Последствия разгула мощи обоих Великих тем временем улеглись, и на площадке перед обрывом вновь воцарилось спокойствие, нарушаемое лишь тонким свистом ветра. Раванга довольно долго хранил молчание.

— Что ты хочешь услышать? — наконец подал он голос. — Как можно передать словами то, что не слышимо, не видимо, не ощутимо? Ты можешь получить это знание, но только если станешь мною. Я открою Сферу, когда захочешь, я не боюсь своего присутствия. Но ты должен открыть свою…

— О каком знании ты говоришь?

— Если бы ты хоть раз ощутил истинную живительную силу… не то, что люди называют «любовью», а настоящую любовь… ты не искал бы иной тайны в моем стремлении помогать человеческим Нитям. Но ты отталкиваешь все, даже отдалённо схожее с настоящим, потому что такова твоя природа. Это знание тебе недоступно, и ты пытаешься найти во мне изъяны. Они есть, я не совершенен, как и ты. Это все. Но не страх правит моей жизнью.

— Неужели? — хмыкнул его противник. — У меня нет нужды влезать в твою шкуру, Раванга. Я знаю, что ты имеешь в виду, когда с трепетом говоришь о «настоящем». Оно приходило. Один раз и на какое-то мгновение, но этого было достаточно, чтобы понять, где тот источник, из которого можно черпать силу, ни у кого её не заимствуя, не расплачиваясь на каждом шагу. И тем сильнее теперь моё намерение подняться по Ступеням. Мир из пустоты, вечность из точки, все из ничего… Об этом ты говорил? Это ты пытаешься выразить словами? Я тоже видел… Но видеть — не значит быть. Хотеть стать — не значит стать на самом деле.

— Ты ядовит до такой бесконечной степени, что даже я утомился взывать к тебе. Как можно презирать человеческую лень, страх и способность договориться с кем угодно, кроме тебя, чтобы этот самый страх закопать поглубже?.. Как можно все это презирать, если сам ты меня не слышишь, что бы я ни делал? Я предлагаю открыть свою Нить Сыну Тархи, чтобы ты мог понять, где и что упустил, где и что существует кроме твоей личной правды, но ты находишь все новые причины, чтобы оставаться таким, каким сам себя сделал. Что же говорить о них, лишённых твоей силы и ясности?

— Я бы не отказался, если бы ты выбрал другое время, — отозвался Аркаис. — Потому ты предлагаешь сейчас — заманчиво, в то время как все другие возможности уже исчерпаны тобою. Но теперь слишком поздно: я не хочу лишнего сомнения, крадущего силу моего источника. Она мне понадобится вся без остатка. Быть может, и этого не хватит. Ты же объясняешь это только страхом утерять часть себя, потому что хочешь в это верить. Верь. Моё терпение давно на исходе. Я устал указывать на очевидное.

— Вот-вот. Опять нападение. Так и люди, которых ты презираешь. Ярость, когда на малую малость приоткрываешь их естество, той же природы. Сейчас я скажу кое-что, недостойное Великого, но я больше не могу стоять на этой ступени. Напрасно те, кто смотрит в вечность, выходят из пещер Амиджара, возвращаются в мир для того, чтобы опекать людские Нити. Нами движет сочувствие к тем, кто, как ты говоришь, слеп, глух и ленив, но иногда… иногда я думаю, что, не будь меня, не было бы и тебя, порождение вездесущего равновесия! Иногда мне кажется: в том, что Великие остаются здесь, привязанные к миру, и вмешиваются в дела людские, меньше блага, чем это достаточно, чтобы оправдать зло вашего существования, Сыновья Тархи, и вам подобные! Те пять человек, о которых ты вспомнил, хороший тому пример. Никто не последовал за мной, хоть я и пытался спасти от тебя их Нити.

