— Завел, проповедник, — вмешался Кременцов, чутко вглядываясь в выражение Кириного лица, опасаясь, как бы не задел, не обидел ее невзначай его красноречивый друг. Кира поняла, что хотел объяснить ей Данила Степанович, ничего нового он ей не открыл, она все подобное о смысле жизни, высказанное иногда хитрее и затейливее, иногда проще, много раз слышала, но ее глубоко взволновали рокочущие, скорбные интонации его голоса, наполненные сдержанной страстью, обволакивающие сознание смутной и сладкой тревогой. Ей хотелось еще его слушать. Она сказала:
— Я не совсем глупенькая. Но вот растолкуйте. Я знаю многих хороших людей, и все они страдают. Иногда не поймешь отчего, но страдают. Мой муж Гриша, чудесный человек, и я ни разу не видела его счастливым. Моя мама, добрая, простая женщина, живет обеспеченно, все у нее есть, а я дня не помню, чтобы она не плакала. Да зачем перебирать, что ни хороший человек, то и страдание, боль. Зато подонки всякие повсеместно преуспевают и довольны собой, и такое впечатление, будто земля для них создана. Для них дома строят, для них самолеты летают, икру рыбы мечут тоже для них. Какое уж тут равновесие чувств и ума. Какое может быть равновесие в одной-единственной душе, дорогой Данила Степанович, когда весь мир сошел с ума и того гляди рухнет туда, откуда нет возврата. Если кто-то обнаружил свою правду, то не гордится ею, не лелеет ее, а старается этой правдой, как дубиной, побольнее ударить ближнего своего. Самые светлые умы заняты усовершенствованием способов массового убийства. Кровь льется, как вода из прорвавшейся плотины. При таких обстоятельствах, чтобы быть спокойным и соответствовать природе, надо быть деревянным, что ли?
— Вот вы о чем? Но так было всегда. Просто средства коммуникации стали более совершенны. Ответь ей, Тима, это ведь твоя вечная тема.
— Мир действительно надо лечить. Как — пока никому не ясно. Одним дуракам ясно. Да, Даня, я понял твой намек. Нет, я уже тоже, как и ты, не знаю ответа. Верю в одно: спаси свою душу, тем самым спасешь чужую, хоть одну. Если каждый поддастся панике, то сам погибнет и усугубит общую болезнь. Кира, девочка, я и не догадывался, что тебя волнуют такие мысли.
— Они меня и не волнуют, — улыбнулась Кира. — Это так, к слову пришлось.
Ночью произошло чрезвычайное явление природы — снегопад с грозой. Кира проснулась в ужасном смятении, и в первую минуту ей показалось, что началось светопреставление. Дикой силы колотушки грома сотрясали их домик, чередуясь с вспышками молний, подобными атомным взрывам. Ни жива ни мертва, Кира забилась с головой под одеяло, тихонечко скулила. Потом не выдержала, кое-как запахнулась в халатик, шмыгнула в горницу. Впотьмах ничего не видно, Кира коленкой крепко ударилась о стол, и вдруг молния озарила комнату ярче, чем солнце. Глянула — на кроватях пусто, постели смяты, никого. Сердце зашлось и дрогнуло. «Ой, пропала!» Каждая жилочка звенит от страха, тело чугунное, чужое. Где же они? Метнулась в сени — и там наскочила на Тимофея Олеговича.
— Кира, Кира, что с тобой? Что случилось?!
Она вмялась в него с силой, как могла, в теплого, в родного, обхватила за шею руками, уткнулась носом в плечо и заревела освобожденно, со всхлипами, с переливами.
— Ой мне горюшко, Тимофей Олегович, родненький, ой, думала, пропала! Страсть какая, земля дыбом встала, и небо вдребезги. Ой, конец нам, думала, ой, беда!
Бормотала, задыхаясь, горячими слезами жгла ему рубаху. Он ее успокаивал, бережно по головке гладил, прижимал к себе бьющееся, как в конвульсиях, тело, потом нагнулся, не сознавая, что делает, начал целовать ее щеки, лоб, плечи быстрыми поцелуями, и она не отстранялась, губы ее отвечали, что-то она еще лепетала неразборчивое, утихая. Ужас животный минул, да и громы стали отдаляться. Кира высвободилась из его объятий, точно второй раз проснулась.
— Тимофей Олегович, а где же наш хозяин?
— Так он коз пошел поглядеть, сейчас вернется.
Они запалили свечи и лампу, уселись на кровати, друг на друга не глядели. Не то чтобы неловко им было, а как-то странно, загадочно. Кременцов спохватился, пошел чайник ставить, а тут и Усов явился, в плаще с капюшоном, мокрый насквозь, как из колодца вылез. Но веселый, возбужденный.
— О, молодцы! В такую ночь чайку попить — лучше ничего не придумаешь.
Он рассказал, что ходил без толку, ни коз, ни Тубика нигде не обнаружил. Загородка в загоне хлипкая, сломана. И никаких следов. Бедненькие две козочки и козел Яшка, где они теперь мыкаются. Но Тубик пропасть им не даст. Он с ними. Если только его самого волки не задрали.
— А разве здесь волки водятся?
— Бывает, нахаживают. Это ведь, товарищи, редчайший случай, такая погода. Поначалу снег нападал, и сразу гроза взялась. Да какая! Это бедствие. Хорошо, если наводнения не будет. В начале марта я такого и не помню.
Гроза ушла к морю, громы в отдалении погромыхивали редко и устало, зато синие глаза Усова излучали энергию, будто в них накопились молнии, как в конденсаторах. Глаза его блуждали и вспыхивали, и Кира опасливо отводила взгляд. Не хватало еще погибнуть от удара током.
