Мир изменялся, изменился и изменяется, он никогда уже не станет привычным и прежним. У сегодняшней цивилизации несколько вероятных финалов, причем каждый выглядит по-своему. Цикл картин, представленных здесь, пытается проиллюстрировать хотя бы один из вариантов.

«Если наступит завтра» — под таким девизом собрана серия работ молодой художницы Марии Петроградской. Она пишет полотна постапокалиптического мира, так называемые «городские джунгли», иногда пластично переползающие в джунгли настоящие. Общее впечатление от её холстов усиливается ещё и тем, что на них запечатлено гипотетическое будущее известных всем мест Москвы. Сразу на ум приходят фантастические романы серии «S.V.A.L.K.A.», действия которых разворачиваются в Москве пережившей глобальную экологическую катастрофу. Картины Марии Петроградской лучше всего подходят в качестве иллюстраций вышеупомянутых литературных произведений, тем более, что сюжеты романов и картин изображают именно Москву. Однако будем надеяться, что в реальном будущем такого не случится. Но, что интересно, несмотря на общую эсхатологическую направленность, заросшие буйной зеленью полуразрушенные здания и разбитые опустевшие улицы — картины полны солнца, тепла, света и жизни. Мрачными эти полотна совсем не выглядят.

С последним утверждением можно было бы и поспорить. Уж чего-чего, а мрачными Машины картины выглядели, да ещё какими мрачными! Но искусствоведам и арткритикам, конечно, виднее. Специалисты, как-никак.

На внутренней стороне задней обложки размещался список репродукций. Наконец-то я узнал, как называются некоторые виденные мною вещи — наиболее удачные работы Маша «клонировала» многократно. Странно, но сами названия не впечатляли. «Манеж», «Москва-Сити», «ГУМ», «Ленинградский вокзал», «Московский электроламповый завод»… Имена картин просто повторяли названия тех мест, что послужили прототипами.

Ни портрета, ни биографии художницы, помещаемых обычно на заднике обложки, не имелось. Всякие сведения об авторе отсутствовали напрочь. Задняя часть альбома представляла собой черный лист с мелким белым шрифтом технической информации, данными издательства и штрихкодом в белом прямоугольнике.

— Давно сидишь? — знакомый голос вывел меня из раздумий. — Привет! Ты что, заслушался исповедью этой клуши за соседним столиком?

— Сижу и скучаю. Уходить уже собирался. Привет. Вовсе она не клуша, просто не повезло девушке.

— Жалостливый какой стал. Что это с тобой? Не узнаю. Ладно, не кипятись. Задержалась вот.

— Телефон не отвечает, письма к тебе не проходят. В чем вообще дело?

— Какое дело? В мире, у меня, у тебя в сознании или так, просто, вообще?

— Зачем звала? — не принял шутки я. Настроение было паршивое и сердитое.

— Поговорить, надо. Об этом в частности — и она показала пальчиком на Машин альбом.

— Ну?

— Если коротко, некто хочет и может всё это сделать реальностью. Мы же такого не желаем, верно? А ты чего злой?

— Я не злой. У меня девушка пропала. Маша пропала. Оставила записку и ушла.

— Такие девушки просто так зря не пропадают, заявляю, как эксперт. Бывает, что они исчезают, и с этим надо смириться. Но сейчас как бы не пропасть всем остальным девушкам.

— Что ещё за эсхатологические намеки?

— Погоди немного, сейчас объясню. Записка у тебя? Покажи.

Она даже не сомневалась, что тот клочок бумаги с Машиными каракулями я постоянно таскаю с собой.

— Вот, смотри, — сказал я, протягивая сложенную вчетверо записку.

С тобой было очень хорошо, но мне пора. Ты меня в чем-то подозреваешь, а я так больше не могу. Прощай. Не ищи меня, не трать зря время. Маша.

— Да, странная девушка.

— Чем именно? — автоматически уточнил я.

— Пишет, что с тобой было хорошо. — Она что, мазохистка? — Обычно, с тобой никому не бывает хорошо. Ты очень тяжелый в общении человек.

— Да?

— Ага. И, по-моему, не я одна так думаю. Ладно. Так ты, конечно же, везде искал её, несмотря на просьбу? В Питер ездил?

