Ещё одну зиму участники экспедиции провели в Охотске. Отношения между ними были дурные — теперь не только Шпанберг, но и Чириков ссорился с Берингом. Все трое жаловались друг на друга в Петербург и все трое просились в отставку. Большие корабли получили уже названия — один назвали «Петром», другой — «Павлом». Но оба они не были ещё достроены. Не были они готовы и к маю следующего, 1740 года, когда из адмиралтейств-коллегии пришла к Берингу такая бумага:
«Из полученных Коллегиею рапортов усмотрено только одно, что леса заготовляются и суда строятся и паруса шьются. А к которому времени будут готовы и в надлежащий путь отправятся, о том не показано. Из чего Коллегия иначе рассуждать не может, что оное чинится чрез не малое время от неприлежного старания к скорому по инструкции исполнению, потому что лесам давно надлежало быть приготовленным и судам построенным и парусам сшитым, а не так, как в оном рапорте объявлено: для парусов тех и для такелажа строятся избы. И оное за основательный резон весьма почитать не надлежит; и для того наикрепчайше подтверждается: суда, ежели паче чаяния, до получения сего указа не достроены, достраивать и подлежащее всё исправлять, и в путь свой отправляться без всякого замедления, не утруждая, яко излишними, без всякого действия переписками и не ожидая впредь подтвердительных указов, понеже о том многими, чрез всю его тамо бытность указами наикрепчайше подтверждено, и в такое не малое время весьма исправиться без всяких представлений уповательно возможно».
После такой бумаги Берингу стало ясно, что медлить больше нельзя и что всякое промедление навлечёт на него беду. Он стал проявлять торопливость, совершенно несвойственную его предусмотрительному характеру.
Тут случилось примечательное событие. В Охотск прибыл из Петербурга новый человек, которому суждена была в экспедиции Беринга особая и важная роль. Человека этого звали Георг Штеллер.
9. ЧЕЛОВЕК С ДУРНЫМ ХАРАКТЕРОМ
Георг Штеллер родился в 1709 году в Германии, в той части Баварии, которая называется Франконией. Это был рыжий немец с оттопыренными ушами, небольшой, коренастый, крепкий, несокрушимого здоровья. Подвижной, любознательный, самоуверенный, он обладал несносным, сварливым характером и особым талантом затевать ссоры со всеми, кого встречал на пути.
Он был сыном мастера сапожного цеха. Ещё в детстве проявил он замечательные способности к наукам. В школе он был лучший ученик. Когда профессора университета и советники городского магистрата приезжали в школу, он единственный мог обратиться к ним с приветственной речью по-латыни. Математику он знал лучше своих преподавателей. Он был великий мастер в черчении географических карт. Но наибольшие успехи он оказывал в естественных науках. Двенадцатилетним мальчиком он уже помогал своему учителю составлять атлас бабочек юго-западной Германии. Этот атлас впоследствии был напечатан в университетской типографии. Потом он пристрастился к собиранию птичьих чучел, и граф, владелец соседнего замка, однажды приказал его высечь за незаконную охоту в графском лесу.
Но настоящей страстью Штеллера была ботаника. Из года в год каждое лето он собирал цветы и травы, засушивал их, наклеивал на большие листы белой бумаги и подписывал латинские названия. Эту коллекцию растений он пожертвовал в университет.
Окончив школу и сделавшись студентом, Штеллер продолжал усиленно заниматься. Профессора пророчили ему большую будущность. Но характер его становился всё необузданнее. Он умудрялся ссориться даже с самыми расположенными к нему людьми. Каждый вечер в трактире он устраивал побоища. Приземистый, курносый, плечистый с длинными узловатыми руками, наделённый необыкновенной силой, он стал грозой университета. Он был до невозможности обидчив и подозрителен. Ему постоянно казалось, что все строят против него козни, что все подсмеиваются над его некрасивым лицом, над его оттопыренными ушами. Порой самое невинное слово выводило его из себя. На воображаемые насмешки он отвечал побоями, на воображаемые козни — кознями. Кончилось тем, что его исключили из университета.
