— Никогда о такой не слышал. Нелегалы, что ли?
— Да нет, вроде. Аттестат-то государственного образца выдавали…
— Прекратите нести бред! — окончательно вышел из себя Барвлин. — К какому течению принадлежит ваша Школа?
Я задумчиво прикусила губу и прищурилась.
— Да ни к какому, кажется…
— Ха! — возликовал он, радостно хлопнув ладонью по столу. — Значит, нейтралы! Вот вы и раскололись — плохой же из вас шпион вышел!
От такого заявления у меня отвисла челюсть. С какой стати такие обвинения?! Я и в разведчики-то ещё не записывалась, а уже шпионкой обзывают… Что самое интересное, я же не соврала ни слова! Впрочем, стоит ли волноваться? Какое-никакое приключение напоследок… Барвлин отвел от меня сосредоточенный взгляд и усмехнулся.
— А вы знаете, какое наказание полагается за шпионаж? — ни с того ни с сего спросил он, облокачиваясь на резную спинку и закидывая ногу на ногу.
Что, сам не знает? Или издевается?
— Расстрел! — с нездоровой радостью в голосе воскликнула я с интонацией, с какой на параде выкрикивают «Ура!».
— Значит, вы уже в курсе, — неподдельно расстроился моей «удивительной» осведомлённости Барвлин. — Мы думали, никому ещё не известно об этом нововведении.
— Полистайте учебник истории — там знаете, сколько ещё интересного!
Барвлин скривился, окончательно сник и резко встал. Тут же, словно по мановению волшебной палочки, дверь вновь раскрылась. В поле моего зрения появился дюжий мужик, форменный изумрудный наряд на котором смотрелся как на пугале, поскольку едва не трещал по швам на бугрящихся мышцами руках и ногах. Сзади подошёл ещё один; грубо схватив меня за предплечье, он стянул меня со стула и поволок в коридор. Сидящего рядом молодого человека постигла та же участь: конвоиров, как оказалось, было трое. Я любопытно обернулась, наблюдая за процессом его полунасильного перемещения, но, заглядевшись на эту картину, ощутимо приложилась боком о косяк и стала смотреть перед собой. В мрачном, ничем не примечательном коридоре пахло затхлой сыростью и гарью. Наверно, у них денег нет за электричество платить, или санитарные нормы не позволяют его провести… Несколько чадящих факелов словно бы неохотно разгоняли коридорный сумрак; я пару раз споткнулась на неровном полу, но цепкая хватка конвоира не дала мне упасть. Не мудрствуя лукаво, нас проводили метров на сто, никуда не сворачивая, до мощной двери со смотровым окошком, перекрытым тюремной решёткой. Возглавлявший процессию конвоир, не обременённый грузом в виде пленника, снял с пояса внушительную связку ключей на железном кольце, выбрал самый массивный из них и уверенно вставил в замочную скважину. Взяв со стены один из факелов, он вошёл в блёклую темноту помещения. От порога начиналась крутая лестница с высокими щербатыми ступеньками; я тут же неуклюже навернулась, повисая на руке невозмутимого конвоира, как селёдка на крючке рыбака. Болтаться так, не имея опоры под ногами и выворачивая плечо, было не слишком приятно, но я никак не могла поймать ступеньку, и посему меня тащили до самого пола. Камера была довольно просторной; широкие стальные полукольца, вделанные в стену напротив входа примерно на уровне метра, играли роль кандалов. Меня усадили на пол (точнее говоря, повалили на него, но тотчас заставили приподняться, чтобы сподручнее было перерезать верёвку, стягивающую запястья), освободили от пут мои руки и приковали каждую к стене — замки на оковах надёжно щёлкнули. Конвоиры на секунду задержались в центре камеры, любуясь на свою работу, а затем ушли, унеся с собой и факел — единственный источник света. Правда, оставалось еще миниатюрное зарешеченное окошко, расположенное на высоте пяти метров в стене справа, но поступающие через него солнечные лучи так робко разгоняли мрак, словно сами боялись темноты. Я покосилась на сокамерника, аналогично прикованного слева от меня. Тот в свою очередь с усмешкой глянул в мою сторону.
— Ты что, действительно шпионка нейтралов? — спросил он, дружелюбно улыбаясь.
— А где же раньше было твоё красноречие? — вместо ответа поинтересовалась я. — Или ты приберегал его для приватной беседы?
