— Повелевай, Властелин двух миров.

Это был начальник личной охраны царя, носитель опахала по его правую руку, Тети, возвеличенный из простых сотников за доблесть, трижды помноженную на преданность и готовность выполнить любой приказ.

— Тело сожги, а останки развей. — Фараон указал своему телохранителю на изуродованный труп Гернухора. — Пусть его тень Ка тысячу лет блуждает без пристанища и жрет пепел со своего кострища.

— Да, господин. — Носитель опахала Тети, сделав вид, что ранее покойного никогда не видел, ловко накинул ему на ногу ременный аркан, приторочил другой его конец к своей колеснице, и, подняв облако пыли, владыка Египта со своим начальником охраны под бешеный стук лошадиных копыт стремительно исчезли вдали.

«…Волхвы, шутить не могите с князьями», — совершенно неожиданно Савельеву на ум пришла строка из наследия Александра Сергеевича, может быть, оттого, что в камуфляжных бакенбардах он сам, говорят, здорово был на классика похож. Юрий Павлович понял, что начинает просыпаться. Последнее, что он увидел в своем сне, была какая-то хищная птица, с громкими криками потащившая отрубленную фараоном руку Гернухора в бездонное голубое небо.

«Совсем, блин, пить разучился, принял чуть-чуть, и вот пожалуйста, всю ночь кошмары». — Был уже полдень, когда Юрий Павлович потянулся так, что вся кровать затрещала, и, с трудом разлепив непривычно склеившиеся ресницы, направился по своим утренним делам в гаванну — совмещенный санузел при апартаментах. Там обнаружились вещи весьма странные: распоротый до кости палец находился в полнейшем порядке, если не считать, конечно, внушительного выпуклого шрама на месте вчерашней кровавой отметины, а вот с зеркалом души, с глазами то есть, у ликвидатора имелась проблема — они были воспалены и гноились, словно ночью кто-то запихал в каждый из них по пригоршне песка.

«Тяжелая у меня работа, молоко за вредность не дают, вот и начинает крыша ехать». — Юрий Павлович заставил себя сделать получасовой разогрев суставов, слегка потянулся и, прилепив фальшивую мохнорылость, отправился в буфет на поздний завтрак.

Весь день незаметно прошел у него в будничных, малозначимых делах: закапывании альбуцида в воспаленные глаза, организации поминального стола и терпеливом выслушивании причитаний тети Паши. А когда все это закончилось и наступила ночь, то опять ему приснилась какая-то галиматья из древнеегипетской жизни: блистающие в солнечных лучах пирамиды, рыжие пески и величественный Нил с дико воющими в прибрежных камышах священными полосатыми котами.

Утром ни свет ни заря гостиничная дежурная подняла его телефонным звонком. Чувствуя, что зверски не выспался, Савельев облачился в черный костюм со снежно-белой рубашкой, повязал «селедкой» траурный галстук и, ощущая полное отсутствие аппетита, двинулся гостиничным коридором к лифту. Было слышно, как наверху кого-то с шумом грузили в него, затем, загудев электромоторами, кабина начала спускаться. Не мешкая, Юрий Павлович придавил сразу же загоревшуюся кнопку вызова.

Дернувшись, лифт встал, и, шагнув сквозь разъехавшиеся двери внутрь, Савельев мгновенно окунулся в густые ароматы только что пользованного женского тела, коньячно-ликерного перегара, смешанного с «Може нуаром» одесского производства, и, не удержавшись, чихнул.

— Не кашляй, папа. — Смазливая жрица любви среднего звена — совпроститутка — пьяно улыбнулась ему. — Ты ведь тоже вниз, папа?

Не дожидаясь ответа, она тут же ткнула ногтем в какую-то кнопку, и, мягко хлопнув резиновыми накладками дверей, лифт начал опускаться. Однако, проехав совсем немного, кабина дернулась, свет в ней погас, и она неподвижно зависла между этажами.

«Этого еще не хватало». — Щелкнув зажигалкой, Юрий Павлович попытался связаться с дежурной, но динамик молчал. На громкие крики, перемежаемые грохотом ударов, тоже никто не отреагировал. Савельев в бешенстве пнул двери так, что весь лифт заходил ходуном. «Ну не ломать же потолок и карабкаться по тросу вверх, с профессорской-то внешностью!»

