— Твоя ясность очень много говорила о моей жестокости. Почему же она молчит о твоей?

— Это ведь ты твердишь о сочувствии. Для тебя это жестокость, для меня же простая целесообразность. Каждый из нас исходит из своей правды. Я живу иначе. Жалость уродлива. Сочувствие всего лишь достойно моего уважения, но сам я к нему не способен и не вижу в том недостатка. Гораздо лучше поступать целесообразно, это лишает человека напрасных надежд и неспособности самому плести свою Нить.

— Это лишает надежд всех, а плести свою Нить способны только сильные.

— Маритхе не хватает воли, но она не слаба.

— Не слаба, — согласился Раванга, — но не против тебя. Я видел опасность искажённой, до конца не понимая, как она велика. Я успел предупредить Маритху, но не думаю, однако, что это остановит её сердце. Слишком поздно. Не зная главного, я счёл, что она, как многие женщины, польстилась на мощь, которой ей недостаёт и которой ей самой не познать и не ощутить никогда. Мне часто приходилось видеть таких одержимых в Табале. Стоило многих трудов излечить их, но на смену тут же приходили новые. Женщинам в этом мире недоступно величие, и они страстно жаждут его хотя бы через своего покровителя. Но с Маритхой все иначе. Она пошла в эту сторону потому, что ты махал рукой. Ведь это ты расчётливо взрастил безнадёжную страсть в её сердце. Это ты породил надежду на то, чего дать не сможешь, даже если захочешь. Подумай: даже если заключишь подобный договор, ты не сможешь его исполнить. Страсть не живёт в сердцах таких, как мы с тобой.

— К чему этот бесконечный спор, Раванга? Ты хочешь, чтобы я раскаялся и принялся упрашивать её сделать то, что нужно, с трепетом предваряя любые её капризы? Вероятно, это было бы забавно. И в другое время я мог бы с ней поиграть. Но в таких делах я действую наверняка. А этот способ верен и соблазнительно прост.

Он опять смеялся.

— Риск для менее серьёзных дел?

— Именно.

— Не так давно ты говорил, что не нарушаешь законов Бессмертных. Сколько же ты пользовался этим простым способом, Сын Тархи?

На этот раз усмешка почти стёрлась.

— И это все, что ты можешь придумать, чтобы поколебать мои устремления? Ты не хуже меня знаешь, что Нити я получаю по закону, иначе я не смог бы их удержать. За все надо платить, и я плачу этим людям сполна. Все, что захотят. Исполняю любые желания. Ты знаешь, что это путь без ошибок, ведь первая стала бы последней. Вот для чего нужна ясность.

— Все, что захотят… — медленно повторил Великий. — Все. А если захотят тебя?

— И такое бывало, Раванга. Тебе это тоже известно. Ты ведь хорошо помнишь Маргу-танцовщицу, одну из упущенных тобой…

— Их было немного.

— Их было пятеро. И всех ты упустил. Марга — одна из них. Теперь их шестеро.

Пространство вокруг снова начало холодать, воздух понемногу сгущался. Но ветер не исчез, напротив, он стал крепче, но беспорядочнее. Он крутил, упруго толкался то в одну, то в другую сторону.

— Ты не дал любви Марге, не дашь и Маритхе.

— Я дал ей то, что она хотела. Точно по нашему договору. Она была благодарна, счастлива.

— Притворство? Разве Марга того хотела?

— Она хотела того, что принесло бы ей наслаждение. Если бы ты открыл мой обман, то сделал бы её несчастной на всю жизнь. И никто не принёс бы ей утешения.

— Всем приходится страдать. Ты зря обращаешься к моему сочувствию: я раскрыл бы твой обман, не задумываясь. Я сделал бы это, разрушил сладость пения, которым ты её овеял, лишил бы наслаждения, позабыть о котором она бы уже не смогла. Сломал бы печать на вашем договоре, и женщина возненавидела бы меня не меньше, чем тебя. Но Нить ценнее жизни. Ты знал, что я это сделаю, и потому убил её.

— Не я это сделал — наслаждение.

— Ты был его причиной.

— Всего лишь.

— Ты видишь предел каждого из них. Ты сознательно его превзошёл.

— Она слишком часто повторяла, что хочет умереть от счастья. Нельзя безнаказанно мечтать об этом.

— Люди говорят много лишнего. Говорят, но не желают на самом деле. Тебе ли не знать!

— Она желала. Всего миг, но она захотела. И получила, потому что предел каждого мне, как и тебе, известен.

— Не прикидывайся справедливым, Аркаис. Да, все по закону, но закон порой слеп и глух. И потому ты там, где есть.

Ветер не выл, не ревел, он молчал, но неистово рвал одежду и волосы говорящих. Словно хотел стать яростью каждого из Великих. Но ни один из них давно уже не был на неё способен. Это скрытые ровные усилия, сталкиваясь, порождали беспорядочные метания сил между ними. Фигуры пошатывались под случайными ударами, но тут же выпрямлялись. И среди всего этого снова звучал смех Сына Тархи.

