Поднявшись выше, они чуть не увязли в рыхлом птичьем помёте, на целый аршин покрывавшем склон горы. Очевидно, каждым летом здесь гнездились стаи морских птиц.
В три часа дня они уже стояли на большом плоском камне, который был вершиной горы. Но — вот неудача — внизу под ними клубился серый туман. Вершина возвышалась над туманом, как одинокая скала над океаном. Ничего нельзя было разглядеть.
— Подождём, — сказал Штеллер.
И они сели.
На вершине был мороз. Штеллер не мог разжать окоченевших рук. Но он чувствовал, что ветер крепчает и скоро прогонит туман. Лишь бы только туман рассеялся раньше, чем начнёт темнеть. Зимой темнеет очень рано.
— Смотри, смотри! — закричал Савва. — Я вижу море.
Налетевший ветер рвал пелену тумана. В серой завесе образовалась узкая щель, в которой блестела вода. Щель эта всё росла и расширялась. По краям её туман топорщился и лопался, как морская пена. Вот уже видны прибрежные скалы, вот засверкали покрытые снегом верхушки холмов. Вот выброшенный на берег разбитый остов «Петра» — каким он маленьким кажется отсюда! Вот дымки костров, разведённых в их лагере на прибрежье. Вот уже открылся и горизонт. Облако тумана далеко унесено ветром и повисло на востоке серой тучей.
Штеллер посмотрел во все стороны.
— Мы на острове, — произнёс он. — Посуху отсюда не уйдёшь.
Земля, на которую их вынесло бурей, была большим гористым островом. Вокруг всюду блестело море.
Наступили сумерки.
Озябшие путники медленно побрели вниз.
19. ЗВЕРЬЁ
— Предлагаю остров, на котором мы находимся, назвать островом Беринга, — сказал Ваксель, когда офицерский совет выслушал донесение вернувшегося Штеллера. — А самую высокую гору на этом острове — горою Штеллера.
Хитров занёс это постановление в журнал.
Теперь стало ясно, что о немедленном возвращении домой не могло быть и речи. Берег, на который их выбросило бурей, стал им тюрьмой, и нужно было поудобнее устроиться для жизни в этой тюрьме, потому что жить в ней предстояло долго.
После смерти Беринга командование принял Ваксель — старший по чину. «Хотя в то время я лежал совершенно обессиленный от болезни, — пишет он в своих записках, — мне всё же пришлось приняться за дело. Я решил руководить командой по возможности кротко и мягко, поскольку жестокость и строгость были бы при таких обстоятельствах совсем неуместными и не привели бы ни к каким результатам. Это было мне, между прочим, поставлено в вину некоторыми офицерами, которые говорили мне в лицо, что я, как командир, не соблюдаю регламентов и указов. Так, когда некоторые больные уже начали вставать и ходить самостоятельно, а иные ещё только стали садиться, то они развлекались игрой в карты. Это обстоятельство и было поставлено мне в вину, как поступок, нарушающий приказ её императорского величества. Мне, как командиру, надлежало, по их мнению, запретить игру в карты. Я возразил на это, сказав, что когда издавался указ о запрещении карточной игры, то не имели при этом в виду наш пустынный остров, потому что он в то время ещё не был открыт».
Раньше всего нужно было позаботиться о пропитании. Морские сухари все были съедены, но в их распоряжении оставалось ещё довольно много ржаной муки, которую Штеллер успел свезти на берег за несколько дней до бури, разрушившей корабль. Треть этой муки зарыли в особой землянке, на самый крайний случай, а остальную решили выдавать по маленьким порциям. Потом принялись за охоту.
Вначале, когда Беринг был ещё жив, охотился один художник Плениснер — опытный и страстный охотник. Но, конечно, куропатками, которых он убивал, нельзя было прокормить 46 голодных моряков. Поэтому ему в подмогу отобрали отряд в восемь человек и предложили ему охотиться на более крупную дичь.