Это был непоправимый удар для всей семьи. Отец Штеллера мечтал, что его Георг станет учёным и выйдет в люди. И вот мечты эти рухнули. Георг остался недоучившимся студентом. Обучать его сапожному ремеслу было уже поздно.
Жизнь Штеллера сделалась мрачной и тягостной. Друзей у него не было, все его сторонились. Человек подвижной и энергичный, он не мог оставаться без дела.
И он решил поехать в Россию.
В восемнадцатом веке энергичным, предприимчивым людям Западной Европы, не находившим применения у себя дома, Россия представлялась страной, где можно добиться необыкновенной удачи. До них постоянно доходили слухи о немецких, голландских, датских солдатах, ремесленниках, учителях, которые в России становились полководцами или академиками. Всякого рода знания и умения ценились в петровской и послепетровской России гораздо выше, чем на Западе. На это и рассчитывал Штеллер.
Кроме тогo, Россия влекла его к себе просто как искренне любознательного человека. Всё в России было нe исследовано, неизвестно — и природа и люди. Неизвестно было даже, насколько далеко она простирается на восток… И, взяв у отца на дорогу восемьдесят талеров, двадцатипятилетний Георг Штеллер двинулся в путь.
Он пешком пришёл в Голландию, в большой торговый город Амстердам. Отсюда уходили корабли во все концы света. Штеллер скоро разыскал корабль, отправлявшийся в молодую столицу Московского государства — в Санкт-Петербург. Капитан корабля вёз в Россию сукно для солдатских мундиров и собирался привезти оттуда груз мехов и льна. Штеллер, здоровый и сильный, приглянулся капитану. Он согласился взять его с собой в Россию с условием, что бесплатный пассажир будет работать на корабле наравне с простыми матросами.
Плыли они долго. У берегов Дании их потрепала сильная буря. По пути заходили в Любек, Данциг и Ригу. И в середине августа 1734 года прибыли в устье Невы — через год с небольшим после отъезда Беринга в его вторую экспедицию.
Странный город увидел Штеллер. Петербург существовал уже тридцать лет, но ещё полностью сохранял облик новостройки. На низких болотистых островах росла ольха. На пустырях, в грязи, стояло несколько больших прекрасных зданий, отделённых друг от друга речками, лужами, топью. Рвы, канавы, насыпь пересекали город во всех направлениях. Всюду валились брёвна и серые глыбы гранита. Сосновые сваи торчали из земли, сдерживая рыхлую, готовую расползтись почву. И ни одного моста во всём городе, ни одной замощённой улицы. Только в тех местах, где дорога пересекала трясину и лошади рисковали провалиться в грязь по брюхо, были набросаны булыжники. Да возле дворцов для пешеходов проложили узкие деревянные мостки. Впрочем, жители Петербурга предпочитали ездить друг к другу на лодках: это было удобнее и безопаснее.
Над городом высились два позолоченных шпиля: с правой стороны Невы — шпиль Петропавловской крепости, с левой — шпиль Адмиралтейства. Адмиралтейский шпиль был ещё не окончен — мастера обивали его листовым железом.
Просторный квадратный двор Адмиралтейства был завален дубовыми брёвнами: там строились громады кораблей. Неподалёку возвышался пышный дворец императрицы — так называемый Летний дворец. За ним был разбит прекрасный парк с гротами, беседками, фонтанами. Его называли Летний сад. А дальше шли жалкие хижины бедняков с крышами из древесной коры.
У речки Фонтанки стоял большой сарай, в котором жил слон, подаренный русской царице персидским шахом. Слона каждый день водил гулять высокий араб — «слоновый мастер». За ним бежала толпа любопытных, главным образом солдат. Мальчишки швыряли в слона камнями из-за забора. А за Фонтанкой начинались леса, в которых прятались разбойники и воры.
Штеллеру часто встречались люди с отрезанными ушами, вырезанным языком, с отрубленным носом, с язвами, выжженными на лбу и на щёках калёным железом. Это были следы пыток.
