Однако на поле боя и мне приходилось несладко. От окруживших меня огненных цветов шёл нестерпимый жар, оплетающие тело стебли с каждой секундой становились всё горячее и уже причиняли ощутимую боль. По лбу, шее, спине градом тёк пот, дышать становилось трудно. Я чувствовала, как нарастает гул в ушах, и картинка перед глазами начинает расплываться — со мной бывало такое несколько раз, но сейчас короткий приступ головокружения мог стать последним в моей жизни… Как ни старалась я удержать сознание, ничего не выходило. В глазах совсем потемнело — я перестала различать происходящее, кожа потеряла чувствительность, даже боль от ожогов притупилась и ушла куда-то за заполнивший голову гул. Непроизвольно издав какой-то звук вроде стона, я покачнулась и отстранённо подумала, что, наверно, если не смогу удержаться на ногах, сгорю в обжигающем плену огненных соцветий… Я закрыла глаза — всё равно от них не было проку — и стояла, слегка пошатываясь, ожидая, когда сознание окончательно меня покинет… и тут в лицо дохнуло холодом. Стало легче дышать, гул в ушах начал утихать, голова — проясняться. Выждав для верности, пока ноги вновь смогут держать меня в строго вертикальном положении, я открыла глаза. Спасал меня, разумеется, Игнис (а кто же ещё?): отвлекшись от своего противника, чего по-хорошему делать бы не стоило, он пустил в мою сторону волну нежно-голубого пламени — оно холодным покрывалом сковало потерявшие яркость цветы, чуть не устроившие мне любимую казнь святой инквизиции, и удерживавшие меня на месте стебли — они опали на землю горсткой пепла, стоило мне шевельнуться.

Тем временем, битва вступала в финальную фазу, то есть оба противника, похоже, собирались вложить все оставшиеся силы в последний удар. Опомниться и убежать я, конечно, не успела… Дракон взревел и во все стороны от него полился огонь. Игнис, в свою очередь, раскинул руки, давая желанную свободу багровому пламени, быстро растекающемуся вокруг. Я стояла совсем близко, и ледяной всепроникающий огонь в секунду оказался у моих ног, но не превратил меня в пепел, как поступал со всем, что попадалось ему на пути. Пламя будто… узнало меня, вспомнило старый запрет и наслаждалось тем, что могло сейчас нарушить его. Основная масса огня плавно обтекала меня, продвигаясь дальше, к другому концу плато, а несколько язычков остались, как диковинные растения вытягиваясь вверх в стремлении сравняться со мной ростом. Как только пламя коснулось моих ног, я приросла к земле безо всяких оков — из-за непроизвольно зародившегося в груди и леденящего душу ужаса, совершенно не конкретизированного, а оттого только более сильного. Расширенными от страха глазами я могла только наблюдать, как один из язычков огня, выросший до уровня моей груди, приближается ко мне. Я почувствовала ледяное прикосновение сначала на коже, а потом… словно внутри собственного тела. Пламя проникало сквозь меня без каких-либо видимых повреждений, и вот я уже ощущала, будто чья-то холодная ладонь с длинными тонкими пальцами обхватила моё сердце прямо внутри грудной клетки, хотя не знаю, как можно почувствовать подобное. И вроде момент был весьма подходящий, чтобы постыдно завизжать, но я не могла себя заставить даже просто разжать губы, а внутри меня, казалось, сама кровь становилась холоднее и замедляла свой бег… Сердце билось через раз, и даже страх исчез — это было бы слишком сильное чувство для моего притормаживающего организма; в последнем усилии я подняла взгляд, чтобы хотя бы увидеть, кто одерживает верх. Дракона до половины туловища охватило багровое пламя, и у него, как и у меня, уже не было сил сопротивляться — его прижимало к земле, и я заметила, что он начинает каменеть, вновь превращаясь в статую. Ещё секунда — и огонь разочарованно схлынул с изваяния: располагался теперь дракон в несколько иной позе — он вытянул шею вперёд, голова с открытой пастью лежала почти у ног Игниса, одно крыло было развёрнуто и небрежно брошено на камни, второе — болезненно прижать к раненному боку. Наёмник медленно, как во сне, развернулся, в его глазах плясало пламя, и смотрел он в пустоту. Кое-как раскрыв-таки рот, я попыталась позвать его, но вышел только нечленораздельный хрип — слишком трудно оказалось шевелить губами, зато свободные язычки огня вокруг меня восприняли мою попытку, как действие враждебное, и бросились ко мне все разом. Благодаря ледяным прикосновениям внутри себя, я вдруг вспомнила о существовании многих органов, о которых до этого не вспоминала со школьного курса анатомии… Я наконец упала, с головой погружаясь в холодный огонь и уже не понимая, что происходит снаружи меня, а что внутри, но тут пытка резко прекратилась. «Рука хозяина», — прозорливо подумала я, не торопясь открывать глаза и с наслаждением ощущая, как пульс возвращается к нормальному ритму. Кто-то неуверенно притронулся к моей руке, остужая обожжённую кожу прохладой своей ладони.

