Рассказ он закончил насторожившими апостолов словами:

— Если Богочеловек сбегал от своей участи, очистительную жертву совершали с его учениками-спутниками.

Пожелав всем спокойной ночи, неведомый сотрапезник покинул их так же тихо, как и появился.

Долго молчали апостолы. Очень даже долго. Переваривали услышанное столь же медленно, как только что съеденную пищу.

Конечно, все они уже поняли, что незнакомый гость сказал не пустые слова, не просто так вспомнил об извечно принятом ритуале, но никто из них не решался сказать о своих мыслях вслух. Каждому казалось, что произнеси он роковое слово, тогда уже точно все надежды на великолепное благополучие, которое они рассчитывают со временем получить, служа потомку Давида, безвозвратно рухнут. Они-то видели будущее Иисуса в его первосвященстве и царствовании над Израилем, свободном от Римского рабства, а себя рядом с ним. Вот и думалось им, что пока слово не сказано, не утратится надежда на что-то заманчивое, хотя и не совсем ясное — вдруг, как думал каждый, он не так понял пророчество таинственного гостя.

Первым разверз уста Симон:

— Утром, не тратя ни часу, поднимаемся по Иордану. Нам следует поскорее воссоединиться с учителем нашим, чтобы помочь ему, если он в беде.

Решили: посуху спорей. И только в Тивериаде можно сесть на судно, ибо переплыть Галилейское море быстрей, чем обойти его по берегу. Что Иисус выше по Иордану, никто почему-то не сомневался, хотя никто даже не придал значение тому, отчего у всех у них такая уверенность.

В пути нет-нет, да и начинался обмен мнениями по поводу услышанного за вечерней трапезой. Сперва с робкой нерешительностью и вполголоса, лишь более сблизившиеся друг с другом пары, но постепенно, как в конце концов и должно было произойти, стали обмениваться мнениями громогласно и сообща. Особенно на остановках. Выбирая лишь моменты, когда идущие за ними поклонники Иисуса не смогли бы услышать их речи. Иногда ради этого отдаляясь от попутчиков специально.

Никто из уверовавших в Иисуса, конечно же, не придавал значения тому, что апостолы все время уединяются (мало ли у них своих тем для обсуждения, не предназначенных услышать каждому), кроме Марии Магдалины. Она встревожилась: не связано ли это необычное поведение учеников Иисуса с опасностью для него, не задумали ли апостолы от него отступиться в трудный час или даже предать его?! Она решила во что бы то ни стало узнать правду и, само собой разумеется, как всякая женщина добилась своего, избрав предметом настойчивости своей Симона — она, как ни сложным для нее оказалось, все же вынудила Симона пересказать слова неизвестного гостя на вечере.

«Пусть сбежит! Пусть сбежит! — как заклинание начала повторять Мария Магдалина, дослушав Симона. — Пусть даже без меня сбежит. Я после найду его. Обязательно найду. Живого!»

Она радовалась, что Иисуса не было ни в Магдале, ни в Капернауме, ни даже в Вифсаиде. Везде им отвечали одно и то же:

— Был. Но ушел.

— Куда?

— Не ведаем.

«Значит, сбежал! — торжествовала Мария Магдалина. — Скорее всего, в Эдессу. Там я его и найду!»

Но вскоре ее постигло полное разочарование: Симон наконец узнал, что Иисус подался в Кесарию Филиппову по берегу Иордана. Апостол не скрыл этого от Марии.

— Мы поспешим за ним. Догоним в пути. Пойдут только одни апостолы. Если хочешь, жди нас в Вифсаиде. Остальным же я посоветую расходиться по домам своим, — затем, немного подумав, добавил: — В Вифсаиде — сестры Лазаря, им воскрешенного. Они не хотят возвращаться домой и станут ждать Иисуса. Если не против, оставайся с нами. Я оставлю большую часть казны у тебя. Можешь из нее даже расходовать на свои нужды.

— Спаси тебя Господь, — поклонилась Симону Мария Магдалина. — Ты делаешь мне великий подарок.

Проводив Марию к сестрам Лазаря, Симон наделил себя правом объявить о собрании апостолов на тайную вечерю. Чтобы без постороннего глаза и посторонних ушей. Роль главенствующего на совете тоже взял на себя, и, что поразительно, никто не возмутился этим, памятую слова Иисуса о равенстве всех апостолов. Равенство при учителе — одно, а когда нужно принимать решение — совсем другое. Лучше если кто-то берет большую часть ответственности на себя.

