— Добрый день!

Алиса представилась, и девушка пригласила ее следовать за собой. Кабинет хозяйки располагался в конце небольшого коридора. Клотильда разговаривала по телефону и махнула сестре рукой: заходи. Алиса сняла пальто и устроилась в кожаном кресле, поглотившем ее с жадностью разверстой пасти.

— Мадам Тушар, поймите, я не могу ждать сто семь лет, пока ваш муж наконец решится. — Не отрываясь от разговора, Клотильда попутно исправляла орфографические ошибки в распечатанном письме. На носу у нее сидели очки — для удивленной Алисы важная новость. Она несколько раз повторила «да» и «нет», потом пожелала мадам Тушар счастливого Рождества и брезгливо, как чумную, отложила трубку. Алиса засмеялась, но Клотильда все с тем же серьезным видом делала пометки в записной книжке.

— Господи, — не выдержала она, — люди как будто с ума посходили! — Перевела взгляд на сестру, сосредоточилась и добавила: — Предупреждаю, сегодня трудный день. Придется ехать в траурный зал.

Она говорила с Алисой, как будто той было двенадцать лет. Впрочем, в некотором отношении это соответствовало действительности.

— А это обязательно?

Клотильда не оценила шутки.

— Обязательно, — сухо ответила она. — Придут люди прощаться. Понимаю, это немного странно, но что я могу поделать? Мы должны там быть, чтобы их принять.

Алиса вздохнула. Мать, злобно подумала она, и после смерти продолжает их доставать.

— Пьер встретит тетю Фигу на вокзале, — продолжила Клотильда, — и привезет ее прямо туда. От дяди Анри по-прежнему никаких новостей. Когда он не нужен — тут как тут, а нужен — не дозовешься. Для Ирис с Шарлем я приготовила желтую спальню. Это ничего, что я их поселю в одной комнате?

Алиса согласно кивнула.

— Клотильда, мне надо тебе кое-что рассказать. Выглядит это все по-идиотски, но все же… — Алиса понимала, что зря затеяла разговор, но ей было необходимо уцепиться хоть за что-нибудь, лишь бы не думать о траурном зале. — За мной несколько месяцев таскается какой-то псих. — Клотильда вытаращила глаза. Зазвонил телефон. Она сняла трубку и тут же положила ее обратно. — Поначалу это меня веселило. Ну, сыщики и воры, что-то в этом духе…

Она рассказала все, включая историю с Катрин Херш, не упустив ни одной подробности. Сестра слушала, пораженная.

— Эта жирная задница? — Клотильда расхохоталась, зажав во рту прядь волос — точь-в-точь кукла из «Маппет-шоу».

— Ты что, ее знаешь? — удивилась Алиса.

— Знаю, знаю, — подтвердила Клотильда, едва отсмеявшись. — Видела ее по телевизору. — И снова залилась смехом, таким заразительным, что и Алиса начала улыбаться. — Ну ты даешь, — чуть успокоившись, произнесла она. — Ты ж могла ее убить. Ванна, короткое замыкание, пожар… Ну ты сильна…

— Клотильда, Венсан ни о чем не догадывается. — Сестры немного помолчали. — Ты знаешь Элен, мать Жюльетты?

— Ну да. У нее еще фамилия как у какого-то художника…

Она все еще продолжала издавать горлом короткие смешки, похожие на хрустальные осколки.

— Ее муж — инспектор полиции. Он с ней как-то договорился, в смысле с фоторепортершей, а потом я рассказала ему все остальное. И он отнесся к этому очень серьезно. Вообще-то говоря, он собирался приехать.

— Сюда?

— Ну да.

— Слушай, мне его класть некуда! — возмутилась Клотильда, резко вскочила со стула и одернула смятую юбку — черную, с рисунком в стиле Вазарели[7].

— Никто тебя об этом и не просит! — в тон ей отрубила Алиса.

Пикассо выехал из Парижа с наступлением темноты. Довольно легко выбравшись из города, он покатил по освещенной ленте автомагистрали, понемногу обретая полузабытое состояние восторженности, которое в 18 лет заставляло его садиться за руль золотистой «симки-1000» и мчаться куда глаза глядят, вслух разговаривая с самим собой. Начальник комиссариата встретил его заявление о том, что ему надо срочно уехать, с вялым равнодушием, что он отнес на счет приближающихся рождественских каникул.