Раньше всего они взялись за тюленей. Тюлени в ясные дни большими стаями вылезали на берег и по многу часов неподвижно лежали, подставляя бока негреющему зимнему солнцу. Охотники нападали на них с дубинами в руках. В первую минуту тюлени не обращали на охотников никакого внимания. Но затем всё стадо устремлялось в бегство. Самцам обычно удавалось убежать, но самки, которые не решались покинуть своих медленно ползущих детёнышей, становились жертвами охотников.
Тюлени эти принадлежали к породе морских котиков, и шкуры их очень дорого ценились на европейских рынках. Но нашим охотникам было не до шкур. Шкуры они отдирали и бросали, а туши тащили в лагерь. Сначала моряки пытались варить и есть тюленье мясо, но оно оказалось совершенно несъедобным. Зато на тюленьем жиру можно было печь оладьи. А мясо они швыряли прожорливым песцам.
Из-за этого мяса песцы ещё охотнее стали собираться вокруг лагеря. Некуда было деться от вороватых нахальных зверьков. Лагерь был похож на крепость, которую днём и ночью осаждало многотысячное войско. От песцов ничего невозможно было уберечь. Если человек хотел оставить себе на завтра убитую перепёлку, он должен был лечь спать на неё. Но и это не всегда приводило к цели — песцы умудрялись выкрасть перепёлку и из-под спящего. У моряков было несколько бочек с солёной свининой, которую они оставили про запас. Однажды Хитров заметил, что верхняя крышка одной из бочек проломлена и часть мяса исчезла. Он заложил дыру доской и положил на доску трёхпудовый камень. Но в ту же ночь песцы совместными усилиями спихнули камень, отодвинули доску и сожрали всю солонину без остатка.
Зима стояла довольно тёплая, сильных морозов не было, но парусина, покрывавшая землянки, была так тонка, что люди по ночам сильно зябли. Штеллер долго думал над тем, как сделать землянки потеплее.
Наконец он вырыл довольно глубокую яму, убил одного песца и бросил его на дно. И все песцы, стоявшие вокруг, кинулись в яму, чтобы сожрать своего убитого сородича. Яма доверху наполнилась пушистыми зверьками. Тут, по знаку Штеллера, на них набросилось десять человек с дубинами в руках. Через несколько минут из ямы вытащили около сотни песцовых трупов. Мехом убитых песцов покрыли землянки поверх парусины, и там сразу сделалось тепло.
Ваксель пишет:
«Ржаную муку, которую каждый из нас получал в небольшом количестве, мы не могли использовать для печения хлеба, а приготовляли из неё лепёшки следующим образом: муку замешивали на тёплой воде в деревянной посудине, оставляли её стоять два-три дня, пока тесто не начинало бурно бродить, то есть скисало. Затем несколько ложек теста клались на сковородку и поджаривались на жире. Эти лепёшки нам казались необыкновенно вкусными. Приходилось, однако, распоряжаться ими экономно и не роскошничать, а рассчитывать свой запас так, чтобы дважды в день съедать понемногу.
Мне в особенности приходилось тяжело, так как со мной был мой родной сын, мальчик двенадцати лет Лоренц Ваксель. Ему, конечно, хотелось съедать такую же долю, как и мне; и мы с ним договорились, что тому из нас, кто за обедом получал три ложки этого теста, вечером доставалось всего две ложки.
Немалые страдания, вдобавок ко всем прочим бедствиям, мы переносили от того, что всё время испытывали недостаток в топливе. Это побуждало нас иногда поедать наши деликатесы почти сырыми. Приходилось ходить по берегу по две-три мили в поисках, не найдётся ли выброшенного морем бревна или другого какого-нибудь обломка дерева, словом, чего-нибудь пригодного для топлива. Тот, кому удавалось найти плавник, сразу бежал домой и извещал своих сожителей по землянке; те с громадной радостью вооружались топорами и верёвками и отправлялись на место. Каждый нарубал себе вязанку такой величины, какую только в состоянии был нести на спине, и доставлял её домой».
7 февраля Штеллер сидел у себя в землянке и ел копчёную рыбу с горячей лепёшкой. Он уже собирался лечь и немного вздремнуть после обеда, как вдруг услышал странный подземный гул. Стены землянки зашатались, пол стал уходить из-под ног, песок посыпался на голову. Штеллер одним прыжком выскочил из своего жилища на воздух.
