В тот же день мне разрешили забрать из барака вещи, хотя, разумеется, я почти все оставила моим товаркам-заключенным. Так что вскоре, с невыразимой благодарностью в сердце, я снова смогла обнять детей.

После моего ареста немцы три дня подряд, каждый раз под новым предлогом, устраивали набеги на Гольф-клуб. Опасаясь, что они додумаются арестовать детей, мои зять и золовка, ван Ремсдейки, троих младших отправили в деревню Хезе, а троих старших пристроили к друзьям.

Через неделю после моего освобождения лагерь в Вюгте был эвакуирован. Всех заключенных вывезли в Германию. Из ста женщин, обитавших в моем бараке, лишь семнадцать пережили Равенсбрюк, и то заработав хронические заболевания легких, почек и других органов. Нет слов, чтобы выразить мою благодарность тем, кто добился моего освобождения до этой эвакуации!

Из рассказа жены ясно, что заключение ее было отнюдь не шуточным. Конечно, точно я ничего не знал, но, будучи беглецом и бездельником поневоле, имел достаточно времени, чтобы воображать самые ужасные вещи, и чувствовал себя прескверно.

Решившись покинуть Зулен, я перебрался в Тил, где устроился в семействе ван дер Фелтцев. Вследствие эвакуации с острова Валхерен Виллем ван дер Фелтц, советник прокурора в Мидделбурге, занял дом своего престарелого двоюродного брата в Тиле. Это был большой запущенный дом, который частично использовался как жилье для медперсонала местной больницы. Хотя зарегистрировался я под именем, значившимся в моих документах, родственник ван дер Фелтца, тоже судейский, оказался моим добрым другом, так что моя подлинная сущность скоро перестала быть тайной. Через некоторое время я узнал, к величайшему своему облегчению, что Сильвию выпустили из Вюгта. Да и военные новости радовали. Когда 25 августа мы услышали об освобождении Парижа, мне захотелось это дело отпраздновать, и кстати я обнаружил, что в погребе под домом хранится превосходное вино. Я предложил на радостях использовать его по назначению, но ван дер Фелтц, будучи правоверным нидерландцем, считал, что мы не вправе прикасаться к вину его кузена. Тогда я сказал, что, если после войны он захочет возместить потери, пусть только мне скажет, я гарантирую, что в долгу не останусь; а кроме того, разве Париж освобождают каждый день? Так что мы распили бутылку замечательного вина. Позже, в суматохе эвакуации, остатки погреба были разграблены.

Между тем внутри и вокруг «Филипса» происходили странные вещи. Тромп, Ламан Трип и Й. С. де Врис ушли в подполье. Больше месяца компания существовала без президента. И вдруг откуда ни возьмись объявился господин Бодде.

Всегда во всех своих контактах с немцами активно занимаясь саморекламой, он заявил им, что уломать господина Филипса им ни за что не удастся, и это, помимо прочего, потому, что назначены не те «вервальтеры». Если они хотят человека, который способен справиться с этой работой, пусть назначат его, Бодде. И со временем, когда положение господ из Нидерландской инспекции по вооружению стало совсем шатким, они вдруг вспомнили о Бодде и 17 августа специальным письмом доверили ему управление «Филипсом».

Господин Бодде был неглуп. Преимущества и недостатки своего положения он видел вполне отчетливо. Он принял его, этот пост, при условии, что госпожу Филипс не отправят в концентрационный лагерь в Германию, а отпустят на свободу вместе с тремя арестованными работниками «Филипса». Немцы согласились. Господин Бодде отнесся к этому делу весьма основательно. Он приказал государственному нотариусу составить документ, удостоверяющий случившееся. Как уже рассказывала моя жена, этот документ был заверен официально и подписан всеми заинтересованными сторонами, включая нашего «вервальтера» доктора Нольте.

Теперь господин Бодде достиг двуединой цели: удостоверился, что немцы ему доверяют, и мог рассчитывать на благодарность филипсовской общины Эйндховена. Поэтому он попытался вытащить на поверхность и меня, и других управляющих «Филипса». Даже обсуждал с кем-то из сослуживцев, как можно было бы, учитывая, что я писал из Арденн, опубликовать в бельгийской газете объявление примерно такого содержания: «Фриц, вернись! Все прощено!» Когда мою жену освободили, он вызвал ее, чтобы указать: господину Филипсу лучше бы вернуться домой.