— Ну, да… ездил. Искал. Вернее — пытался искать. Опять обошел всё возможные для неё места, опросил знакомых… Погоди, а откуда ты знаешь, что она из Питера?

— От тебя же и знаю. Совсем плохой стал, довела она тебя. Съездил, естественно, впустую?

— Впустую…— утвердительно кивнул я, подумав, что за последнее время мои немногочисленные мыслительные способности куда-то делись. — Бесполезно всё. В Москве тоже не нашел.

— Я же говорю — иногда такие девушки исчезают. C этим надо просто смириться, как с неизбежным событием. Или втрескался по самые ушки?

— Не знаю, мне просто хреново без неё, всё стало как-то пофигу. Я ничего не делаю и ничего не могу делать. Ни работать, ни читать, ни телевизор смотреть. Пытался — не запоминается ничего. Соображаю плохо. Никакого смысла до меня не доходит. Только бы выть на полную луну, что-нибудь ломать или совершать иные антисоциальные поступки. Зато возникла какая-то сокрушительная сентиментальность и склонность разводить нюни. Отвратительное желание кому-нибудь жаловаться и плакаться в жилетку. Выплеснуть свой негатив на других. Ненавижу себя за это.

— Плохи твои дела. Напиваться уже пробовал? С другими бабами крутить?

— И напиваться, и ещё кое-чего… — признался я, вспомнив Яну. — Но потом, когда всё проходит, накатывает такая чернота, что хоть в петлю. Лучше уж так. Просто перетерпеть.

— А ты перестань скулить, всякую гадость не принимай и к разным подозрительным бабам не ходи. Вот я. Думаешь, моё существование сплошная волшебная сказка? А вот — фиг! Если не жалуюсь — это ещё не означает, что нет проблем. Просто не хнычу, и очень хочу того же от окружающих. Рано или поздно чужое нытье начинает вызывать сильное желание врезать по физиономии, так что готовьсь. Проблемы есть у любого, каждому хочется радости, тепла и позитива, а не вселенской грусти и вечных размышлений о бренности бытия.

— Ты же сама спросила, — буркнул я. — И вот…

— Спросила. Надоело, знаешь ли, разглядывать твою кислую рожу. От уныния люди способны на самые странные поступки. Прочитала тут давеча в новостях, что директор музея современного искусства небольшого итальянского города, расположенного недалеко от Неаполя, сжег какую-то картину из коллекции своей галереи. Тоже от грусти. Протестовал против безразличия государственных институтов в сложной экономической ситуации, в которой оказалась культура. Хорошо им там, в Италии. Взял и сжег от тоски и в знак протеста. Без проблем. Я прям так и представляю директора Эрмитажа, который тоже вот так расстроится от глобальных трудностей, да и сожжёт что-нибудь из коллекции своего музея. Тоже в знак какого-нибудь протеста. Вот будет смеху-то.

— Ну, почему обязательно от грусти, — как-то вяло возразил я. — Эдакое со всяким может случиться. Если человека обработать соответствующим образом, он способен на такие действия, что никогда бы не допустил, будь в нормальном состоянии. Например, есть наркотик такой — «Дыхание дьявола» называется, более известный как бурунданга. Собственно, это не вполне наркотик, скорее очень сильный психотропный препарат, одним из компонентов которого является хорошо и давно известный скополамин. По наличию скополамина в крови эту бурундангу и определяют. Вещество достаточно новое, но на сегодняшний момент уже считается чуть ли не самым опасным. Иногда человек испытывает бред, видит галлюцинации, причем те, что ему внушает некто со стороны. Интоксикация может продолжаться более суток. Пока бурунданга — идеальный вариант в криминальных разборках и различных, как теперь говорят, «преступлениях против личности». Получают препарат из цветов растения семейства пасленовых немного похожее на наш дурман. Растет оно в экваториальных лесах Латинской Америки, но в эпоху глобализации, проблем с доставкой не возникает. Похоже, кое-кто всё-таки стал применять бурундангу. А вообще, близкий аналог «Дыхания дьявола» можно изготовить и кустарно, смешав в определенных пропорциях скополамин, гиосциамин и атропин.