Быстро покончив с дарами моря, Семен Ильич принялся за салат, а в это время молодые люди от разговоров перешли к конкретным действиям. Один из них, закосив под алика, подволокся к штабс-капитану и с ходу двинул на рога: усевшись без приглашения за стол, стал базлать и, неизящно шевельнув пактами, обгадил игристой влагой Хованскому штаны.

«Не надо было заказывать устриц и грешки светить, теперь остальное сожрать спокойно не дадут». — Все эти подходы Семен Ильич натурально рассекал и врубался, что сейчас поднимется кипеж, во время которого его самого размоют, а потом опустят на бабули — дело верное. Тем временем за угловым столом нарисовался еще один мордоворот, внимательно следивший за развитием событий. Глянув на его мерзкую рожу, штабс-капитан почувствовал особо отчетливо, что вместо телячьего рагу его сейчас накормят до отвала «гульевской кашей».

«Ну-ка». — Рука его неуловимо быстро всадила в щеку соседа по столу вилку для рыбы, и, оставив ее там на память — пусть торчит, нагоняет жути, — Семен Ильич успел приласкать сотрапезника емкостью из-под «Шабли» по черепу. Раздался звук разбившейся бутылки, и «розочка» получилась то что надо — с длинными, зазубренными осколками, а к Хованскому с яростным рычанием уже приближались двое усатых. В руке одного сверкал длинный, чуть изогнутый клинок — джага, другой сжимал что-то похожее на кистень-гаенло. Кинув мгновенный взгляд назад, штабс-капитан увидел еще и третьего — небольшого жилистого грека, судя по тому, как он держал в пальцах опасную бритву, самого гнедого. «ф-р-р-р-р». — стальная сфера стремительно рассекла воздух, и, уклоняясь от нее, Хованский опрокинулся назад — не страшно, спинка стула пропасть не дала, потянув при этом скатерть со всеми предметами сервировки на себя. Он ошибся, это был не благородный разбойничий кистень, а попрыгунчик — железный шар на резиновой ленте, и с его владельцем ухо надо было держать востро. Стремительно откатившись в сторону и не давая времени для следующего броска, штабс-капитан воткнул метателю между ног вилочку для лимона. Услышав пронзительный визг, он понял, что попал куда следовало, и разгибом корпуса вышел в стойку. Моментально его попытались достать джатой в лицо, но, поймав острие ножа в отверстие «розочки», Хованский с силой крутанул ее, перерезал нападавшему сухожилия на руке и, как мог, ударил каблуком в колено, сломав сустав против естественного сгиба.

Семен Ильич кинулся было к выходу, но там появилось вражеское подкрепление — усатое, с чем-то блестящим в руках, а, развернувшись, он оказался лицом к лицу с оскалившимся обладателем опасной бритвы. Страшная это штука. В умелых руках легко отрезает носы и уши, без труда вспарывает животы, кастрировать может в два счета. Глянув, как ловко ее владелец прочертил сверкающую дугу в воздухе, Хованский стремительно ушел вниз и в свою очередь трофейной джагой рассек ему обе голени, — теперь, милый, не попрыгаешь. Между тем за спиной штабс-капитана закричали грозно, раздался топот бегущих ног. Кувыркнувшись вперед, он с ходу швырнул застеленный белой скатерочкой стол, вышиб витрину и, хрустя сапогами по битому стеклу, что было сил бросился бежать. Господи, помоги, ведь если догонят — замочат точно.

«Вот так пообедал». — Сломя голову мчался Семен Ильич по незнакомому чужому городу, мимо сверкающих витрин, сбивая с ног зазевавшихся встречных. Наконец он очутился черт знает где — в какой-то узкой щели между высоких стен. Звуки погони стремительно приближались. Вытащив из кармана шпалер, штабс-капитан уже приготовился подороже продать свою жизнь, как неожиданно заметил невысокий проход в каменной ограде и толкнул створку деревянных ворот.

Вначале ему показалось, что попал он на заброшенный, с величавыми платанами и древними гробницами погост, однако из напоминавшего большую часовню здания доносилась странная, негромкая музыка, и Хованский понял, что это не кладбище.

