Млечин: Под «кукушками» Вы что имеете в виду?
Бекман: Снайперов, снайперское движение финское.
Млечин: Вы тоже разделяете эту версию о том, что снайперы сидели на деревьях часами? Вы тоже верите в эту версию?
Бекман: У нас было… У нас было свое достаточно мощное снайперское движении и, Вы знаете, еще есть…
Млечин: Снайперы у вас были, к сожалению, очень хорошие — к нашему большому прискорбию.
Бекман: К сожалению или к счастью — как хотите.
Млечин: Но Вы… надеюсь, Вы не верите, что даже выдержанный, даже такой выдержанный финн, как Вы, способен часами в мороз сидеть на дереве? Я надеюсь, Вы… Неужели Вы верите в эту историю с «кукушками»?
Бекман: Ну, это какие-то национальные особенности, может быть, я не знаю. Я сам не снайпер…
Млечин: Я не знал, что Вы такой доверчивый. Профессор… говорят, что они доверчивые, но я не знал, что так.
Бекман: …я сам не снайпер, я пропагандист военный, то есть я не знаю.
Млечин: А, понятно. Вот пропагандист военный — это я верю, да. Так Вы… расскажите немножко про финских солдат — интересно. Про советских-то мы знаем хорошо.
Бекман: Ну, естественно, ситуация была такая, конечно, что Финляндия не совсем была демократической страной. До войны, конечно, у нас были определенные элементы нашего государства — политические элементы — они были репрессированы. То есть у нас, естественно, коммунистическая партия была запрещена, практически все просоветские движения политические были запрещены, у нас было достаточно большое количество политических заключенных, у нас были политические процессы против них, и так далее, и так далее. То есть это не совсем такая парламентская демократия, как господин Набутов тут сказал. Еще я хочу напоминать о том, что…
Млечин: Это как отразилось на…
Бекман: …естественно, когда звали наших солдат — у нас же была огромная вот эта армия, финская армия, до четы… даже больше 400 тысяч солдат, это была огромная армия —…
Млечин: Нет, огромная, огромная — при 3,5 миллионах населения у вас колоссальная армия была, да.
Бекман: …и когда звали, когда получали письмо, они все должны были участвовать, конечно. Если ты не пошел — тогда в тюрьму, где все остальные политзаключенные.
Млечин: Кто-то не пошел?
Бекман: Некоторые не пошли. Конечно, многие не пошли…
Млечин: Много?
Бекман: Но были и случаи, когда они там…
Млечин: Много было? Дезертиров много было?
Бекман: Ну, у нас было такое движение «лесных»… У нас было противостояние «лесных братьев»…
Млечин: Господин Бекман, скажите, примерно, сколько? Потому что число дезертиров в Красной армии известно — к сожалению, очень прискорбному — вот скажите, сколько было финнов?
Бекман: Ну, я понимаю Ваш вопрос, да — сколько, сколько, да? У меня точных цифр нет, потому что никто не изучал эту тематику до сих пор, но у нас тоже были дезертиры, очень много даже! Но я еще напоминаю о том, что финские спецслужбы до войны, они очень крепко репрессировали именно политические элементы оппозиционные — коммунистов, другие просоветские элементы…
Млечин: Вы хотите сказать, что финны, ваши солдаты со страху воевали так хорошо?
Бекман: Возможно.
Млечин: Большое спасибо.
Бекман: Пожалуйста.
Сванидзе: Так, прошу Вас, Леонид Михайлович — Вам слово, Ваш тезис, Ваш свидетель.
