— Весь в орденах и медалях! — долетел до него чей-то взволнованный шопот, и Озеровский прикусил губу, чтобы не рассмеяться вслух.

Отправляясь сегодня в школу, он извлек из коробочки ордена и приколол их к груди: чего-чего не сделает учитель ради любимого ученика!

«А кстати, который час?.. Не встретил. Наверно, сильно волнуется».

Озеровский стал медленно подниматься по лестнице. «Куда все-таки ребята подевались? — подумал он. — Пойти, что ли, в канцелярию спросить?» И вдруг он услышал торопливые шаги. Они были легкие, но их звук подхватывало эхо, и шаги раздавались гулко и звонко, заполняя собой, казалось, все колодезное пространство лестничной клетки.

Он вскинул голову. С пятого или, кто его знает, может быть с четвертого этажа навстречу ему бежала девушка. Ее худое, милое, как будто бы знакомое лицо оборачивалось на бегу в его сторону. Она выбежала из физкультурного зала и была одета в брюки и шерстяную майку.

Задрав голову, он зачарованно глядел вверх.

И вдруг она остановилась и спросила, задерживая дыхание:

— Вы Озеровский?

— Так точно! — ответил Озеровский.

— Старшая пионервожатая Феоктистова. — И она энергически пожала Озеровскому руку. — Простите, — говорила она, все еще задыхаясь. — Понимаете, все вышло так нехорошо… Растяпы! Я послала Яковлева к трамвайной остановке, а Петровского, на всякий случай, к боковому выходу. Джигучев, наш отрядный вожатый, вас тоже ждал во дворе. А вы, наверно, путались, искали?

— Нет, нет, — ответил Озеровский, — я нисколько не путался.

— Ребята вас так ждут! — говорила она. — Понимаете, что это значит для них — доклад об Индонезии! Я как раз заканчивала урок (подтягиваю по физкультуре некоторых отстающих) и вдруг вижу в окошко — как будто вы…

Она говорила быстро-быстро и пыталась выхватить рюкзак, который он держал в левой руке.

Школа в ее лице приветствовала науку.

Она сказала: «вас ждут», а он стоял и продолжал глядеть на нее, как будто не понимая, что она ему сказала.

В эту минуту вбежал Джигучев, проворонивший Озеровского во дворе.

Вбежал и остановился.

В прошлое воскресенье они всем классом были на культпоходе в Мариинском театре, и теперь Зоя Николаевна и Озеровский, стоявшие на лестнице — она на верхней, а он на нижней ступеньке, — напомнили ему почему-то Ромео и Джульетту.

Шторы на окнах актового зала были спущены. Верхняя люстра и боковые канделябры зала горели ярко, словно во время школьных вечеров.

На возвышении, где обычно стоял большой, покрытый красным сукном стол, на этот раз красовались узкий столик и одинокий стул. На столе поблескивали графин и стакан. Торжественный день открытия школьного лектория наступил!

В зале покуда что хозяйничали узурпаторы — второй и третий классы первой смены, этакая не организованная учителем масса. Вечер был не для них, тем не менее они явились раньше других и захватили места получше.

Малыши то и дело вскакивали со стульев и оборачивались на дверь. В промежутках они болтали ногами. Не так-то просто усидеть на месте еще добрых сорок минут. Как назло, дверь то и дело открывалась и чья-нибудь голова заглядывала в зал, — оставить место было неосторожно: не возвратишь невозвратимого. На всякий случай по всем стульям были разложены портфельчики, сумки и тетради. Они должны были оповестить старшеклассников о том, что нечего было зевать.

Между тем маленькая боковая дверка, что у самой эстрады, то и дело распахивалась, и в дверях, как петрушка над ширмой, неожиданно появлялся Яковлев. Волосы у него были взъерошены чуть ли не больше, чем всегда, лицо выражало одновременно нетерпение и жестокую тревогу. Появившись и постояв минутку у двери, он исчезал так же, как появлялся, — с быстротой провалившегося за ширму петрушки. Но ненадолго. Скоро из дверной щели опять высовывалась его вихрастая голова и беспокойные, горящие глаза озирали зал.