— Да, я там, где есть. И мне тут неплохо… пока я в этом мире. А вот где твоё место? Где ты, Раванга? Поведай мне тайну своего пути! Это справедливо, потому что я открыл тебе свою! Чем твоя… если можно назвать её твоею… чем эта мощь лучше чистого света, каким питают меня людские Нити? Не столь уж важно для Великой Песни, как я их получаю — ведь все уравновешено моею платой! Но это принадлежит мне, я расходую силу по своему разумению. А что ты получаешь от своего извечного сочувствия, от бесконечного латания дыр в чужих сердцах и Нитях? Ты ведь до сих пор питаешься тем, что тебе даруют Бессмертные, и не знаешь, придёт ли оно в следующий раз. Вдруг Бессмертные лишат тебя своего благоволения? Как когда-то лишили меня? И сила иссякнет. В одночасье. Вдруг не пустят на следующую ступень, и ты будешь вечно стучаться в эту дверь? Что такого особенного получаешь ты, чтобы с таким упрямством тащить к свету тех, кому и без него несладко?

— Ты знаешь.

— Не знаю.

— Ты хорошо это знаешь, но упрямо отворачиваешься.

— Живительная сила? Это сказки, которыми Ведатели кормят друг друга в Храмах. Ты сам загнал себя в ловушку, Раванга. Ты ведь недаром спрашивал у Бессмертных, кто такие Сыновья Тархи и, главное, зачем. Равновесие. Я всего лишь порождение равновесия! — Он поднял руки, словно призывая весь мир в свидетели, и ветер закрутился в огромную воронку, вобрав в неё противников. — Пусть так, я верю твоему прозрению. Но между иным по сути своей не может быть равновесия! Как между мною и тобою! Посмотри, что вокруг!

Воронка стала огромной, она давно вобрала в себя и сидящих, и валуны окрест, и подбиралась к ближайшим скалам, уже пострадавшим от недавнего противостояния.

— Чего ты хочешь?

— Просто смотри. Каково наше равновесие!

Оба замерли. Только воронка бушевала, наполняя все вокруг мельчайшей, почти неслышимой дрожью, и луна медленно ползла по чёрному небу. Воронка не оставалась спокойной, по краям она то и дело сжималась и расширялась, истончалась и взбухала, кое-где взрывалась яркими вспышками. А в середине стояла тишь, точно время остановилось.

Наконец воронка лопнула и, как ветер, разлетелась в стороны, далеко в пустошь. Рассыпалась яркими вспышками, унеслась по воле Великих.

— Все, конец равновесию, — заметил Сын Тархи, медленно открывая глаза. — Оно не может быть долговечно. А мир почти вечен. Не то что Табала, которую ты вроде бы хранишь. — Он сделал паузу. — Ты видел это?

— Я знал это, — опустил подбородок Раванга. — Нет противоборствующей силы. Все едино. Но противоборство есть. А потому есть и сила. Не думал, что и ты знаешь.

— Куда же Сыну Тархи? — усмехнулся Аркаис. — Но я сделал этот шаг. Мне не открывали истин, не посвящали, как тебя. У меня нет прозрений. Я шёл шаг за шагом, используя ясность, которая даёт мне все, да ещё мощь собранных Нитей. Это моя доля мироздания, заключённая в сосуд. Пока я существую, она со мной и питает мою силу, чтобы ясность могла двигаться вперёд. А что есть у тебя, кроме твоих прозрений, полученных из чужого источника? В обмен на опеку над слепыми и ленивыми? Что твоя извечная забота обо всех подряд, как не страх навлечь неудовольствие своим бездействием? Своим безразличием? Что это, как не страх потерять свой источник? Лишиться силы, дающей тебе счастье трансформаций, лишиться прозрений, направляющих тебя, — вот истинное несчастье, по сравнению с которым смерть для обычного человека — благо! Лишиться милости, изливаемой на тебя Бессмертными! Это твоё единственное блаженство, по сравнению с которым то наслаждение, что боялась утратить танцовщица Марга, просто лёгкая улыбка! Если сила уйдёт, останутся только знания, они не уходят, но это лишь добавит муки. Память о великом казнит. Именно она заставила меня искать другой путь, когда я вышел из пещер Амиджара, не дала идти дорогой простого песенника. Ты помогаешь не потому, что так беззаветно любишь людей… ты придумал это — и стал им, тебя сделали Ведателем — и ты поверил… ты просто страшишься, Раванга. Вот почему ты опасаешься, что я открою Дверь, ведущую к Ступеням. Вот почему сам боишься туда войти. Вот почему всеми силами стремишься сломать найденный Ключ. Ты сам не веришь, что столь любимые тобой Бессмертные за одну-единственную вечность потребуют слишком большую цену от мира, сотворённого себе на забаву. Они привязаны к нему так же, как ты к ним, они не станут создавать для себя больших потрясений, поскольку лелеют своё равновесие, свой покой. Так что ты скажешь, Раванга? Разве не страх — истинная тайна твоего пути? Скажи мне!