— Ну, разберетесь как-нибудь. Значит, завтра в Кремле. Или вот что. Ты садись не в общий автобус, а в мою машину. Заодно успеем заскочить к Лидии Карловне. Проведаем ее по дороге, расскажем, какой сын молодец. Согласен?
Мне вдруг захотелось крепко обнять этого человека.
В коридоре меня буквально облепили любопытные. Многих интересовало, почему я так быстро вышел от управляющего. Неужели уже решил все свои вопросы? Некоторые стремились обратить на себя внимание, чтобы показать свою близость ко мне. Меня нарочито громко приветствовали, восторгались моими успехами, пожимали и трясли обе руки. Здесь были те, кто еще вчера, казалось, не питал ко мне ни симпатии, ни уважения. Были и давние приятели — те, кто в тяжелые для меня дни без зазрения совести с легкостью вычеркнули меня из памяти. Холуйское племя приспособленцев! Меня хлопали по плечу, состязались в изысканности комплиментов.
Я же с трудом сдерживался, чтобы не высказать то, что думаю об этих двуличных людях. Пожимал те самые руки, которые недавно подписывали злобные письма против меня и торопился выйти на свежий воздух. Мне хотелось скорее увидеть своих настоящих друзей и услышать от них искренние и добрые слова.
Через час мне позвонил Бардиан.
— Послушай, Вальтер. Я вот что подумал. Завтра вас будут награждать. Не знаю пока кто — председатель Верховного Совета или его заместитель, не имеет значения. А вот то, что этот человек будет говорить, очень важно. Это же история! Так хорошо бы о наших, цирковых людях составить такую, как бы сказать, шпаргалку, что ли. О рекордах там, достижениях и прочих заслугах. Ты же лучше меня знаешь, что можно сказать о циркачах. Тут, понимаешь, не отдел кадров должен постараться, а вот такая, как ты, живая энциклопедия. Сможешь подготовить такую бумажку, чтобы цирковые не выглядели бледно на фоне драматических или балетных артистов? А я тебе сейчас продиктую список тех, кто будет завтра с тобой в Кремле, и их анкетные данные.
— Хорошо, — согласился я. — Только я забыл спросить, мне-то за что орден? Ведь я еще не создал аттракциона.
— Чудак! Ты с какого года работаешь в цирке?
— С тридцать четвертого.
— А сейчас на дворе шестидесятый. Вот и прикинь, сколько орденов ты заработал. А аттракцион — это, мой милый, повод для будущих наград. Так что пиши. Расписывай, как с шести лет работал канатоходцем у Тарасова, как во время войны с братишкой Славиком в бомбоубежище репетировали акробатический дуэт, как стал одним из лучших во всех основных жанрах, как вместе с братьями покорил молодежный фестиваль… Да что я тебя буду учить?! Пиши!
Назавтра все вышло так, как и предсказывал Бардиан. Ворошилов, пользуясь нашей шпаргалкой, говорил о цирке так, словно всю жизнь проработал на арене. Зато о великом хореографе Игоре Моисееве Климент Ефремович произнес всего два слова.
— Вот что значит вовремя подсуетиться! — подмигнул мне торжествующий Бардиан.
— А как мои американские конкуренты? — с некоторой тревогой спросил я. — Что им сказала Фурцева?
Бардиан сморщил лоб и, едва сдерживая смех, ответил:
— Она вчера вечером по поводу этих иностранцев вызывала меня «на ковер». И, если бы могла побить, побила бы с превеликим удовольствием.
— За что, Феодосий Георгиевич?
— Да я все говорил тебе. За то, что прислал ей однополых супругов! Так кто был прав?!
Бардиан густо захохотал и продолжал:
— Я ей сказал, естественно, что не знал об особых отношениях между Зигфридом и Роем. А она говорит: «Чтобы этик извращенцев и духу тут не было!»
Вечером нас привезли в посольство. Тут произошла заминка. Никто не решался выйти из машины, так как ни руководство, ни переводчики не знали, что должно быть на шее у мужчин — обычные галстуки или бабочки. Наконец поступило известие, что можно и так, и эдак. Облегченно попрятав в карманы лишние галстуки, мы, привычно выстроившись в очередь, двинулись по довольно крутой лестнице. На площадке нас встречали посол и его супруга, работники посольства и страшноватые на вид девицы — как оказалось, балерины американского хореографического ансамбля Холидей Айс Ревю.