Напившись чаю, они вышли на крылечко. Дождя не было, воздух лилово мерцал, земля лоснилась черным глянцем, точно свежеотлакированная панель. Усов посвистел пса, Кира покричала: «Тубик! Тубик!» — но тщетно.
Тубик вернулся часов в одиннадцать утра и пригнал козочек и козла Яшку в целости и сохранности. Вид у него был помятый, хвост волочился, по земле, морда расцарапана, один глаз не смотрит, кроваво затек. Обрушившиеся на него приветствия он принял с достоинством, лизнул Киру в нос, заглотал в мгновение ока полную миску щей, потом пошатываясь добрел до будочки, но вползти внутрь у него недостало сил, повалился в неподсохшую глину и тут же заснул.
Какие приключения и беды довелось испытать Тубику, об этом никто не узнает, но страшная ночь оставила, видимо, на его памяти неизгладимые впечатления. Восстав ото сна ближе к вечеру, пес повел себя странно, хотя и разумно. Как-то боком он выбрел на середину двора и долго стоял в глубокой задумчивости, уткнувшись мордой в землю, словно что-то разглядывая у себя под лапами. Потом скоренько засеменил на лужок к подопечным козам. Убедившись, что с ними все в порядке, Тубик их на всякий случай облаял, вероятно, доругивая за ночное беспокойство, потом вернулся, но близко к дому не подошел. Кира его поманила, показала ему конфетку. Тубик только горестно вздохнул. Она двинулась к нему, неся конфетку в вытянутой руке, Тубик попятился и, взвыв, юркнул за угол пристройки. Высунул оттуда кончик носа, как игрок в прятки.
— Что ты, милый! Иди ко мне, я тебя приласкаю! — звала Кира, недоумевая и опасаясь, не сбесился ли пес. Так и не удалось ей к нему приблизиться. Пес подпускал ее на пять шагов и снова отбегал, смотрел на нее, склонив голову набок, строго и осуждающе. Кира пошла к Усову, который колдовал над своими приборами в пристройке, поделилась с ним сомнениями по поводу Тубика:
— Мне кажется, с ним что-то неладное, Данила Степанович. Может, он простудился ночью?
— Характер свой показывает. Гордость неуемную тешит. Он считает, мы перед ним виноваты, нарочно его ночью одного с козами бросили.
— Не может быть!
— Еще как может, милая девушка. Вы его не знаете, я же вам говорил. Я к нему, правду сказать, очень привязан. Это честный, мужественный, чрезвычайно общительный пес, я таких умниц прежде и не встречал. Но своими капризами он и меня часто ставит в тупик. Да вот извольте, незадолго перед вашим приездом он какую штуку, злодей, учинил. Как я вам докладывал, тут экспедиция стояла, пять человек, и среди них очень милая дама, то ли поварихой она у них была, то ли старшим научным работником, так я и не понял. По виду, повторяю, очень импозантная дама, в очках с такими модными золотыми цепочками до шеи, в парике, прямо профессорский облик. Но поговоришь с ней, нет, на повариху не тянет, уж очень убогие и маловразумительные суждения. Может, я уж грешным делом думал, ее мужчины просто в качестве эстетического добавка с собой привезли. И вот эту самую даму клятущий пес сразу невзлюбил. Это с ним редко бывает, чтобы он с первого взгляда плохо к человеку отнесся, ему время нужно, чтобы составить мнение, а тут — пожалуйста! Она, правда, сама, как только Тубика увидела, начала кричать: «Ой-ё-ёй, собака, ой, боюсь собак!» — да так это пронзительно визжала, давая мужчинам повод вступиться на ее защиту. И потом несколько раз в присутствии Тубика уточняла, привита ли собака от бешенства, и все такое. Короче, невзлюбил он ее, избегал. Ну и она со своей стороны особой симпатии к нему не испытывала. Как-то раз надумала угостить его косточкой, но с руки давать боялась или брезговала, косточку эту швырнула, да попала ему прямо в лоб. С тех пор между ними полное охлаждение. Тубик обиду крепко затаил — и за косточку, и за визг, и за то, что она его в бешенстве подозревает. Однажды ночью прокрался, негодяй, к ней в палатку и слямзил с тумбочки очки. Наутро — переполох небывалый. С дамой форменная истерика, экспедиция работу побросала, какая там работа — все заняты поисками. Даму отпаивают валерьянкой, а она знай одно: «Ах, мои очки, ах, ничего не вижу, ах, полтораста рублей!» Два дня искали, всю землю вокруг палатки по песчинке просеяли. Тубик, понятно, вне подозрений, тем более он со всеми вместе ищет, старается, штук десять ям нарыл. Всё, нет очков. Дама постепенно угомонилась, у нее запасные очки были, но без цепочек и не в такой роскошной оправе. А как-то неделю спустя я вот здесь же что-то колупался, дверь открыта была, и вижу, пес мой странным образом по двору крутится, туда нос сунет, туда, вроде проверяет, не подсматривает ли кто за ним, а после — шмыг бочком за угол. Я подкрался, слежу. Он к дереву подбежал, где тряпье разное накидано, там норку разрыл, что-то из земли выковырял, понюхал. «Ну, — думаю, — ясно, продовольственный склад здесь у него». Хотел уж идти, и вдруг он ту штуку зубами подбросил, резвится с ней, как кошка с мышкой. На солнышке золотом блеснуло. Ах ты мать честна! Очки! Я к нему, он от меня. Потом со страху, что раскрыт, очки выронил и умчался. Сутки его не было, и коз с собой куда-то угнал... Что поделаешь, такой это проклятый пес!
