Дальше шли города и воспоминания. Есть такие города на этом свете, — От названий их, как на луну мне выть: Феодосии не расплести мне сети, Ночь Архангельскую не забыть… Далеки Парижа перламутры, Темзы тот несбывшийся туман, Да Таруса серебристым утром, Коктебеля не залечишь ран… И Владивостока нежная мне близость, Где живёт мой самый милый друг… Поезд замедляет ход, и в темно–сизом Небе — о, как рассветает вдруг! — То Иркутск. Тут Коля жил Миронов, — Юности моей девятый вёл! Как горит хрусталь крутых еловых склонов, Раем распростерся твой Байкал! * * * Темная заря над Ангары разливом, Да последний огонек в ночи, Да холодный снег по прежде теплым нивам — Это ль не символики ключи? Крепко рассветает за моей решеткой, Так мороз крепчает в январе, То резец гравера линиею четкой Ночи тьму приносит в дар заре… Сколько раз вот так все это было, — Я не сплю, вокруг дыханья тишь… Что же сделать, чтоб оно не ныло — Сердце глупое, доколе эти силы Все до капли не перекричишь?.. А пока пишу — вино зари нектаром Выси поит… огонек исчез. Солнце выплывает легким жарким шаром В сталактитовы моря небес! Тетрадка кончалась надписью: "Из будущего сборника "Пес под луной" (лагерь)". ГИТАРА Звон гитары за стеной фанерной, Рая весть в трехмерности аду. Это все, что от четырёхмерной Мне ещё звучит. В немом ладу Со струями струн, луна литая Лейкой льет ледяные лучи На картину, что я с детства знаю: "Меншиков в Березове". Молчи, — Слушай эту песню за стеною, Дрожью пальца на одной струне, Так поют, что я сейчас завою На луну, как пес. И что луне Нестерпимо плыть над лагерями. Вшами отливает пепел туч Оттого, что, поскользнувшись, в яме Ледяной лежу и что могуч На картине Меншиков надменный, Дочь кувшинкою цветет в реке Кротости, и взор её Вселенную Держит, словно яблоко, в руке. Замирает палец над струною, Ночь слетает раненой совой, — На луну, как пес, я не завою, Мне тоски не заболеть запоем, — Под луною нынче, пес, не вой! Звон гитары за стеной фанерной, Рая весть в трехмерности аду. Это все, что от четырёхмерной — С тихой вечностью в ладу. Все кругом спали, даже Мориц. Волненье и усталость слились в странное состояние. Вспомнились своя тюрьма, свои встречи… Оставалось три стихотворения. ДОМИНАНТ–АККОРД ЛЕТНЯЯ НОЧЬ Тишина над тайгою вся в звёздах — о Боже! Да ведь это же летняя ночь! А я в лагере! Что же мне делать, что же? Жить этой ночью — невмочь. Соловей — это юность. Кукушкины зовы — Это детство. Земной зенит! На седеющих крыльях моих — оковы, А старость — как коршун кружит! РАЗРЕШАЮЩИЙ АККОРД УТЕШЕНИЕ Чего страшусь? И глад и хлад минуют, Недуг, сжигая тело, поит дух, И зов о помощи не пребывает втуне Доколь смиренья факел не потух. Я верую. О Боже, помоги мне, В ничтожества и затемненья час Молю, а из‑за туч восходит, вижу Звезды предутренней мерцающий алмаз. Воздушных гор лиловые воскрылья Грядой крылатою покрыли небосклон, И золотою солнечною пылью Весь край дальневосточный напоен. Недолго нам от вечности таиться, Запрятав голову под смертное крыло, — НАСТАНЕТ час души! И вещей птицей Бессмертия живой воды напиться Из мрака тела — в дух, где тихо и светло! Последнее не имело названия. * * * Что терпит он, народ многострадальный, За годом год, за веком век! А Сириус и Марс, как над ребенка спальней, Горят везде, где дышит человек. Моя Медведица! Как часто эти руки К тебе тяну я в черноте ночи, — И рифмы мне не надо, кроме муки, Которой бьют кастильские ключи По Дантовским ущельям расставанья, Вокруг Луны — огромный света круг Все ширится. И тихо в Божьи длани Восходит дым немыслимых разлук. Все выше мук и их теней ступени, Но синева торжественна ночи. Черны, страшны ночных деревьев тени, Но звезден неба сев! Крепись, молчи! И разве я одна! Не сотни ль рук воздеты Деревьями затопленных ветвей, Лесоповал истории. Но Лета Поглотит и его. — О, выше вей Моих мучений ветер благодатный, Сквозь ночи тьму к заре пробейся ввысь, — Звезда предутренняя в лиловатой Бездонности меня зовёт: "Вернись!" А он земной, народ многострадальный, За боем бой, за веком век, И Сириус и Марс, как над ребенка спальней, Горят везде, где дышит человек. |