Не совет получился, а довольно горячий разговор, при котором предлагалось немало нелепого. Лишь двое из апостолов (Симон с Иоанном) помалкивали, слушая словесные баталии, и лишь тогда, когда доказывающие друг другу свои взгляды начали повторяться, толочь, что называется, воду в ступе и за неимением более веских аргументов готовы были отстаивать свою правоту с кулаками, Симон заговорил:

— Слушайте теперь меня, как я слушал вас. Не могу рассудить, кто из вас прав, кто не прав. Прав всякий из вас, если, конечно, забыть о том, что мы услышали не вечерней трапезе в низовьях Иордана. Неужели вы еще не поняли, что те слова были не между прочим? Не праздные те слова, не сами по себе. Вчера мы по доброй воле пошли за Иисусом, надеясь на лучшее, сегодня мы по доброй воле уйти от него не можем. Мы при нем останемся, есть на то наша воля или нет ее. Это — неоспоримо. Это — истина. Вот почему мы должны догнать учителя. Завтра же утром тронемся в путь.

— И станем делать вид, что ничего не произошло?!

— Мы же не агнцы, которых ведет под нож мясника козел?!

— Да, мы не агнцы, но и учитель наш не козел. Он не ведет нас на заклание, — ответил за Симона Иоанн. — Он сам идет на заклание ради нас с вами, ради человечества, а мы — при нем. Гордостью, други, наполним сердца наши и последуем за учителем без сомнений душевных!

— А потом, с пустыми руками, воротимся в дома свои?

— Так и сносить, как прежде, беспредел римских легионеров?!

— Пусть еще раз скажет нам Иисус, что ждет нас!

Симон поднял руку.

— Согласен. Так и поступим. Я самолично с ним переговорю. Я напомню ему, что он от великого рода Давидова, и не ему уподобляться безгласному агнцу. Его место не на жертвенном алтаре, а в первосвященстве и на царском престоле.

Такое устраивало всех, и апостолы, присмиревши, отдались покою. Они знали, что легко обгонят Иисуса, ибо он идет плавнями, они же пойдут, не таясь прямоезжей дорогой, а на подходе к Кесарии Филипповой, когда уже станет видной гора Иормона, они подождут его.

Так и вышло. Иисус опасался пользоваться наезженной дорогой, а шел по берегу верхнего Иордана, порой продираясь сквозь камышовые завалы, а иногда хлюпая по колено в зловонной воде застоявшихся стариц, рискуя провалиться в бездонную глубину омута или оказаться в пасти крупной хищной рыбы; но Господь хранил его, да он и сам не плошал. С одним он не мог совладать — с кровососущими. Их в старых камышах — тысячи, и им нипочем воля Великого Посвященного и его слуг-жрецов. Не поддавались они заклятию и мучили путников любо-дорого. Особенно при закате и на рассвете.

Лишь упрямством своим преодолевал Иисус невзгоды, подбадривая даже своих слуг-жрецов, которые под конец пути основательно скуксились.

— Еще немного, и выйдем на дорогу, — обнадеживал он их каждое утро. — Как покажется на горизонте белоголовая гора Иормона.

Вопреки, однако, сказанному, Иисус продолжал мять камыши, чавкать по илистому мелководью стариц даже после того, как на горизонте нарисовалась заснеженная вершина горы, у подножия которой и раскинулась Кесария Филиппова.

Вышел на дорогу, когда далеко позади осталось Самоханитское озеро и до Кесарии Филипповой остался всего лишь дневной переход.

Благодать. Ни тебе комаров, ни тебе мошек, ни тебе разномастных и разновеликих слепней. Прохладу нес ветерок со стороны хребта Джебель-Гаши. Идти легко, бодро. А что еще нужно путнику с одним лишь посохом в руке. Иисус так расслабился, что не почувствовал скорую встречу с учениками своими, когда же увидел их, расположившихся всего в полудне пути от южных ворот города, даже удивился.

«Что их, незваных, привело сюда?»

Пришлось напрячь волю и проникнуть в их мысли. Они встревожили Иисуса, и понял он, что предстоит ему долгая борьба за их души, за их уверенность в жизни. Решил, однако, не начинать откровенного разговора первым, предоставив ученикам-апостолам это право.