Минут через сорок плафоны внезапно вспыхнули, и, нажав на кнопку, Юрий Павлович, себе не веря, вдруг почувствовал, как пол начал двигаться вниз. «Хорошенькое начало дня». Наконец-то двери лифта распахнулись, и, даже не взглянув на случайную свою попутчицу, сладко спавшую со спущенными джинсами в луже собственной мочи, он поспешил на улицу, где под нескончаемым осенним дождем мокла его «девяносто девятая».

Приблизившись к ней, Юрий Павлович неожиданно замер, и очень нехорошая ухмылка искривила его лицо — левое переднее колесо было спущено. Тут же успокоив себя — ничего, бывает, — он принялся доставать из багажника баллонник с домкратом, а вот проклятый ключ от секретки отыскался не скоро. Провозившись минут двадцать, Савельев наконец смог выехать с парковки на Московский проспект.

Дождь лил не переставая, и проезжая часть была скользкой даже для переднеприводной «девяносто девятой», однако, памятуя о потерянном времени, ликвидатор держал стрелку спидометра около цифры «сто», когда, немного не доезжая Московских ворот, его остановили затаившиеся с радаром в засаде гаишники. Разошлись, впрочем, полюбовно — пятьдесят, тысяч без занесения в компьютер, — но едва Савельев тронулся с места, как двигатель заглох и, несмотря на все старания, так и не запустился.

— Скорее всего коммутатор. — Испытывавшие к нарушителю самые теплые чувства гаишники помогли ему откатить машину к тротуару и, посоветовав: — Возите всегда запасной, — отправились дальше нести свое нелегкое «чекистское» бремя.

«Не хватало мне еще на похороны опоздать». — Преобразившись, Юрий Павлович выскочил на проезжую часть с протянутой рукой, однако энтузиаст, готовый ехать на Южное кладбище, отыскался не сразу, и когда на раздолбанно-желтом таксомоторе ликвидатор прибыл в церковь, то услышал:

— Транспорт похоронный уже минут как двадцать уехамши.

— Жми, друг. — Савельев вытащил зеленую бумажку с Франклином в овальной рамке, в ответ «Волга» взревела прогоревшим глушителем и, громыхая разбитой подвеской по Московскому проспекту, полетела в облаке водяных брызг вперед.

Новые знакомцы Юрия Павловича, что сидели с радаром в засаде, никакого внимания на него не обратили, потому как была не та сторона дороги, и, когда, миновав памятник Победы, выехали на Пулковское шоссе, ликвидатор облегченно вздохнул. В боковом окошке тащившегося в крайнем правом ряду гробовоза он увидел зареванное лицо тети Паши.

— Поезжай впереди автобуса, пересаживаться не буду, скоро кладбище. — Юрий Павлович не удержался и похлопал водилу по плечу: — Молодец, успел, — а в это время позади полыхнуло на полнеба, раздался оглушительный взрыв, и ощутимо плотный порыв воздуха кинул «Волгу» на обочину.

Мгновенно распахнув дверь, Савельев выскочил под дождь, и сразу же громкий, протяжный крик ярости вырвался из его груди. На месте автобуса, который вез гроб с телом его матери, пылал огромный дымящийся костер.

— Поехали, живо! — Инстинкт мгновенно бросил Савельева в кабину «Волги», и, только оглянувшись на стремительно удалявшийся столб дымного пламени, он отчетливо понял, что чудом избежал смерти.

Сразу же на душе сделалось спокойно, все человеческие эмоции исчезли, осталось только бешеное желание выжить — так, наверное, ощущает себя загнанный в угол зверь. Остановив машину у поворота на Авиагородок, Юрий Павлович протянул таксисту еще сотню баксов:

— Забудь все, похороны отменяются.

— Какие похороны? — Тот был явно не дурак и, быстро зелень убрав, понимающе взглянул Савельеву в глаза. — Давно уже что-то с памятью моей стало.

— Ну и ладно. — Ликвидатор на всякий случай номер таксярника запомнил, дождался, пока «Волга» пошла на разворот, и, без труда заангажировав другую, направился в сторону Московского проспекта.

«Ловко, сволочи, придумали». — Он вдруг поймал себя на мысли, что, невзирая на все случившееся, ему безумно хочется снова ощутить на своем лице жаркое дыхание ветра хамсина, увидеть плавное течение Нила, величаво струящегося меж заросших клевером берегов. Отгоняя бредовые эти мысли, Савельев потряс головой: «Наверняка разговорили Зою, вычислили адрес матери, затем место и время похорон, а заложить заряд с дистанционным подрывом, нет, скорее, с замедлителем, уже дело техники. И положили, суки, его, как видно, прямо в гроб — номер известный».