Я проклинал себя за то, что не застал ее последний вздох, не мог услышать ее предсмертное слово. А виной всему были наркотики. Как горько сожалел я тогда о том, что так низко пал! Как я корил себя за это! До самого момента омывания покойной я находился в шоке, не обращая никакого внимания на то, что делалось вокруг. Когда же обряд омывания был завершен и меня позвали проститься с ней, я вдруг почему-то заартачился и даже не сдвинулся с места, оставшись стоять внизу, так больше и не увидев никогда самый дорогой мне образ.
Порой в жизни человека бывают такие минуты горя и отчаяния, что он не то что не может контролировать свои поступки, но даже не в силах объяснить некоторые из них. Вот что-то похожее, видно, и было тогда со мной. Меня как бы придавило огромной, неподъемной глыбой.
Огромное количество людей собралось для того, чтобы отдать последний долг памяти моей покойной матери. Очень многим из них в свое время она спасла жизнь в буквальном смысле этого слова, многих вылечила от разных болезней и недугов. Она могла лечить даже души людей, и это признавали все те, кто обращался к ней с подобными просьбами. Она вообще была прекрасным и удивительным человеком. Люди до сих пор вспоминают ее добрым словом.
Глава 2
Ментовский канкан на гробу
Даже после самой продолжительной ночи всегда наступает рассвет, но только лишь для того, чтобы на землю вновь пала мгла. Прошло ровно десять дней после кончины матери. В этот день, 15 апреля 1986 года мы с приятелями собирались с утра поехать на кладбище заказать камень и немного привести в порядок могилу. После похорон я не был на кладбище ни разу и даже не помнил, где именно погребена мама. Состояние мое в тот день было таково, что впору самому ложиться в могилу. Поэтому помимо всех дел, которые мы собирались произвести там, я должен был еще и запомнить месторасположение могилы матери, как это обычно делается в таких случаях. Мне как будто сердце подсказывало тогда, что надо торопиться, но, к сожалению, этому не суждено было случиться.
В тот момент, когда в комнату тихо и почти незаметно — так, как это могут делать только легавые и воры, — зашел незнакомый мне мужчина, я сидел на диване и пил крепко заваренный чай, а старшая дочь, сидя рядом, причесывала свою маленькую сестренку. Поздоровавшись, он виновато, как гиена, попробовал мне улыбнуться, оскалив свои кривые зубы хищника, но ему это не удалось. Я смотрел на него в упор, уже давно вычислив, что это мусор.
— Чего надо, начальник? — спросил я у него, игнорируя его приветствия. — Видишь, у меня горе, не до тебя сейчас.
— Да нет, что вы, Заур, мы все прекрасно понимаем, поэтому и не вызывали вас к себе, зная, какое у вас горе. Просто у начальника моего есть к вам несколько вопросов, только и всего, и, чтобы не беспокоить вас вызовами в милицию, он сам приехал и просит вас спуститься к нему. Он сейчас сидит в машине, ждет. Если вам нетрудно, Заур, спустись, пожалуйста, вниз.
Пребывая в состоянии глубокого траура, я, наверное, потерял некоторый контроль над собой и не смог почувствовать подвоха в словах этого шакала. Хотя в то время я уже знал, как могут быть жестоки и коварны мусора в любых обстоятельствах, но чтобы до такой степени, не ожидал.
Возможно, в другой момент я и принял бы какие-нибудь меры предосторожности, разыграв, наверное, этих четверых псов, которые приехали за мной, или выкинул бы им какой-нибудь капкан, но я знал, что был чист перед законом, за исключением административного надзора. Но за него пока еще меня никак не могли посадить в тюрьму: к тому времени у меня было всего одно нарушение, а для ареста нужно было три.
Да и не думал я тогда, что у нас в Дагестане найдутся люди даже из числа милиции, которые смогут в такой момент горя и скорби вообще предпринимать какие-либо меры в отношении меня. Ведь меня в милиции никогда не считали человеком, который может совершить какое-либо серьезное преступление. Я никогда, кроме воровства, ничем иным не занимался, это знали все без исключения. Подобные мысли, видно, пронеслись в моем мозгу со скоростью молнии, потому что через какое-то время я уже спускался с легавым вниз по лестнице. Возле дома стояла «шестерка» желтого цвета. Сзади сидели двое и спереди за рулем один человек. И лишь только этот дьявол в образе мусора открыл переднюю дверь и пригласил меня сесть, я почувствовал что-то неладное — и, к сожалению, не ошибся.