— Это его последний шанс, — настаивал он, — иначе за ним начнется большая охота. И тогда будет слишком поздно. Тогда я ничего не смогу для него сделать!

Моя жена прекрасно справилась со своей ролью. Она попросила его найти мой адрес в Бельгии. Он пообещал, что сделает все, что сможет, а потом воскликнул с восхищением:

— Кто бы мог подумать! Я — глава «Филипса»!

4 сентября он впервые появился в Эйндховене в новом официальном качестве. Его встретили примерно с тридцать должностных лиц компании. Господин Бодде вошел. Никто не шевельнулся. Он сказал, что «Филипс» загнал себя в угол. Своим назначением он, господин Бодде, обязан тому факту, что господин Филипс сам отстранился от управления, чего делать никак не следовало. Власти в Гааге назначили его на вакантный пост, и он вправе ждать безоговорочного подчинения от всех присутствующих.

Эта речь была встречена ледяным молчанием. Господину Бодде ничего не оставалось, как удалиться в кабинет президента. Вскоре после этого он уехал в Гаагу, под предлогом нездоровья. Как перешептывались в Эйндховене, «в связи с политическим несварением».

Все это произошло, пока я прятался в Тиле. Там же я провел и день 5 сентября, который позже стал известен как «Безумный вторник», поскольку в тот момент всеми овладело ощущение, что союзники, взявшие почти всю Бельгию всего за пять дней, и Голландию пройдут в том же темпе. Я видел, как немецкие колонны шли через город. Носились слухи, что союзная армия взяла Брюссель. До сих пор жалею, что союзники не обратили должного внимания на донесения нидерландского подполья, потому что именно тогда немецкая армия была в таком состоянии, что несколько сотен парашютистов, сброшенных у Мурдийкского моста — это была стратегически важная точка, — смогли бы превратить освобождение Голландии во что-то вроде прогулки. Увы, на самом деле все случилось совсем иначе! Но, как бы то ни было, в этот вторник я понял, что освобождение Эйндховена близко, и решил как можно скорее перебираться на юг, через дельты больших рек.

Тут я получил еще одно подтверждение того, что меня направляет Бог. Утром проснулся с отчетливой мыслью: «Сегодня же нужно уехать из Тила!» Одним из моих знакомых там был господин Далдероп, пожилой человек, в свое время крупный подрядчик «Филипса». Я его вызвал, он тут же по моей просьбе пришел. Сообщив, что хочу сегодня же перебраться через Ваал, я спросил, нет ли у него какого-либо грузовика, который шел бы в ту сторону, пусть он меня подбросит, я сяду рядом с шофером. Оказалось, что последний из оставшихся у него грузовиков был в нерабочем состоянии, но он пообещал что-нибудь да придумать.

И придумал. Я погрузил свой велосипед на паром, идущий в Вамел. На борту был только один молоденький немецкий солдат, который не проверял поклажи, не спрашивал ни у кого документов. Мне повезло: на некоторое время это оказался последний паром через реку, поскольку союзники начали обстреливать суда, плывущие по Ваалу.

Следующей моей задачей было пересечь реку Маас. На этой переправе все было в смятении: только что буксирное судно подверглось обстрелу. Капитан буксира, не внявший предупреждениям союзников, погиб, погибла и его жена; остался ребенок. Так что были сомнения в том, возможна ли переправа, но в конце концов капитан парома решил рискнуть еще раз. Так что мы с моим неразлучным велосипедом достигли-таки другого берега! Я направился в Осс, где несколько дней провел в семье директора нашего тамошнего завода. Но потом мне вдруг снова пришлось пуститься в путь, потому что и наши «вервальтеры» также решили укрыться в Оссе.

Итак, я нашел приют в доме одного фермера. Было время сбора картофеля. Как полагается, я предложил помощь. Ох, вот это была работка! У меня имелась только одна пара брюк, которую было жаль погубить, работая на коленях, поэтому я орудовал, согнувшись в три погибели. В конце дня спина моя просто раскалывалась от боли! Впрочем, во всем остальном добрые брабантцы вели себя очень гостеприимно. Но мне хотелось подобраться как можно ближе к Эйндховену. Между тем находился я все еще к северу от шоссе Хертогенбос — Граве, по которому непрерывным потоком днем и ночью шел военный транспорт. Чтобы перебраться через шоссе, требовалось очень хорошо знать местность.