— Слушай, я только отпрошусь и сразу приеду. Венсан вечером возвращается. Или завтра, что ли, — засомневалась Алиса.

— Как только появится, пусть тоже приезжает.

Предложения Клотильды обсуждению не подлежали.

— А этой ты уже сообщила? — рискнула Алиса.

— Нет. Еще нет. Если очень хочешь, можешь ей сама сказать. — Клотильда умела быть циничной.

— Да нет, что ты! Сама скажи. Я тебе скоро перезвоню.

Алиса побыстрее повесила трубку, спасаясь от новых приказов. Ей надо было побыть наедине с мыслью, что вот уже несколько часов у нее больше нет матери. Она села на диван и прислушалась к себе. Ничегошеньки. Ни слез, ни сожалений. Легкая усталость, вот и все. Чтобы хоть чем-то заполнить пустоту, включила телевизор и попала на японское аниме. Она никогда особенно не прислушивалась к тому, что говорят дети, но сейчас вспомнила, что Шарль вроде бы упомянул не «записку», а «записки». Алиса поискала в гостиной, старательно задвинув в самый угол сознания тот факт, что матери больше нет там, куда ее поместили, а именно в загородном доме престарелых. Родители — сначала вместе, потом врозь — вечно устраивали сцены и скандалы, и Алиса научилась организовывать свою жизнь с усердием рабочего-строителя. Она планировала время, составляла всевозможные списки и мысленно делила опасный, очень опасный окружающий мир на более или менее удобоваримые куски. Вторая записка нашлась под кипой газет. Ее начеркала Ирис своим неизменно круглым почерком: «Фамилию не расслышала. У вас встреча в 12.00, у фонтана перед Бобуром»[3].

Алиса медленно добрела до кухни. Приготовила себе кофе, взвешивая «за» и «против». «Что я стану делать, когда его разоблачат?» — спрашивала она себя. Пикассо должен понять: она и хочет и не хочет, чтобы ее незнакомца отыскали. С наслаждением проглотила ложку клубничного варенья, слегка разозлившись на Ирис, успевшую выловить все ягоды, — ну я тебе задам! — и сняла телефонную трубку.

— Элен, извини, что я в такую рань… Твой муж дома?

Элен засмеялась — двусмысленным смехом, лишенным всякой веселости. Утро только началось, а она уже чувствовала себя напряженной, как натянутая тетива.

— Шутишь? Он давным-давно ушел… — Ее мелодичный голос прерывался, выдавая сдерживаемое раздражение, словно безумец пытался играть на флейте. — На йогу пойдешь? Сегодня, в три?

— Вряд ли я смогу. У меня мать умерла.

На том конце провода повисла пауза. Как и следовало ожидать, Элен медленно осознавала новость.

— Сочувствую… — пробормотала она.

— Не бери в голову. Мне в общем-то плевать.

Снова повисла тишина. На сей раз посвященная перевариванию оскорбления, нанесенного матери. После истории с фоторепортершей это был уже второй удар по репутации ее тихой подруги. Элен кашлянула, собирая мысли в кучку. В отличие от многих других она не имела привычки подолгу зацикливаться на вещах, которые ее не касались.

— Хочешь, оставляй мне Ирис и Шарля, — предложила она.

— Может, и оставлю. Надо еще Венсану позвонить, я точно не знаю, когда он возвращается.

Третья пауза в разговоре имела непосредственное отношение к Пикассо. Алиса почему-то не нашла в себе сил еще раз переспросить Элен, где ее муж, а та не проявила инициативы. Хитрая Алиса стала прощаться:

— Я тебе перезвоню.

Пикассо она разыскала в комиссариате. Он ответил утренним голосом человека, у которого забот полон рот. Но все же согласился выпить с ней кофе:

— Внизу, через час.

Алиса задумалась о своем таинственном свидании. Откуда незнакомец узнал про ее любимый фонтан на улице Бобур? Летом она часто ходила к нему, присаживалась на бортик в толпе туристов, жевала сандвич. Она сообразила, что незнакомец говорил по телефону с ее дочерью, и вздрогнула. Раздвинула шторы, впустив в комнату солнце. Вспомнила о матери, которая не увидит сегодняшнего дня, и изгнала эту мысль из головы с помощью Грейс Слик, царственный вокал которой — чистый, свежий и нездешний — доверху заполнил пространство квартиры, как вода заполняет стакан.