Млечин: Эта «незнаменитая война», о которой мы говорим, — финская война — была страшным ударом. И вы знаете, я вот в определенном смысле очень сентиментальный человек, у меня очень сентиментальное отношение к армии, и понятие солдатской чести, офицерской чести для меня, например, необыкновенно важно. И то, что сейчас мы читаем в документах, — а сейчас Федеральная служба безопасности рассекретила, и издали том документов особых отделов, и те материалы, которые тогда еще, оказывается, были известны, но для узкого числа — о том, что происходило тогда, — это невозможно читать, это сердце рвет. Я вам сейчас процитирую. Это когда бросали раненых на поле боя, и они лежали сутками, их не вывозили. Это когда отправляли на фронт — зима, холод — без зимней одежды вообще, в летнем обмундировании. Это когда солдат не кормили — привозили буханку хлеба, она на морозе замерзает, ее рубить надо было, а горячей еды не было. Это ситуация — такого я вообще никогда не встречал — когда командование собственной армии не знало, сколько у них солдат. И это признал начальник генерального штаба Шапошников на совещании, а ему начальник управления снабжения генерал Хрулев говорит: «У нас с Шапошниковым разница в 200 тысяч человек по численности. Мы считаем, что на 200 тысяч меньше». Он говорит: «Нет, а может он прав? А у нас там продовольствия нету». Вы знаете, это… я вам повторяю, что вот мне… при моем отношении к вооруженным силам, я читать такого не могу. Это что надо было сделать с армией, это во что надо было превратить людей в форме, чтобы они не интересовались товарищем по оружию, чтобы они его бросили на поле боя, чтобы они его не накормили, чтобы они вообще не знали, сколько у него солдат в полку? Шапошников говорит: «Да в Первую мировую такого не было никогда, знали всегда». Они разговаривали в своем кругу, они могли говорить все, что угодно. Теперь, если можно, я хотел бы привести некоторые доказательства. Это, собственно говоря, результаты исследований, которые сейчас проведены Институтом российской истории и Федеральной службой безопасности. И вот слова директора института. Доказательство № 23 — это вот результаты исследования, о чем пишет академик Сахаров.
Материалы по делу.
Из исследований А. Н. Сахарова, директора Института российской истории РАН: «Пограничные войска и общевойсковые части не могли в бесконечных спорах выяснить, кто и что должен делать. Огромное количество войск, оказавшихся зимой 1939 года на Карельском фронте, порой мешали друг другу, создавали заторы на дорогах. Пехота мешала танкам, танки мешали продвижению артиллерии. Неразбериха, отсутствие четких тактических установок, неповоротливость и нерасторопность приводили к оправданным людским потерям, выводу из строя техники…» «Зимняя война. Исследования. Документы. Комментарии» М. 2009.
Млечин: Теперь, если можно, доказательство № 25, еще одно.
Материалы по делу.
Из исследований А. Н. Сахарова, директора Института российской истории РАН: «Лыжи вовремя в армию не поступали, а когда, наконец, доставлялись до соединений, то оказывалось, что они были без креплений и без палок… Красноармейцы, не готовые к лыжным переходам, как это было в 8-й армии, бросали их… Наступали сильные холода, а часть красноармейцев оставалась в летних пилотках, без теплых рукавиц, ходили в ботинках, потому что валенки вовремя также не поступали, не было и полушубков. Росло количество обмороженных, но по забитым дорогам раненых и больных бойцов невозможно было доставить в тыл, в госпиталя, и бойцы сутками не получали необходимой медицинской помощи… Как отмечалось в сводках, летчики были плохо обучены, и по их вине самолеты нередко терпели аварии. Танки из ремонта возвращались в неудовлетворительном состоянии — двигатели быстро выходили из строя…» «Зимняя война. Исследования. Документы. Комментарии» М. 2009.
Млечин: Знаете, я вам скажу, вот на совещании в присутствии Сталина в 1940 году командующий округом Мерецков говорит: «163-я дивизия пришла на фронт босая». Босая — это XX век. «Босая?» — удивляется Хрулев, начальник снабжения. «Так точно, — говорит Мерецков — Босая, вообще не одетая!» Командарм II ранга Курдюмов, начальник управления боевой подготовки: «На финском театре было много обмороженных, потому что люди прибывали в холодной обуви, в ботинках даже, а не в сапогах, часть ботинок была рваной. Я здесь докладываю с полной ответственностью, что воевать при 40-градусном морозе в ботинках, даже не в рваных, а в хороших сапогах, нельзя, потому, что через несколько дней будет 50% обмороженных». Теперь, если можно, Павел Аптекарь, известный историк, автор книги о финской войне, скажите мне, 105 дней продолжалась война, каковы потери обеих сторон? Сейчас цифры известны.
