«Пусть поступят, как определились…»
Вроде бы обычная почтительная встреча, но иные ученики его. Сразу это бросилось в глаза Иисусу, но он сделал вид, что ничто не нарушено в их взаимоотношениях, вел себя как и прежде — с покровительственным добродушием и спокойствием.
Выпив вина и поев вяленой рыбы, он начал расспрашивать о крещении в Иордане.
— Многих ли возродили через воду?
— Великое число, — ответил за всех Иоанн. — И проповедовали именем твоим среди готовящихся к крещению и уже крестившихся.
— Молодцы. Теперь вот снова вместе.
Не упрекнул за самовольство, не задал вопрос, отчего бросили ритуал крещения, словно его вовсе не интересовало, были ли еще желающие возродиться через воду в Иордане или иссякли все. И, вообще, довольно странно: пришли, ну и ладно. Принял учитель это как должное. Неужели не проник он в их мысли? Такого не может быть.
Иисус же, понимая смятение учеников, не делал никакой попытки завести разговор на волнующие их вопросы. И, конечно, терзался: случился почти непреодолимый конфликт у них между надеждами, реальностью и тревожным будущим. Даже не конфликт, а скорее — трагедия. Но что он мог противопоставить этой трагедии? Ровным счетом — ничего. Его ждала смерть, их — полное разочарование. И вместе с тем свобода. Та, от которой они отказались, последовав за ним. Свобода трудиться, добывая хлеб свой насущный. И еще… свобода разбуженных душ. Чего они прежде не знали.
Впрочем, все может еще измениться. Как? Он пока не готов был ответить на это, но прежнее свое решение повлиять на учеников так, чтобы из спутников-охранников они перешагнули уверенно в ученики-последователи его учения, он не изменил.
«Так будет!»
Из этого, главного, он исходил, готовясь к беседе с ними, но продолжал ждать первого слова от них. Он даже знал, кто из них поведет с ним разговор от имени всех апостолов. И не ошибся. Симон, когда начало смеркаться, предложил:
— Пойдем, равви, к роднику. Я омою твои уставшие ноги перед сном.
Родник вырывался на свет меж кустами и, убаюкивающе журча, торопился к Иордану, чтобы пополнить его воды, не изобильные здесь, в верховье. Вода обожгла натруженные за день ходьбы ноги в то же время взбодрила дух и тело.
— Говори, Симон, что хотел ты сказать от имени всех.
Вот теперь все встало на свои места: Иисус знал их мысли, их тревоги, медлил лишь, выжидая время. Это облегчило Симону исполнение взятого на себя обязательства.
— Зовя нас с собой, ты обещал, что будем иметь мы вдесятеро больше оставленного нами… Теперь ты гоним и разве не гонимы мы? Не только фарисеи и саддукеи собирают грозу на твою голову, но и тетрарх Антипа. Он тоже подготовил для тебя кинжал или яд.
— Ты прав, Антипа звал меня к себе якобы для беседы, намеревался же заманить в ловушку.
— Но ты — крови Давидовой. Твое право — право первосвященника и царя всего Израиля. Ты — царь, мы — у трона твоего. Верные тебе. Ты же великий пророк, великий целитель, ты станешь великим правителем. Избавителем Израиля от римского рабства. Не одним только словом, но и делом ты создашь Царство Божие на грешной нашей земле для избранного Господом народа. Тебе ли идти на заклание?!
— Блажен духом ты, Симон, уверовавший в меня. Ты станешь краеугольным камнем той веры, какую я проповедую. Ты — Петр. Но скажу я об этом апостолам в урочное время. Пока же пойдем ко всем и я поговорю с вами.