Несколько минут спустя позвонил Венсан. Голос Алисы, плохо слышный на фоне адского грохотания рока, показался ему недовольным. В ее интонациях угадывалось раздражение: «Хватит шляться, пора домой». Таким же голосом она встречала его, неделю промотавшегося по Африке или по еще каким-нибудь таким же веселым местам, бросала небрежно: «А, приехал?» — и считала это нормальным. О смерти матери она сообщила ему не сразу, прежде поделившись какими-то пустяковыми новостями, из чего он вывел, что дело предстоит серьезное, значит, поездку в Пакистан придется отменить. Теперь настала его очередь раздражаться.

Алиса буркнула:

— Я уезжаю, насчет детей сам решишь. — И повесила трубку. Пояснить, что она имеет в виду, не соизволила.

— Резюмируем, — произнес Пикассо.

Алиса смотрела на крупную правую руку инспектора, обхватившую чашку кофе, словно согреваясь. Она никогда не изменяла Венсану, но часто думала о мужчинах. Сочиняла истории, длившиеся несколько дней или несколько недель, разворачивающиеся по одному и тому же неизменному сценарию с обилием разговоров, — классика жанра. Затем ее воображаемые любовники понемногу развоплощались, выдыхаясь из-за нехватки жизненной энергии. Тогда Алиса бросала их без всякой жалости, и, изгнанные из ее грез, они тихо кончали свои дни в призрачном мире небытия. Она была глубоко убеждена в том, что все без исключения женщины ведут подобную двойную жизнь, хотя никакими доказательствами не располагала — кто же признается?

— Вы ведь не все мне рассказали, правда? Ваша выходка у Катрин Херш… Надо до ручки дойти, чтобы выкинуть такое. Как-то это с вами не вяжется. Да еще анонимные письма… Только не надо опять про долг перед их автором. Вы ведь это не серьезно? Кстати, почему вы решили, что их автор мужчина?

Алиса напряглась.

— Я его не боялась, — наконец вымолвила она. — До вчерашнего дня. — Чуть поколебавшись, она все-таки рассказала, что накануне случилось в музее. — Он вдруг стал реальным, понимаете? Теперь мне придется представлять его именно таким, каким я его увидела.

— То есть?

— Высоким. Худощавым. Элегантным. Этот твидовый костюм… Немножко старомодный, значит, он может оказаться человеком пожилым. Хотя бегает быстро. — Она улыбнулась. — Знаете, в этом есть некая приятная сторона — сознавать, что за тобой шпионят. Начинаешь следить за своим поведением. Смотришь на себя со стороны. Задаешься вопросом, нравишься соглядатаю или нет.

Он не дал ей договорить, устало бросив:

— Не исключено, что вы имеете дело с психопатом. И я не думаю, что Катрин Херш в таком уж восторге от того, что вы натворили в ее квартире. И вообще, расскажите-ка мне все по порядку.

Алиса испытала разочарование. По ее критериям, согласно которым никакой опыт не заменит воображения, толстокожесть Пикассо прямо-таки бросалась в глаза.

— Значит, так. Примерно год назад я наткнулась на объявление в газете. Оно привлекло мое внимание, потому что начиналось моими любимыми стихами. — Алиса вздохнула, повела вокруг глазами, вспоминая, и прочитала:

Пикассо торопливо огляделся. Еще не хватало, чтобы его застали в компании с безработной актрисой, декламирующей стихи. Алиса улыбнулась, довольная, что перетянула его на свою территорию. Пусть хоть чуточку отвлечется от мелких воришек.

— Я это стихотворение люблю с юности. Знаю его наизусть. И потом, когда читаешь в газетах подобное сообщение, трудно отделаться от ощущения, что оно адресовано лично тебе, вы согласны? Одним словом, через это объявление некто назначал свидание в музее Гиме, перед японской ширмой. И я на него пошла, — призналась Алиса и добавила: — На встречу явилось сразу трое. Женщина лет пятидесяти, довольно полная, с одышкой. Молодая девушка — эта все жалась к стене и исподтишка разглядывала нас. И я. Сначала мы ходили кругами вокруг ширмы, делали вид, что она нам очень интересна, а потом разговорились.