Как только я сел в машину, один из пассажиров, который сидел сзади, тут же нажал на кнопку — блокиратор двери. Тот, кто был за рулем, с проворством, которое и отличает легавых от другой категории людей, буквально лег мне на колени, будто сгорая от желания немедленно исполнить мне минет. Он защелкнул одну часть наручника на запястье моей правой руки, а другую часть прикрепил к ручке дверцы машины.
В этот момент, повернувшись к ним, я хотел, наверное, обругать всех, сидящих в этой машине, когда вдруг услышал стук по стеклу и плачущий голос своей старшей дочери Сабины: «Отпустите моего папу, он ничего плохого вам не сделал! Папа… Папа…» — повторяла она.
Сабина, оказывается, шла за мной, стояла и видела, как я садился в машину и как мне там надевали наручники.
В тот момент, когда плачущая малышка неистово забарабанила по стеклу, пытаясь, наверно, сломать преграду, разделяющую нас, машина резко рванула с места с пробуксовкой и свистом, чуть не сбив мою дочь, увозя меня на долгое время в неведомые дали.
Уже даже не стараясь повернуться, возмущенный таким диким поведением мусоров, в результате которого моя дочь чуть не оказалась под колесами машины, я так саданул кого-то из троицы свободной от наручников левой рукой, что выбил несколько пальцев. На меня тут же посыпался град таких ударов по голове и шее, что из носа тут же пошла кровь, и я потерял сознание, но было ясно, что удар мой был что надо и пришелся в цель.
Но без сознания я пробыл недолго. Когда голова моя повисла и стала биться о стекло, кто-то из мусоров взял ее обеими руками со словами: «Вот так взял бы и оторвал ее на… так он всех уже з….л, сволочь!»
Как я узнал чуть позже, эти слова принадлежали Расиму, одному из троицы, которая находилась в машине. Ну а возглавлял ее Алиев Рашид, занимавший в то время пост начальника отдела уголовного розыска по убийствам и бандитизму ДАССР. Перс Расим был его подчиненным, рядом с ними сидел следователь прокуратуры республики Борис Доля, ну а за рулем — конченая мразь и ничтожество, тоже следователь по имени Бониамин. Его еще кликали Боней. Это была такая осклизлая мразь, которую стоило еще поискать даже среди легавых.
Почему именно я наделил его столь звонким эпитетом, читатель поймет чуть позже, а пока, выехав на трассу Ростов — Баку, водитель дал машине полный газ, и, успокоившись, мусора завязали оживленную беседу. На меня они как будто не обращали никакого внимания, но так только казалось.
Я видел боковым зрением, как их начальник Рашид, сидя у левой дверцы машины, сзади, старался как можно лучше разглядеть меня, не отводя своего проницательного взгляда. То, что он был главным среди этой своры легавых, я понял сразу. По-другому, видно, и не могло быть, ибо его умное и интеллигентное лицо говорило о том, что это как раз представитель того типа легавых, на которых и держатся целые мусорские отделы.
Что касалось остальных, то в сравнении со своим начальником они были обычной сворой легавых псов. Боня был здоровый, под 140–150 килограммов, и жирный, как боров, мусор. С глазами стылыми, как булыжники на мостовой в декабре, но с явной уверенностью в собственном превосходстве над остальными. Его высокомерие было видно за версту. Наверное, те, кто с ним общался, уже давно привыкли к этой особенности и не обращали на нее внимания. Но мне она сразу же бросилась в глаза.
Что касалось его коллеги по следственной работе Бориса Доли, то он, наоборот, был худощавым, только что вышедшим из запоя брюнетом, с редкой растительностью на голове — что-то вроде нескольких тростинок в оазисе среди пустыни. Он был конченым пессимистом. Правда, я сделал это заключение чуть позже, на допросах, где он пытался водить дирижерской палочкой, постоянно путая ее то с бокалом пива, то с бутылкой водки.