— В последнем ты, безусловно, прав. Пример хороший. Ты до сих пор не смирился с тем, что отдал их мне, одного за другим. Но это не твоё несовершенство. То, что ты им предлагаешь, нельзя увидеть, обменять… или съесть. То, что ты предлагаешь, нельзя получить тут же, расплатившись, чем придётся. За то, что ты предлагаешь, вообще нельзя расплатиться. Более того, и это невероятно смешно, ты не можешь этого дать во всей полноте. Я же все это могу, но и предложение моё гораздо скромнее, хоть и заманчивее. Человеческая природа такова, что они предпочтут идти за мной. За тобой последуют лишь те, кто прежде научен такими, как я, но их немного, и я обхожу подобных носителей Нитей стороной. Не потому, что боюсь неудачи — у любого можно найти уязвимое место, — а потому, что не трогаю тех, кто вспомнил, что Нить есть на самом деле, что это не просто слово, которым стращают их Ведатели. Я люблю Нити, они безупречны, хоть люди и навешали на них много грязи, некоторые не узнать даже, — рассмеялся он после долгого перерыва. — Тот, кто тянется к ним, для меня запретен. Других вполне достаточно.

Противники смотрели друг на друга.

— Мне жаль, что раньше я не слышал тебя, — уронил Раванга.

— Ты это говорил.

— Да, я признаю: ты даёшь то, что можешь, а я не могу даровать то, что хотел бы. То, что предлагаешь ты, им понятно. То, что я стремлюсь принести, не может быть достигнуто во всей полноте, потому что сам я одолел всего лишь очередную ступень. В твоих словах не только яд, но и правда. И то и другое одновременно. После произошедшего в Табале, после многих верных и преданных, оставивших меня, после Маритхи, укорявшей меня, и укорявшей справедливо, ко мне приходят странные мысли. В чем истинная помощь слепому, если путь обретения зрения слишком тяжёл, а поводырь ждёт рядом, готовый следовать за ним? Помогать любому или же не помогать никому — в этом как будто нет большой разницы. Возможно, самое лучшее — предоставить их своей судьбе, она врачует лучше любого Великого. Ведь я слышу лишь некоторые слова в Великой Песне, а каждая Нить сама поёт её в общем хоре. Только она знает истину, и ей не надо испрашивать этого знания. Помогать судьбе исцелять слепоту и лень, чтобы каждый возжаждал услышать свою Нить, пройти этой дорогой — вот лучшая помощь, и для этого пройденного мной пути уже достаточно.

— Ты хочешь заменить собой Бессмертных?

— Нет, я всего лишь их голос. А значит, и голос судьбы человеческой. Она плетётся по законам Бессмертных. Однако бывает, что наказание приходит слишком поздно, а иногда опаздывает милость. Это не люди, это Бессмертные удалили меня из Табалы — они дают знак, что я больше не нужен миру таким, каким был. Твоё появление в пограничье нарушило равновесие, что тлело там последние десятилетия лишь моими стараниями. Нужны ли они, эти старания, если последствия так ужасны?

— Ты спрашиваешь у меня или обращаешься вовне? Мои ответ «нет». Люди в Табале привыкли жить и в змеином гнезде, и в покое одновременно. Своим появлением я нарушил равновесие, от этого никуда не деться. Я дёргал их за Нити, но лишь в той мере, что мне позволена в Табале согласно нашему договору. Как всегда, я только извлекал то, что в них уже было, точно так же, как в Корке и Такхуре. Договором это не запрещено. Однако и этого хватило: ты уже объявлен самозванцем, из Табалы расползаются самые отвратительные слухи о Великом Раванге, скоро они дойдут до всех поселков в запретных землях. Учеников твоих разогнали, — он хмыкнул, — а те, что уцелели, прячутся в страхе и спешно отрекаются от ложного учения. В довершение всего разъярённые паломники подожгли Храм, а хранители перерезали паломников. Зачинщики были не твоими сторонниками, но ты теперь не в чести в Табале, и все это опять же вменили тебе в вину. Да, тут изрядная доля моих стараний, но не я жёг Храм, не я резал, не я избивал, не я порочил твоё имя. Ты приучил их слепо верить. Они так берегли самую легенду о тебе, что, когда она рухнула, их гнев оказался слишком силен. Ты не можешь быть повсюду одновременно. Особенно если где-то рядом я.

Раванга легко вздохнул.

— Ты постарался на славу. Но жертв можно… нужно было избежать. В чем тут целесообразность? И жечь Храм Бессмертных не стоило.

— Мне нужна была Маритха, а ты ни на миг её не оставлял. Что ещё могло тебя отвлечь?

— Ты мог прийти за ней раньше, до того как я расстался с Табалой. Кстати, мне пришлось вмешаться из-за того самого тарпа, что ты раздобыл для Маритхи. Решил спутать мои планы даже в мелочах, но последствия… оказались неожиданными.