Сокамерник невозмутимо пожал плечами, продолжая выжидательно на меня пялиться. Я вздохнула и всё же ответила:
— Конечно, нет. Я даже не поняла, о чём шла речь. Шпионаж на уровне среднего образования — я не слышала никогда о таком.
— А что же тогда ты не опротестовала обвинение? — искренне удивился он.
— Кто бы стал меня слушать?!
Сокамерник странно на меня посмотрел, недоумённо подняв брови, но промолчал. Подозрительный тип какой-то, но за неимением лучшего…
— А ты здесь за что? — спросила я.
— За профессиональную принадлежность.
— Тоже шпионил где-то?
— Нет. Кое-где воровал.
Интересно, у кого и что он такое спёр, если его после этого в одну камеру со шпионкой посадили?
— И долго нас будут здесь держать?
— О, не волнуйся, не долго. Казнь проведут завтра в полдень, — на диво хладнокровно объяснил мой сокамерник.
— С каких это пор за воровство расстреливают?! — поразилась я.
Мне вообще-то всегда казалось, что смертную казнь отменили еще в конце прошлого века… Ладно ещё для шпионов — им (или нам?) закон не писан. Или он украл секретные чертежи нового вида термоядерной боеголовки — тогда всё сходится…
— Меня не будут расстреливать — просто повесят.
Сокамерник сказал это таким тоном будто возникшая ситуация — само собой разумеющееся, и я решила не задавать больше глупых вопросов. В конце концов, мне-то что? За себя я не волновалась, поскольку с недавних пор относилась к жизни пофигистически: днём раньше, днём позже — какая разница?! Жаль только, что такое интересное приключение столь быстро закончится — даже в тюрьме толком не посижу! «А могли бы, между прочим, хоть соломку подстелить», — не в тему подумала я, поёрзав на жёстком полу и окончательно утвердившись в том, что отсидела себе всё и такими темпами скоро заработаю геморрой.
Из-под лестницы вылезла тощая крыса; подбежав почти к самым моим ногам, она любопытно принюхалась, шевеля носом и блестя в полумраке глазами-точечками. Я проводила её равнодушным взглядом. Ну надо же, в последние часы жизни совершенно нечем заняться — хоть в потолок плюй! Я задумчиво посмотрела вверх и, прикинув, что до высокого свода всё равно не доплюну, оставила эту идею. Мой сокамерник, кажется, спал, прислонившись к стене. Нашёл время дрыхнуть! Я согнула ноги, притянула их к себе — от долгого пребывания в одной позе тело затекло. Было довольно прохладно: начало июня для Москвы — не лето; свет уже практически не поступал из узкого окошка. Время шло медленно: я привыкла растягивать каждую минуту, чувствуя, как жизнь — моя жизнь — утекает с каждой секундой. Что такое четыре месяца, когда мы, в суматохе города не замечаем, как пролетают года?..
…Так всегда бывает. Когда всё хорошо: университет, недавно сданная зимняя сессия и кажущаяся столь далёкой летняя, развлечения, надежды, мечты… Всегда случается что-нибудь, в той или иной мере заменяющее ложку, ведро или бочку дёгтя. Случайность, глупая проверка — и приговор, диагноз… Четыре месяца… Ничто — по сравнению с вечностью… Всё — рядом с человеческой жизнью…
Я развлекалась тем, что вспоминала цитаты из любимых книг, и глупо над ними хихикала. Со стороны блуждающая у меня по губам идиотская улыбка выглядела, наверное, как гримаса удавшегося самоубийцы. По полу неспешно скользил бледно-жёлтый квадратик, расчерченный на ровные крупные клетки серыми полосками, — это светлая лунная ночь протягивала любопытные щупальца-лучи в мрачную камеру через единственное окошко. Я повернула голову налево. Мой сокамерник соизволил проснуться и смотрел перед собой широко открытыми глазами; лунный свет падал на его лицо, выверяя профиль на фоне темнеющих стен. За смотровым окошком в двери на секунду показался огонь факела: кто-то бдительно заглянул в камеру, проверяя наличие арестантов и, удовлетворённый увиденным, быстро ушёл. Я прикрыла уставшие за день глаза, прислонилась затылком к холодному камню. Сбоку раздался шорох. «Опять крыса», — лениво подумала я, открывая один глаз — и тут же резко распахнула второй, от удивления стукнувшись головой о стену. Мой сокамерник стоял на ногах, спокойно отряхиваясь.