Начал Иисус беседу с учениками горестным признанием:
— Лисицы имеют норы и птицы небесные — гнезда, а Сын Человеческий не имеет где преклонить голову…
Взбодрились душами апостолы: выходит, учителю тоже опостылело скитание, и он прислушается к их совету заявить о своих правах потомка Давида. Увы…
— Но жизненный путь мой предопределен Отцом Небесным, судьбой моей. Изменить я ничего не смогу. Одно скажу: горе Харазину, горе Вифсании, ибо если бы в Тире и Сидоне явлены были такие же чудеса, как в них, то давно бы они в вретище и пепле покаялись. Но говорю вам: Тиру и Сидону отрадней будет в день судный, нежели Харазину и Вифсании! А Капернаум, до неба вознесшийся?! Низвергнется он до ада, ибо если бы в Содоме явлены были бы чудеса, явленные в Капернауме, то он остался бы до сего дня! Но говорю вам: земле Содомской будет отрадней в день судный, нежели Капернауму…
Когда же наступит тот судный день? Учитель не единожды говорил о нем, однако ни разу не назвал время второго пришествия. Пока же — неведомое и тревожное впереди. Очень тревожное. Тетрарх Антипа вполне может послать гонца в Кесарию Филиппову с просьбой оковать Иисуса, а заодно с ним и их, его учеников, его последователей, ибо они уже крестили на Иордане. Далеко не ушел Антипа от своего отца Ирода, который обезглавил Иоанна Крестителя.
Иисус ответил на их тревожные мысли успокаивающе:
— До времени, которое определил Отец наш Небесный, с нами ничего не произойдет. Никто за нами по следу нашему не идет. Завтра же мы найдем убежище в тайном храме Карейоны у служителей бога Зона. Там нас никто не сыщет, а я там с благословения Отца нашего Небесного определю, как мне поступить дальше, чтобы одолеть крашеных.
Апостолы невольно улыбнулись, хотя и были в плохом настроении, ибо представили себе картинку, какая произошла у синагоги несколько месяцев назад. В полемике с фарисеями Иисус назвал их крашеными. Те долго себя осматривали, даже щупали одежды свои, затем, поглаживая пухлые животы, начали требовать, чтобы он признал навет, на них возведенный. Иисус же спокойно пояснил:
— Не ищите следы лака на одеждах ваших, крашены вы внутри: за внешней набожностью, как бы ярко раскрашенной, вы скрываете лицемерие, большую нравственную распущенность…
Красиво все вышло. Убедительно. Народ, слушавший Иисуса, возликовал. Однако эта шутка, сказанная в заключение, не очень-то просветила учеников его: думай теперь и гадай, какие шаги предпримет учитель, станет ли претендовать на первосвященство и престол, чтобы поднять Израиль против Рима, продолжит ли проповеди о Царстве Божьем на земле через совершенствование душ своих? В его руках, как и прежде, их судьба, но, как и прежде — неведомая.
В его ли? Никуда от него не деться, если даже ждет его жертвенная смерть. Теперь для них это тоже судьба.
В Кесарию Филиппову, которая будто приросла к подошве Горы Иермона, охватив ее полукольцом, они решили входить не все вместе и не сразу, как откроются ворота. Первым войдет сам Иисус со своими слугами и, найдя храм Кареоны, который таится в одной из пещер, как ему говорили, в северной части города, пошлет за апостолами слугу. Но и после этого не все вместе двенадцать войдут в город, а попарно, по тройке через определенные промежутки времени.
Иисус легко нашел то, что хотел найти — словно поводырь вел его именно в нужном направлении мимо великолепного амфитеатра, мимо роскошных дворцов и столь же привлекательных языческих храмов — когда же вошел в пещеру, то весьма удивился: он оказался скорее не в пещере, а в просторном и глубоком гроте. Что это тайный вход в пещеру горы Иермона, где, как ему говорили еще в Египте, и находился тайно идол Зона и единожды в год проводились мистерии с выходом из храма, нисколько не было похоже. Особенно, если учесть, что храм этот, по словам египетских наставников, был малой копией храма Карейоны в Александрии.
«Ошибся?»
Уверенность, однако, почему-то не иссякала, и он не спешил покинуть грот. Тем более, что здесь было прохладно и даже уютно. А уют этот от ласкового журчания родника, выбегающего из расщелины в скале.
Ополоснув лицо и испив холодной, до ломоты в зубах, ключевой воды, он присел на гладкий валун передохнуть. Выходить на солнце ему не хотелось, но и долго оставаться здесь тоже не имело смысла: нужно продолжить поиск храма, переходя от одной пещеры к другой, которых здесь было несколько. Но так ему было приятно отдыхать в полной расслабленности, хотя он и понимал, что зря терял время, все же никак не мог подняться с валуна.
Пока, однако же, Иисус наслаждался отдыхом, один из слуг его прошел в далекий правый угол грота, словно знал о существовании там тайного входа, Он буквально прощупал каждый сантиметр каменной стенки, с виду монолитной, и вскоре воскликнул:
