Редакция выражает признательность г-ну Экóу Бентилу из Солтпóнда (Гана), при любезном участии которого были выяснены многие детали быта народности фанти.
1. ЗАСУХА
у, что же нам теперь делать? — спросил вождь.
Он безнадежно обвел взглядом людей, сидящих вокруг него под большим развесистым деревом. Дерево росло во дворе по левую сторону от главного входа в покои вождя, и под ним собирались старейшины. Сейчас, кроме четырех старейшин, под деревом сидели еще верховный жрец и толкователь[1]. Все они были озабочены и печальны. Та же безнадежность, что и у вождя, была у них в глазах.
Вождь задал вопрос, потому что получил горькие вести — ему принес их верховный жрец Окóмфо Квéку Ампéа. Жрец просил богов и духов предков поведать ему причину жестокой засухи, поразившей Абýру[2]. Он обошел всех идолов[3] и священные рощи, возлагая богатые дары и принося жертвы богам, — все было напрасно: боги молчали. Ампеа ушел от них ни с чем, ушел, сокрушенно покачивая головой. Великие боги и духи предков отказывались с ним говорить…
Засуха между тем продолжалась. Дожди, которых ждали четыре месяца, все не шли. Ни единой капли не упало на изголодавшуюся землю. Куда бы ни обратили свой взор люди, везде перед ними лежала высохшая земля, пыльная и растрескавшаяся под знойным, слепящим солнцем.
А ведь был сезон дождей, дождям надлежало пролиться на заждавшуюся землю. Крестьяне давно уже приготовились к севу: они очистили поля от колючих кустарников и сожгли их в больших жарких кострах. С надеждой и нетерпением ждали они первого ливня. Пройдет дождь, земля напитается влагой, и они засеют свои поля.
Да, крестьяне ждали дождя, они так на него надеялись! День за днем по бескрайнему лику неба плыли, клубясь, черные грозовые тучи. Но напрасно жадно следили за ними люди. Тучи проплывали над унылыми хижинами, над полями и исчезали из виду. И никто не знал, где они проливались дождем, если они действительно проливались…
Старики не помнили такой долгой засухи. Пересохли все колодцы Абуры. Бурные потоки, в которых люди обычно купались и стирали свои одежды, стали хилыми ручейками, с трудом пробирающимися в потрескавшемся ложе. Были и такие, что превратились в болотца стоячей воды.
Яростный жар солнца превратил деревья в торчащие среди полей скелеты. Гуава и яблони, папайя и платаны[4], даже заросли бананов стояли сожженные солнцем, листья их ссохлись, а стебли пожухли и почернели. И поля, и луга, и хижины — все обуглил беспощадный зной. Только поля были бурыми, а луга — черными или серыми от толстого слоя пыли. И на этих бурых полях, жалобно блея, бродили козы и овцы, пытаясь щипать сухую траву: больше им нечем было кормиться.
Никто не мог уже выносить засуху. И не потому только, что все время хотелось пить, а потому, что сама жара была нестерпима. Люди двигались как во сне, медленно и устало, и быстро теряли силы. К полудню все вокруг замирало. Недвижно застывал знойный воздух. И не было дерева, которое могло бы дать благодатную тень. Даже когда дул ветер, воздух все равно оставался горячим.
— Что-то дурное есть в этой засухе, — шептались люди. И старики согласно качали головами.
Еще бы! Конечно, это не просто жара, это беда, и здесь не обошлось без духов предков и местных богов. Почему же тогда четыре месяца отказывается пасть на их землю дождь, которого все так ждут? Не иначе, как разгневались боги или обиделись духи предков… Но никто не знал, чем именно прогневали люди богов и как их умилостивить… Никто… даже те, что общались с богами — жрецы и жрицы. Все знали только, что боги удерживали дожди, не позволяли пролиться им наземь.
Иногда людям казалось, что боги просто потешаются, смеются над ними, иначе зачем они каждый день насылают на небо темные тучи? Тучи клубятся над головой, обещая дождь и прохладу, но боги оставляют дождь при себе…
Шли унылые дни, складываясь в педели; надежда покидала сердца. И тогда великий вождь Нáна Оту[5] приказал снова обратиться за советом к богам, умилостивить их, если они разгневаны. И жрецы зарезали кур, коз и овец, оросили джином[6] идолы и подножия священных деревьев, они поставили перед идолами блюда, полные ямса[7], залитого пальмовым маслом и посыпанного крутым яйцом. Они сделали все, что велел вождь, но засуха продолжалась.
Теперь уже сам Нана Оту утратил веру, и взгляд его был растерянным и печальным, словно он перестал быть вождем, превратился в простого смертного. А тут еще верховный жрец Квеку Ампеа со своими дурными вестями.
Какое-то время все молчали, опустив головы, уставясь неподвижным взглядом на запекшуюся, твердую землю, покрытую густым слоем пыли. Капельки соленого пота выступили на лбу у людей, покрыли мелкими росинками крылья носа.
— Осталось только одно… — сказал наконец Опáнун Фунн, толкователь, — только одно нам осталось…
— Что же? — медленно поднял голову вождь. Старейшины с надеждой смотрели на Фунна. Они ждали.
— Мы должны отправиться за советом к Нананомпоу…[8]
Нананомпоу… Это слово вызвало в их сердцах трепет. Нананомпоу… Там укрыт самый великий, самый могущественный из всех идолов племен фанти. К нему не следовало обращаться по пустякам, да и серьезные дела решались обычно без его участия. Только если местные божества и духи не помогали, не могли помочь, — только тогда разрешалось приблизиться к Нананомпоу. Он был последним прибежищем, последней надеждой в годину бед и несчастий, таких вот, как эта засуха. Потому что засуха — страшное бедствие для людей Абуры. Потому что засуха — это неурожай, а неурожай — это голод.
— Послезавтра начинаются дни паломничества к Нананомпоу, — продолжал толкователь. — Их всего три. Три дня, когда можно просить помощи у великого идола. Он — наша последняя, наша единственная надежда в этой беде…
Опанун Фунн говорил, а люди молча смотрели на него. В сердцах их застыл страх. Они знали: им придется идти через густой лес, в темную, мрачную лощину, к убежищу идола…
— Так… А что скажешь ты? — бесстрастно спросил Нана Оту, и глаза его, полные тревоги, остановились на верховном жреце.
Когда дело касалось богов, духов и идолов, вождь всегда обращался к нему за советом.
— Толкователь знает, что говорит, — важно произнес Окомфо Квеку Ампеа. — И я с ним согласен. Странно, что я сам не подумал об этом…
Если бы Нана Оту и старейшины заглянули в тот миг жрецу в глаза, возможно, они прочли бы в них истину. Возможно, они увидели бы, как хищно они блеснули, как разгорелись алчным огнем, когда толкователь заговорил о великом идоле их края. Может быть, вождь и старейшины поняли бы, что в голове жреца пронеслась мысль о некоей возможности, о какой-то выгоде — той, чем может обернуться паломничество.
— Да, — повернулся верховный жрец к толкователю, — ты сказал хорошо.
— Ну что ж, в таком случае отправимся в Манкесим[9] завтра же, — вынес решение вождь. — Мы больше не можем ждать, не можем тратить драгоценное время. — Вождь обвел взглядом старейшин. — Все должны быть готовы двинуться в путь на рассвете, — добавил он. — Приготовьте все, что понадобится нам в пути. И отправьте немедля гонца к вождю Манкесима, пусть известит его о нашем прибытии…
Видно, и в самом деле великая беда грозила племени. Разве согласился бы иначе сам Нана Оту покинуть Абуру?
