцам удалось закрепиться на острове Валхерен, и оттуда они не давали судам союзников пройти в порт Антверпена, так что все поставки должны были проходить через Францию. Весь транспорт, направлявшийся на театр боевых действий в Брабанте, двигался через Эйндховен. По нашим улицам шли бесконечные колонны с припасами. Но, увы, обеспечить продуктами тех, кто смотрел на них с дорожных обочин, они не могли. Положение с продовольствием в Эйндховене становилось все хуже и хуже. Дневная норма хлеба снизилась до 600 граммов — это было даже меньше, чем во время оккупации.

В октябре я поехал в Париж, чтобы обсудить эту ситуацию с ответственными за материально-техническое обеспечение чиновниками Верховного командования объединенных экспедиционных сил. С немалым трудом удалось добиться встречи с соответствующим британским генералом. Я уже по опыту знал, что с длинным списком жалоб от британцев многого не добьешься, и когда он, после вступительной светской беседы, спросил меня, как обстоят дела с продовольственным снабжением в Эйндховене, просто сказал:

— Да на самом деле неважно.

Наступило молчание, и только потом он переспросил:

— Что, в самом деле так плохо?

Так мы установили контакт, и он сразу же пообещал помощь. Колонна грузовиков из Нормандии как раз двигалась через Эйндховен, и вели ее голландские женщины-добровольцы. Эту колонну генерал и передал в распоряжение нидерландских властей для раздачи продовольствия населению. Получив такое обещание, я вернулся в Эйндховен, где эта новость обрадовала многих.

Роль, которую сыграли в те дни добровольческие женские подразделения, просто невозможно переоценить. Днем и ночью девушки доставляли продукты питания туда, где в этом была самая острая необходимость. Так что положение с едой облегчилось, и как раз вовремя, потому что люди начинали роптать. Им было непросто понять, что война еще далека от завершения: Бреду предстояло освободить полякам, Тилбург — канадцам, танковое сражение под Оверлоном предохранит Брабант от дальнейших немецких угроз. Но и после этого до победы было не близко.

Несмотря на это, 21 ноября 1944 года рабочие наших заводов устроили демонстрацию, чтобы выказать свое недовольство. Наша радиостанция «Свободная Голландия» распространила известие о ней по всей стране. Проведенная мирно и с достоинством, эта демонстрация, как нам стало известно, произвела плохое впечатление на те области Голландии, которые находились еще под немецкой пятой.

Между тем стало известно, что немцы вывезли с собой все оборудование нашего завода в Хилверсюме — и станки, и детали, и даже провода и кабели. Впрочем, практически то же самое в «безумный вторник» оккупанты сделали и в Эйндховене. Под наблюдением «вервальтера» Нольте продукцию с наших складов вагонами вывозили в Германию. Работники «Филипса» предпринимали отчаянные попытки остановить эти поезда. Одному человеку такая попытка стоила жизни: его расстреляли за саботаж. А с тех станков, что не поддавались перевозке, немцы сняли существенно важные детали. Так что все наши усилия создать базу для послевоенного восстановления производства были сведены к нулю.

Сюрпризов хватало. К примеру, деятельность радиостанции «Свободная Голландия» принесла совершенно неожиданные плоды. Процесс радиовещания требовал разностороннего персонала — техников, дикторов, литсотрудников — и такие люди на «Филипсе» нашлись. И не только радиостанция отнимала у нас сотрудников. Союзники нуждались в большом количестве гражданских специалистов, особенно же тех, кто владел несколькими иностранными языками. Вскоре Эйндховен стал как бы столицей освобожденных земель Голландии и, следовательно, в нем образовалось много новых учреждений. Работать на союзников считалось удачей — хотя бы и потому, что таким образом открывался доступ ко всякого рода благам вроде сигарет, кофе, швейных иголок, нейлоновых чулок и прочих вещей, которые к тому времени стали совершенно недосягаемым дефицитом. По подсчетам Оттена, не меньше сорока шести организаций конкурировало между собой за филипсовский персонал. Так что на наших глазах происходил буквально исход сотрудников. Дело усугублялось еще и тем, что за годы оккупации филипсовцы истосковались по работе, а тут на них обрушился такой спрос! Впрочем, большая часть их к нам позже вернулась.