— … ремесле каждая мелочь — ценная… От так и держи…

Сту-ук! Сту-ук! Сту-ук!.. Ж-ж-ж-ж-ж. Сту-ук! Сту-ук!.. И я закрыла глаза…

И уже через мгновенье я их распахнула. Как раз, когда Дахи, с высунутым от старания языком, тащил через стол мою последнюю нетронутую…

— Да куда ты ее?

— Ой, а я думал, вы спите. Монна Зоя, — испуганно замер Дахи. — вы чего? Краску свежую пальцем размажете. Монна Зоя?

— Мама моя… — прямо под носом у меня красовалось большое, выведенное самыми яркими тонами дерево… Стоящее посреди узкой дороги и всё сплошь усыпанное белыми, схожими с яблоневыми, цветами. — Мама… моя.

— А чего? По мне, так очень даже красиво. Только вот вверху, это — что?

На летящую птичку, вроде как, непохоже.

— Зато, на сидящую, очень даже. В круге… Дахи, — подняла я на мальца глаза. Нет, ну, надо же! А ведь думала, после острова — отпустило. — Дахи, эту тарелку на ярмарку никак нельзя. Она…

— Что, «она»? — недоуменно уточнил тот.

— Она — непростая. Я ее, как баголи, разрисовала. Под… ну, видение, в общем.

— А-а-а. И что теперь? — скосился он обратно на нее.

— Не знаю.

— А давайте ее тоже глазурью покроем, обожжем и себе оставим? Красивая ведь?..

— Себе? — сузила я на сей факт глаза. — Хо-рошо. Только, надо мессиру Беппе сказать.

— Так, не переживайте. Он в Коп укатил к монне Розет — за провиантом завтра в дорогу. А как вернется, я ему скажу.

— И что?

— Ну-у… Что она — в подарок кому-нибудь. Он не против будет. Я ж знаю.

— Угу-у… Дахи, это ж, сколько я проспала?

— Так вы и сейчас идите. Я сам глазурный раствор намешаю, тарелки им намажу и — в печь. В первый раз, что ли?

— Да, какое там? Мне еще ужин готовить и Салоху доить… Дахи, точно, справишься?

— Монна Зоя? — с обидой протянул он.

Я — сделала вид, что очень сильно сконфузилась. На том и согласно разошлись…

С самого следующего утра мы с Дахи «предоставились» сами себе. И поначалу даже опешили: куда девать столько, вдруг нахлынувшего свободного времени? Мессир Беппе, еще на рассвете, брякая упакованными горшками, укатил в сторону перевала, а монна Розет обещалась появиться лишь к ужину. Но, прямо перед ним к нам неожиданно нарисовалась Марит:

— О-о! А ты все хорошеешь и хорошеешь! Дахи, привет и принимай на постой Эммануэля. Да, и сумку седельную там…

— Здравствуйте, монна Марит, угу… Эммануэль, вечером покатаешь? — флегматичный гостиничный мул и ребенок обменялись взглядами, различными по значению. Я же постаралась напыжиться:

— Уф-ф…

— Да сиди ты, сиди! Не вставай с крыльца… Картошку к ужину чистишь? А я, пожалуй, баньку тогда протоплю, а то, пока через этот перевал…

— Марит, я рожать сегодня не собираюсь, — скосилась я на проплывающую мимо моего опухшего носа сумку (вдруг, там — куча уже готовых к этому делу… кстати, а чего?..) — И я тебе очень рада.

— Ага, — прищурилась та, нависнув сверху тенью. — Я вижу… Как настроение, подруга?

— Да, все хорошо.

— Ну, тогда, слушай последние новости, — и шлепнулась рядом, по дороге чмокнув меня в нос (конечно, промахнуться то мимо сложно).

— Марит, какие «последние новости»?

— Ну… После которых ты, возможно и передумаешь.

— Марит?!

— О-ох… Тебя, Зоя, разыскивает, по всей видимости, брат. Обознаться сложно, потому что вы с ним похожи, как…

— Арс?!

— Ага… — и вздохнула. — И почему я раньше его не встретила? Нет, одно дело, когда такие глаза у тебя — я к ним уже привыкла и вообще…

— Марит… Я сейчас, точно — рожу.

— Ой, да… А чего ты хотела? — фыркнула, вдруг, подружка. — Я тебе сразу говорила, что то — глупость и…

— Ма-рит.

— Он приезжал к Тито.

— А причем здесь…

— Не знаю. По всей видимости, твой брат неплохо владеет ситуацией. И как ты думаешь: почему?

— Мама моя… Этого не может быть, — уронила я недочищенную картофелину в чугунок.