Кто бы знал, что испытывал Яковлев, глядя на все эти стулья, сплошь занятые второклассниками и третьеклассниками! Этого только не хватало! Читать доклад об Индонезии мелюзге, которая еще и не слыхала, что на свете есть Борнео и Целебес! Но этого, пожалуй, надо было ожидать: десятиклассники и девятиклассники считают, конечно, ниже своего достоинства прийти слушать шестиклассника. Они и понятия не имеют, сколько знает этот шестиклассник. Изнывая от сочувствия, Яковлев поглядывал на Петровского. Молодец! Держится совершенно спокойно и делает вид, что ничего не замечает. Но не может же он, в самом деле, ничего не замечать!

«Только не надо с ним говорить об этом», — подумал Яковлев и тут же сказал:

— Чорт знает что такое! В зале только мелочь. Ни одного старшеклассника!

— Еще рано, — ответил Петровский.

— И Озеровского, как назло, нет. Он тебе обещал прийти?

— Обещал.

— Так что же его нет? Надует, чего доброго?

— Еще рано, — опять сказал Петровский.

— Какое там — рано! — завопил Яковлев. — Ты посмотри на часы.

Саша только пожал плечами.

— Ну что я могу поделать? — сказал он. — Как будет, так и будет!

Это, конечно, была правда. Сейчас уже ничего нельзя было сделать.

Но раньше…

И Яковлев в жгучем раскаянии подумал о том, что если бы он не встрял, с докладом бы сегодня выступил не Петровский, а Степка Шилов из седьмого «В» или Олег Бережной из девятого «Б». И тогда Саше не пришлось бы маяться. А между тем стрелки на больших стенных часах невозмутимо перемещались с деления на деление: до начала доклада оставалось полчаса, даже меньше — двадцать восемь минут.

Яковлев не мог больше выносить эту испепеляющую тревогу. Он захлопнул дверцу и, придавив ее спиной, стал смотреть в другую сторону, в темноватую глубину узенького коридора, по которому всходили на возвышение выступающие.

И вдруг за дверью ему послышалось какое-то тревожное гуденье. Он не выдержал и опять вынырнул в шум и свет зала.

А там происходили крупные события.

В зал вошла молодая учительница Нина Ивановна. Она подошла к второклассникам и третьеклассникам и сказала ласково:

— Ну, живо, живо, ребятки! Скоро начнется лекция.

— А мы, Нина Ивановна, уже давно места заняли! — закричало сразу несколько торжествующих голосов.

— Вот и надо их теперь освободить, — бодро сказала Нина Ивановна. — Построились и пошли! Ну?

— Ой, мы не хотим… Мы хотим слушать… — застонали в рядах.

— Непременно послушаем, — еще бодрее сказала Нина Ивановна. — Вот как перейдем в четвертый класс, так и послушаем. А в шестом классе сами будем доклады делать! Ну, а пока давайте покажем старшеклассникам, какая у нас дисциплина.

И, оторвав от стула сидящего с краю мальчика, она поставила его рядом с собой.

Стройная и печальная колонна второклассников и третьеклассников покорно двинулась к выходу, сопровождаемая тетей Сливой. Тетя Слива качала головой и приговаривала:

— Вот и ладно! Посидели, посидели, да и домой пошли. Так-то оно лучше.

— Вывели! — торжествуя, закричал Яковлев и тут же осекся.

Зал был пуст, совершенно пуст, и мысль, что Петровскому придется читать доклад перед пустым залом, показалась ему до того невыносимой, что он бы просто не выдержал и удрал из школы, если бы в эту самую минуту дверь не отворилась и в зал не вступил дружным строем восьмой класс.

— Идут! — закричал Яковлев. — Восьмиклассники!

— Угу… — ответил Петровский.

Он на минуту подошел к дверям, заглянул в зал и опять отошел, а Яковлев вне себя закричал:

— Шестой «А»! Девятый! Седьмой «Б»! Наши идут!.. Десятиклассники!..

Голос его упал до взволнованного шопота. Глаза округлились.

Зал уже был набит почти до отказа. Несколько десятиклассников уселись на подоконник. Бритые, в пиджачных костюмах, с самопишущими перьями в карманах, они были точь-в-точь похожи на студентов.

И сердце у Яковлева опять сжалось. Шутка сказать — читать перед такой аудиторией! От одного страха провалишься. Эх, хоть бы скорей пришел Озеровский! Все-таки поддержка.