При входе в зал нас, персонально каждого, представляли присутствующим, а те тихонько аплодировали. Когда собрались все, так же тихо заиграла музыка.
Мы робко пристроились за какими-то важными персонами и следом за ними поднялись наверх, где стояли накрытые столы. Они ломились от разнообразных закусок и бутылок всех цветов и форм. Гости ухаживали сами за собой, накладывали в тарелки еду и, сделав два-три шага в сторону, тут же с аппетитом уничтожали ее. Симпатичные молодые официанты разливали вино. Но нигде не было видно стульев, только у дальней стены стояло некоторое подобие дивана. Озираясь по сторонам, мы заметили, что никого из знакомых в зале нет.
Вдруг Марица взвизгнула и даже подпрыгнула от радости:
— Смотри, Запашный, кто там у главного стола! Это же Ворошилов!
Я повернул голову и увидел целую делегацию соотечественников, одетых в одинаковые серые костюмы и коричневые полуботинки. Возглавлял группу действительно Ворошилов. Мы смело двинулись к этому столу, но дорогу преградил очень крупный коротко стриженный тяжелоатлет. Близко посаженные глаза смотрели на нас неприветливо, тяжелые челюсти методично пережевывали пищу. В руках громила держал полную тарелку. Не прекращая жевать, он молча попытался отжать меня в сторону. «Килограммов сто пятьдесят», — на глазок прикинул я и весело подумал, что лев весит побольше, а я же таскаю его на плечах. К счастью для громилы (да и для меня тоже), в окружении Ворошилова нас узнали, и интеллигентный помощник немедленно пригласил нас с Марицей к столу.
Я подошел к Ворошилову и поздоровался. Он посмотрел на меня непонимающим настороженным взглядом.
— Я, Климент Ефремович, Запашный. Артист цирка. Вы мне сегодня в Кремле вручали орден.
Уже знакомый мне интеллигентный помощник, уткнувшись в тарелку, прошептал:
— Говорите громче, он плохо слышит.
Ворошилов вопросительно склонил голову и подставил помощнику ухо. Указывая на меня вилкой, тот громко и отчетливо объявил:
— Артист цирка. Укротитель.
— А-а-а! — понял наконец председатель Президиума Верховного Совета и, чавкая губами, произнес что-то вроде «Раз ты укрощаешь свирепых зверей, попробуй-ка справиться с жинкой моей». Я опешил, а Ворошилов, довольный своей шуткой, расхохотался. Его свита молча жевала, никак не реагируя на наш разговор. Только интеллигент опять шепнул:
— Кричите ему не в ухо, а прямо в рот.
— Раньше вы ходили в цирк часто! — заорал я. — А теперь почему-то совсем не ходите!
Ворошилов опять склонил голову, а интеллигент, досадливо поморщившись от моей бестолковости, вытер губы и прокричал прямо в широко открытый рот председателя:
— Говорит, в цирк не ходите! В цирк!
Климент Ефремович одобрительно посмотрел на меня, закивал головой и снова повторил вышеприведенный поэтический перл. Я некстати вспомнил увиденную на каком-то плакате цитату из Ворошилова «Занимайся гимнастикой, даже когда тебе будет сто лет!» и догадался, что надо потихоньку пробираться подальше от этого стола, тем более что Марица нашла наконец цирковых и оживленно болтала с ними. Ко мне подскочили двое молоденьких курсантов и, явно стремясь отвлечь от Ворошилова, буквально засыпали вопросами о цирке, о хищниках, о гастрольных поездках и прочей чепухе. Не особенно вдаваясь в суть расспросов, я шаг за шагом отступал от главного стола, пока наконец не оказался среди своих. Не дослушав моих ответов, курсанты немедленно растворились в толпе.
Перекусив, мы с Марицей пошли осматривать висевшие на стенах картины и совершенно непонятные статуи. То и дело нам попадались американские балерины, одетые в платья с шуршащими юбками и смело открытыми сутулыми спинами, причем некоторые из этих спин поражали прыщавостью и красно-желтыми веснушками. По залу сновали официанты в черных жилетках, разнося на подносах фужеры с шампанским. Марица ойкнула и толкнула меня в бок: неподалеку прохаживалась Фурцева, крепко держа под руку нашего Бардиана.
