— Шпионишь, с-суч-чара!

Голос принадлежал Блюмкину.

Ствол пистолета больно уперся в поясницу. Валентин скосил глаза и в оконном отражении увидел перекошенное злобой лицо комбрига.

Страха Ильин почему-то не ощущал. Только болела голова, и, похоже, он оглох на одно ухо.

— Кто тебя подослал? Эссеры? Ягóда[28]? Говори, сволочь! — капельки слюны неприятно падали на затылок.

— Сами виноваты, товарищ комбриг, — Валентин неожиданно понял цель намечаемого маршрута, и от этой мысли ему стало почему-то смешно, — нет, чтобы сразу предупредить. Все секреты, тайны, конспира-а-ация. Не хотел бы, да все равно полюбопытствовал. Теперь стреляйте.

Продолжительная тирада, исполненная на отборном «трехэтажном» мате, еще более подняла настроение Ильину. Он обернулся. В этот момент прозвучал выстрел. Потом другой.

Звон разбитого стекла. Порыв морозного воздуха. Расширенные от ужаса глаза Блюмкина.

Валентин все ждал, что тело пронзит боль, или кровь, или еще какое-нибудь проявление его смерти. Но ни боли, ни крови, ни смерти.

Комбриг не смотрел на него, его взгляд был устремлен в пустоту. Вернее, не в пустоту, а на темное пятно, неизвестно откуда появившееся посреди комнаты Ильина.

— Ты видел? — Блюмкин безумным взором уставился на Валентина, — Видел?

— Да что я должен был видеть? — Ильиным стало овладевать ощущение страха.

— Китайца или японца — «узкоглазого»! Я его, по-моему, достал, а он взял и исчез. Если бы не ты, сволочь, я бы его здесь и положил! — Блюмкин тяжело дышал, крупные капли пота выступили на лбу, но маузер опустил.

Валентина отпустило.

— Яков Григорьевич, Вы меня уже дважды «сволочью» называете, палите в моей комнате, чуть не убили. Что это значит?

— Кто тебя подослал? — усталым хриплым голосом ответил вопросом на вопрос комбриг.

— Никто, если не считать Менжинского, который меня определил Вам в помощники. Элементарная наблюдательность и сопоставление фактов. Мы направляемся в Тибет? — выпалил Ильин, неожиданно вспомнив отверстие от пули в конце цепочки булавочных проколов.

— Не ты и не сейчас. Время еще не пришло. Но лет через 5–6…

Взгляд его упорно не отрывался от пятна на полу. Валентин нагнулся и, потрогав пальцем темную жидкость, убедился, что это кровь.

— Попали Вы в него, значит, должны быть и другие следы, — Ильин достал свой наган, взвел курок и выглянул в разбитое окно. В окно неизвестный выбраться не мог — намело так, что снег уже подступал к нижнему наличнику. Конечно, неизвестный мог улететь. Валентин непроизвольно взглянул в черное зимнее небо и, сплюнув, сам себя одернул — совсем сдурел!

— Товарищ комбриг! Кто стрелял? — в комнату ввалился ординарец Блюмкина.

— Проснулся! Мы тут с Ильиным палим, дурея от скуки. Вот спорим, через сколько минут ты появишься. Я уж задремывать стал. С меня коньяк, Ильин! А ты Иванов, пшел вон!

Когда за бойцом закрылась дверь, Валентин поднял глаза на комбрига.

— Зачем окно высадили? Стекла здесь не достать, — слегка подрагивающий голос выдавал его нервное возбуждение.

— Случайно. Рука дрогнула, когда увидел, что этот гад косоглазый растворяется! — Блюмкин в сердцах грохнул кулаком об стол, — чертовщина какая-то!

— А коньяк-то где здесь раздобудете? — хитрó прищурившись, поинтересовался Ильин.

Блюмкин ничего не ответил, показав помощнику кукиш.

Уже взявшись за ручку двери, он неожиданно обернулся и, заглянув в глаза Валентину, жестко бросил:

— Забудь обо всем. И о чем сам додумался, и о том, что сейчас видел. Стекло тебе завтра вставят, сегодня уж как-нибудь переночуешь.