Между тем за воротами послышались яростные крики преследователей. Не раздумывая, Семен Ильич направился к дверям, из-за которых раздавались взвизгивания флейт, сопровождаемые отрывистым звучанием барабанов. Он очутился в круглом, устланном коврами зале, где собралось десятка два мужчин, одетых в черные халаты с широкими рукавами и высокие, чуть суживающиеся кверху желтые шапки из верблюжьей шерсти.

Хованский и не слышал никогда о таинственном ордене дервешей-мевлеви, способных творить черт знает что, и вот надо же, судьба занесла его прямо в их тэккэ — место проведения ритуальных церемоний!

Тем временем некоторые из мужчин, сбросив свое одеяние, оказались в коротких куртках поверх длинных белых рубах, другие же остались в черных халатах. Все они принялись двигаться по кругу, одновременно поворачиваясь вокруг собственной оси. Старики делали это медленно, молодые — с бешеной скоростью. С изумлением штабс-капитан заметил, что ни разу никто никого не задел, в то время как глаза у одних были закрыты, а другие просто смотрели на ковер.

В самом центре круга, не вертясь, как остальные, медленно вышагивал седобородой дервиш в черном одеянии и зеленом тюрбане, закрученном на шапке из верблюжьей шерсти. Он прижимал ладони к груди и держал глаза опущенными. Седобородый также ни разу не коснулся никого из окружающих, как и его никто не задел.

А дервиши, двигаясь по кругу, продолжали вертеться, внезапно некоторые из них останавливались и медленно, с просветленным лицом, усаживались у стены, тогда другие поднимались и занимали их места в круге. Как зачарованный, не в силах сдвинуться с места, наблюдал штабс-капитан за древней церемонией, не подозревая даже, что погоня отстала и преследователи, опасаясь заходить во двор тэккэ, шумной толпой поджидают его у ворот.

Наконец музыка смолкла, бешеная пляска закончилась, и, только теперь обратив на штабс-капитана внимание, шагавший в центре круга седобородый дервиш медленно приблизился к нему. Секунду он пристально смотрел Хованскому в глаза, затем чуть заметно качнул головой и, поманив Степана Ильича за собой, не спеша двинулся к дверям тэккэ. Словно привязанный за веревочку, молча шел за ним штабс-капитан, а когда дервиш отворил потайную калитку в стене на противоположной стороне двора, то прямо в голове Хованского прозвучало на чистейшем русском: «Мертвые дважды не умирают!»

Еще Аристотель упоминает об изготовлении в Индии так называемых дамасских клинков, сделанных из булата. Это особая разновидность твердой стали, обладающая большой упругостью и вязкостью. Главнейший признак, по которому булат отличается от обыкновенного металла, составляет узор, полученный им во время ковки. По своей форме он бывает: полосатый, когда состоит из прямых линий, почти параллельных между собой, это низший сорт дамасска; струйчатый, или средний сорт, когда между прямыми попадаются еще и кривые линии; волнистый, если кривые линии преобладают над прямыми; сетчатый, когда линии эти, извиваясь, вдут по всем направлениям; и наконец, коленчатый, или высший сорт, когда рисунок, проходя во всю ширину клинка, повторяется по его длине.

По крупности узора различают три вида: мелкий, встречается на дамасске низшего сорта, средний, принадлежит более высокому сорту, и крупный узор, когда величина его доходит до размеров нотных значков. По цвету или грунту металла различают три сорта булатов: серый, бурый и черный. Чем грунт темнее, а узор на нем более выпуклый, тем дамасск считается выше.

Лучший дамасский клинок обладает следующими свойствами: узор его крупный, коленчатый, белого цвета, отчетливо выделяющийся на черном грунте, отлив золотистый, а звук должен быть долгий и чистый.

(Фон Винклер. Оружие)

Над Парижем висел влажный августовский вечер. Только что прошел дождь, и опустившиеся на город сумерки были напитаны прелой сыростью бульваров, бензиновой гарью и духами. Тихо опадала листва с каштанов, на Марсовом поле, где когда-то негодяй Робеспьер ловко ездил по ушам недалеким французам, подпирал небо мокрый скелет Эйфелевой башни.