— И отчего же? Оттого что ты, вдруг, когда-то решила, что они обязательно должны друг друга на дух не переносить? А, ты знаешь — общее горе роднит. А ты, моя дорогая, еще какое… «горе».

— Та-ак. Погоди. И что ему твой Тито сказал?

— Ой, да, вовсе он не «мой» — я же ответ еще не дала. Вот пусть сначала докажет по-настоящему, что любит… Нож свой в сторонку положи.

— В прежнее «русло» вернись.

— Ага… А что ему Тито сказал? Только то, что и до этого Виторио Форче: ничего не знаю. Поручили — передал — вернулся — уволился. И все.

— И все…

— Зоя?..

— А-а?

— Ты о чем задумалась?

— О том, что я сделаю сразу, как только рожу.

— Покаешься в грехах и уйдешь в монастырь?

— Нет. Напишу письмо Арсу. Я так перед ним виновата.

— Только лишь перед ним? — хмыкнула Марит.

— Что?.. Подружка, я немного знаю своего любимого и уверена — он меня уже очень давно ненавидит.

— Ой, опять эта твоя «уверенность», — однако и она, вдруг, вздохнула и надолго рядом со мной смолкла…

Тишину над крыльцом неожиданно прервал Дахи. И, прокашлявшись, принял совершенно невинную физиономию:

— Монна Зоя?

— Что, мой хороший?

— Ух, ты… А, можно я…

— Можно.

— А что?

— Дахи, я, конечно, в последнее время не совсем адекватна, но, уже давно разглядела вон на том дубе у забора, знакомую лохматую макушку.

— Неужто, Вертун? — сузила туда же глазки Марит.

— Он самый.

— Ну, так… мы тогда за раками на старую мсонгу? И мне мессир Беппе деньги на орехи в шоколаде дал. Я за ними Верта в лавку зашлю.

— Дахи, но сам туда…

— Монна Зоя? Да меня все придорожные кусты в Копе уже в лицо знают, потому как я исключительно в их фарватере и передвигаюсь.

— Странно, что они при такой интенсивности до сих пор живы. Иди, Дахи.

— О-ой! — козликом подпрыгнул малец. — А, если что, — и скосился на ухмыляющуюся подружку. — Тогда Малая за мной и я…

— Дахи! Я рожать сегодня не собираюсь!

— Понял. И меня уже не-ет! — хлопнула через пару секунд высокая воротная створка. Мы же с Марит, переглянувшись, снова звучно вздохнули…

Сразу к «горячему» столу подкатила и монна Розет. И, за отсутствием мужчин, мы все трое устроили душевный девичник. Темы, правда, все как одна, неизменно сворачивали на «торжество материнства», но я то внимательно слушала, не убирая рук с живота. Мы вместе их внимательно слушали. А, уже в сумерках, у ворот, клятвенно пообещав о своем скором «сходе с гор», с подружкиной бабушкой распрощались.

К обеду дня следующего к Козьей заводи вернулся и сам ее усталый, но, довольный хозяин. Марит тут же подсуетилась для деда с банькой, а я — собрала на стол. Однако, что его, что кудрявую внучку, просто так заткнуть весьма затруднительно (я ж — не авторитетная монна Розет):

— Ага. А где Дахи?

— Дед, баня стынет.

— Я его отпустила с Вертуном. Он вам нужен?

— Да нет, дочка. Я ему гостинец привез. И тебе. Но, о том — позже.

— Тогда, я вам в тарелку жаркое накладываю?

— О! Как раз — о тарелках!

— Да дед!

— Марит, цыц. Зоя, я уделал ими всех здешних низинников. Вы бы видали рожу Дино!

— Да я бы век ее не видала, — окрысилась внучка и обреченно села на стул. — Ну и?

— Да он пятнами весь пошел, когда ко мне народ повалил. Разобрали все влет.

— А остальное? — с чисто профессиональным интересом огласилась я. Мессир Беппе, аж в кресле своем подскочил:

— И горшки ушли. Осталась лишь парочка какая-то. Но, тарелки… Зоя, ты — натуральный, этот…

— Дед, она — художница.

— Точно! Так я про Дино: вы бы его видали, когда ко мне настоящий интерес проявился.

— А что, было и еще «интересней»? Никак, сам король из столицы присвистел?

— Ох, набралась ты от бабки ехидства. Нет, но, уровень еще тот, — и, скрипнув креслом, как заправский интриган, набрал воздуха в грудь. — Виторио Форче!

— Мама моя…

— Зоя — сядь. Тоже прониклась? Он на таких ярмарках часто бывает. Хотя, где наша керамика, а где — его фарфор. А тут, шел по ряду мимо, да так и застыл. Точно вам говорю. Это и Дино видал и другие. Вперился глазами в наши тарелки. Особенно в ту, что с деревом.