Остановившись на площадке отдыха, он позвонил Алисе на мобильный. Сестры в это время сидели в машине, пробиравшейся через анжуйскую сельскую местность, обсуждали организацию похорон и прикидывали, в какой комнате лучше поселить тетю Фигу. Пикассо не стал оставлять сообщение. На станции техобслуживания, оформленной в агрессивных красно-белых тонах, он проглотил треугольный сандвич и запил его слишком холодной кока-колой. Он злился на себя за то, что так нехорошо простился с Элен. Моральная педантичность жены не раз спасала его, так и не научившегося относиться к жизни с юмором и навсегда оставшегося мрачноватым сыном мелкого буржуа, привыкшего сутулиться в неприятных ситуациях. Они оба отлично понимали, что ему абсолютно нечего делать там, куда он ехал, и горечь сказанных при расставании слов теперь настигала его словно яд замедленного действия.

Он снова сел за руль, включил отопление, допил из полуразмякшего картонного стаканчика горячий кофе и нырнул во тьму шоссе, мгновенно поглотившего и его, и всю его предшествующую жизнь. Он чувствовал себя глубоко несчастным, но повернуть назад уже не мог.

Прибыв в город, он поселился в неуютном двухзвездочном отеле, в номере с телевизором под самым потолком, рухнул в мертвой тишине в постель и заснул как убитый. Завтракал один, в крошечной столовой без единого окна. Проглядев местную газету, обнаружил сообщение о кончине 63-летней Мари-Клод Кантор, урожденной Легофф. Девичья фамилия Алисы Конк так поразила его, что он даже закашлялся. Покончив с едой, отправился бродить по ледяным улицам в поисках адреса, переданного утром Куаньяром. Найдя нужную улицу, остановился и словно бы принюхался. Здесь веяло чем-то неуловимо печальным, и даже яркое солнце было не в силах развеять эти запахи — приукрашенной заурядности, грязных занавесок и грязных историй. Он еще постоял, украдкой сделал несколько снимков с мобильного, а затем пошел в местный комиссариат, где его принял Бремон, его коллега. Они вместе зашли в бар на углу, выпили кофе и поболтали — обо всем и ни о чем: о Париже и провинции, о том, где лучше и где хуже, о пресловутом качестве жизни, в которое каждый вкладывает собственный смысл, и, наконец, о некоторых местных жителях, интересовавших Пикассо. Затем последовал обмен рукопожатиями — «я тоже очень рад», — и он снова сел за руль, покатив прочь из города.

Иней на ветровом стекле переливался в солнечных лучах, покрыл белым налетом придорожную траву. Окрестный пейзаж напомнил Пикассо странную красоту Алисы. Серовато-синие, словно бы посеребренные, деревушки равномерно расположились вдоль бурного течения Луары, от которой во все стороны тянулись тысячи тинистых щупалец. Семья Алисы жила в одной из таких деревень, вернее, в крупном селении. Въезд в него шел через вычурной формы мост. Сегодня был рыночный день. Инспектор припарковался на большой уродливой площади и пошел обходить торговые улицы. Через решетку ограды он увидел двух парнишек в теннисной форме, заходивших в дом с роскошным фасадом из желтого туфа, отливавшего на солнце, как цветущий лютик. Шагая дальше, он миновал витрину фотомастерской, возле которой стояла невеста в красном бархатном платье. В ближайшем баре он заказал чашку кофе и выпил его прямо у стойки. Рядом с ним переговаривались двое мужчин.

— …Похороны завтра, — донеслось до него. — Я ее хорошо помню, она давала уроки музыки моей старшей дочке. Но это давно было, лет пятнадцать назад. — Говоривший снял каскетку, поскреб в голове и повел пальцем по ободку рюмки, заполненной какой-то белой, жирной на вид массой. — Она была очень даже симпатичная. Моя жена ее любила. Но в конце года занятия пришлось бросить. Мы же не виноваты, правда?

Оба собеседника, к которым присоединилась и барменша, протиравшая стойку, склонились друг к другу и о чем-то зашептались — хотелось бы Пикассо знать, о чем именно.

— Я на кладбище схожу, — сказала женщина. — Если она…