Действительно, на следующий день в оконной раме появилось стекло, что можно было считать чудом в разоренном Гражданской войной Забайкалье.

О том, что подготовка спецоперации подошла к концу, Ильин понял по телеграмме из Москвы, которая предписывала комбригу передать дела начальнику штаба и немедля возвращаться в столицу.

— «О чем задумался, служивый, о чем тоскуешь, удалой?»[29] — пение Блюмкина вернуло Валентина в вагон комбрига. Освещенные Луной заснеженные просторы сменились чернотой тайги, вплотную подступавшей к железнодорожной насыпи.

— Позвольте полюбопытствовать, чем Вы, Валентин Кириллович, так глубоко озаботились? Даже о присутствии своего боевого командира забыли.

«Боевой командир» развалился в мягком кресле. В его руке сверкал мокрый от растаявшего инея хрустальный бокал с водкой.

— Не хочу попасть в неловкое положение, когда Вы мне скажете, что интересующая меня тема — «не моего ума дело».

— Браво, Ильин! — Блюмкин встал и наполнил бокал помощника, — Валентин Кириллович, с такой щепетильностью Вам не в ЧК, в пансион благородных девиц идти надо было. Если Вы считаете, что что-то «не вашего ума дело», тем более, должны все выяснить досконально, чего бы Вам это ни стоило. Выпьем!

Выпитая водка ударила в голову. Валентин обвел широким жестом роскошную обстановку вагона и деликатесы, пьяно подмигнул комдиву и изрек в никуда: «Не моего ума дело… Гражданская война… Голод, разруха…Фрукты…».

— Валентин! Везде и во все времена среди голода и разрухи найдется место, где царит порядок и изобилие, но… — Блюмкин многозначительно поднял палец, — НЕ ДЛЯ ВСЕХ! Не спрашивайте, откуда все это, поверьте, эти продукты не ворованные. Ешьте, пейте, наслаждайтесь моментом. Дней через десять Вам предстоит перейти на продпаек.

Эти слова Блюмкина о местах, где «царит порядок и изобилие» Валентин вспомнит дважды: в блокадном Ленинграде и в Фюрербункере[30] в 45-м.

Яков Григорьевич Блюмкин ошибался. Несмотря на то, что поезд литерным мчался в столицу, оставляя за собой арестованных, а иногда, и расстрелянных начальников станций, их эшелон остановился на путях Казанского вокзала только через две недели.

Ильин и Блюмкин обнялись на прощание, твердо уверенные, что завтра встретятся на службе. Их надеждам не суждено было сбыться. Встретятся они через много лет при странных, почти фантастических обстоятельствах. Валентин увидит Блюмкина через 30 лет, а бывший комбриг своего помощника — аж через 50[31].

Уверенность, что присутствовал в подготовке участия Якова Блюмкина в тибетской экспедиции Рериха, Ильин пронесет через всю жизнь. Он не мог знать о том, что Яков Григорьевич и присоединился-то к экспедиции Николая Константиновича Рериха, чтобы завершить то, с чем не справился в 20-м.

Веранда выходила на восток, и небо над горами уже приняло цвет темного индиго[32]. По мере того, как небосклон наливался темнотой, на нем все ярче светили звезды. В отличие от привычного пыльно-дымного воздуха европейских городов, здесь дышалось тяжело. Подсознательно не хватало запаха бензина, людей, города. Недавно закончившийся сезон дождей и спокойная нежаркая осенняя погода делали воздух Дхарамсала особенно чистым. Обилие зелени насыщало его кислородом так, что голова начинала кружиться.

Аудиенцию Баркеру назначили на столь позднее время потому, что сегодня у Его Святейшества был трудный день — он давал пресс-конференцию журналистам, на которой делился впечатлениями о своей поездке по городам США. Американец не пошел на мероприятие, предусмотрительно решив отоспаться в отеле после долгого перелета и грязи делийского аэропорта. Даже его непритязательная к условиям жизни натура с большим опасением отнеслась к пропахшему благовониями серо-бетонному зданию аэропорта столицы Индии, переполненному прилетающе-улетающими людьми.