— Прости, я… я не мог его удержать.

В голосе было столько горечи и безысходности, что у меня сердце защемило от жалости. Я открыла глаза, осторожно села, поджимая под себя одну ногу для равновесия — это движение заставило поморщиться от боли в нетерпящих шевеления ожогах. Игнис сидел рядом, опустившись на колено, одна его рука по-прежнему лежала на моей, другой, согнутой в локте, он опирался на бедро. Плечи и голова его были сокрушённо опущены: наёмник старательно избегал моего взгляда, словно боялся увидеть в моих глазах страх, ненависть или презрение. Я успокаивающе накрыла его ладонь своей и твёрдо возразила:

— Ты не виноват.

Игнис медленно поднял глаза: за завесой из упавших на лицо волос сверкало неохотно затихающее пламя, под которым скрывалась почти физическая боль от моральных терзаний.

— Да и вообще, — жизнерадостно продолжила я, неуклюже стараясь скрыть сочувствие за напускным оптимизмом, — настоящий огонь причинил мне куда больше неприятностей, чем твой.

— Твою сердобольность ничем не выжечь, — уныло усмехнулся наёмник. — Из-за меня ты едва не погибла и ещё меня же теперь жалеешь…

Я хотела поспорить, сказать, что он же сначала спас меня от не в меру пылких объятий созданий с огненной клумбы, но наш разговор невежливо прервали.

— Это всё очень трогательно, но не пора ли нам двигаться, пока ещё что-нибудь не случилось? — послышался сзади чуть дрожащий, но уверенный голос Кейрена.

— Не слишком ли смелое заявление для того, кто забился в угол при первом признаке опасности?

— Не вижу ничего предосудительного в том, что жить мне ещё не надоело, — не смутился Кейрен, с независимым видом прошествовав мимо нас и остановившись неподалёку.

Не уставая удивляться степени его цинизма, я осуждающе вздохнула и, неохотно высвободив ладонь, поднялась на ноги. Кожа на руках и ногах горела: на открытых участках виднелись красные полоски ожогов, и даже соприкосновение с тканью вызывало боль. А вот одежда, как ни странно, почти не пострадала: на штанинах и рукавах среди общей сомнительной чистоты лишь слегка выделялись более тёмные пятна опалённых участков.

— Ни у кого мази от ожогов не завалялось? — морщась, я аккуратно закатывала рукав, стараясь свести к минимуму контакт с воспалённой кожей.

— Мазь от ожогов?! — фыркнул Кейрен. — Стояла вся в огне, я думал, пепла не останется, а она мазь от ожогов требует!

Нервно хихикая, Кейрен первым направился к голове дракона — всё же перетрусил он во время огненного шторма, что выдавали нетвёрдая походка и едва заметное дрожание рук.

— Видимо, нет, — вздохнула я и пошла следом.

Уже у самого входа я обернулась, чтобы последний раз окинуть взглядом поле боя. Плато уже не выглядело как иллюстрация для волшебной сказки: ни одного огненного цветка не уцелело, блестящий тёмно-серый гранит стал будто бы пыльным и каким-то облезлым, внешняя стена галереи вздулась новыми каменными потёками, листья ближайших к месту действия кустов скрутились — часть почернела от жара, часть побелела от холода.

— Идём, — бросил Игнис, проходя мимо меня — ему вовсе не хотелось любоваться плодами своих разрушительных действий.