Итак, на совет к Берингу пришли не только офицеры, но и матросы — все, кто держался ещё на ногах. Это противоречило уставу, но все чувствовали, что спорить о чинах не время. Было решено идти прямо к берегу. Один только Овцын предлагал поискать сначала удобной гавани. Он опасался береговых утёсов. Беринг присоединился к мнению Овцына. Но команда об этом и слушать не хотела.

— Приставать! Приставать! — кричали измученные моряки.

И «Пётр», вопреки мнению Беринга, медленно двинулся к берегу, напрямик. Ветер дул с борта, качка стала невыносимой. Волны перекатывались через палубу. Парусов почти не оставалось, корабль едва двигался, но всё же береговые утёсы мало-помалу росли и приближались.

В пять часов дня Штеллер спустился к себе в каюту, чтобы съесть сухарь. Внезапный толчок опрокинул его на пол. Он ударился затылком об угол шкафа и потерял сознание.

Через минуту он очнулся, вскочил и кинулся вверх по трапу. Выбежав на палубу, в гул и вой бури, он почувствовал новый подводный толчок, опять упал и покатился. Лицо его уткнулось во что-то мягкое. Ледяная волна перекатилась через него. Под ним лежал Ваксель. Корабль боком, неуклюже, но чрезвычайно быстро нёсся к чёрному утёсу.

— Мы летим на скалу! — крикнул Штеллер, вскочив.

Ваксель тоже поднялся.

— У нас сорван руль, — сказал он.

— Якорь! Давай якорь! — крикнул Штеллер. — Если мы не удержимся, нас через минуту разнесёт в куски.

Бросили якорь, он зацепился за дно, но канат тотчас же лопнул как паутина. Бросили второй якорь — опять лопнул канат. Надежды больше не оставалось. Утёс возвышался чёрной стеной совсем рядом.

Но тут случилось чудо. Огромная волна мягко подняла «Петра» на свой гребень, осторожно перенесла через утёс и опустила в тихую лагуну, окружённую со всех сторон скалами.

Было уже совсем темно, и никто не решался покинуть корабль. Наутро Вакселю стало хуже, и он слёг. Софрон Хитров тоже едва держался на ногах. Штеллер вышел на палубу, и море поразило его. Совершенно спокойное, молочно-бледное, подёрнутое холодным туманом, оно испугало его своей мертвенной молчаливостью и белизной.

Он с трудом зашагал по палубе. «Пётр» лежал почти боком на песчаной отмели, и Штеллер ежеминутно рисковал соскользнуть вниз в холодную воду. Навстречу ему вышел Плениснер, с таким же трудом шагая по покатым доскам палубы.

— Это не Камчатка, — сказал он Штеллеру, угрюмо глядя на берег.

Берег был каменистый и безлесный. Местами то там, то здесь лежал снег. От этого земля казалась рябой.

— Позовите Овцына, и поедем за водой, — сказал Штеллер.

— Если Овцын поедет с нами, на корабле не останется ни одного здорового офицера. А мало ли что здесь может случиться…

— Трусы и изменники! — проворчал Штеллер, обращаясь ко всему кораблю, переполненному больными.

Он сам почти никогда не болел и считал всех больных притворщиками и лентяями. Это качество очень помогало ему в его медицинской практике. Он с такой яростью убеждал больного в том, что тот совершенно здоров, что больной сам заражался этим убеждением и начинал вести себя как здоровый. А тех больных, которые продолжали болеть, несмотря на все убеждения, Штеллер презирал и ненавидел.

Позвали Савву Стародубцева и спустили на воду единственную уцелевшую после бури шлюпку — самую маленькую. В шлюпку поставили три пустые бочки для пресной воды. Плениснер сел за руль, Савва и Штеллер — за вёсла.

На берегу сразу же нашли ручей с прозрачной вкусной водой. Корабль с берега казался мёртвым. Ни дымка, ни одного человека на палубе — ничто не выдавало, что там были живые люди.

Налили бочки водой и приказали Савве отвезти их на судно. Плениснер пошёл на охоту, а Штеллер стал собирать противоцинготные растения.

Местность была совершенно безлесная, и только возле ручья рос низкий кустарник. Но на берегу валялись стволы сосен и кедров, выброшенные морем. Наносного леса много на всех берегах Ледовитого океана и Берингова моря. Его приносят с собой могучие сибирские реки. Это очень обрадовало Штеллера, потому что по крайней мере можно будет жечь костры.

Штеллер шёл между кустов, разгребал снег и вытаскивал из-под него листки заячьей капустки — лучшего противоцинготного средства. Вдруг он услышал какой-то шорох. Он обернулся. Рядом с ним стоял маленький зверёк в голубой пушистой шкурке, с чёрными блестящими глазками и обнюхивал его сапоги. Штеллер уже хотел замахнуться палкой, но тут увидел второго такого же зверька, потом третьего, четвёртого. Каждую минуту к ним подбегали всё новые и новые, и скоро удивлённый естествоиспытатель был окружён целой стаей штук в семьдесят. Они бесцеремонно разглядывали и обнюхивали незнакомца, лизали его ноги красными шершавыми язычками. Штеллер крикнул на них, но они нисколько не испугались и ответили дружным собачьим тявканьем.

Это были песцы.

«Отчего они не боятся меня? — подумал Штеллер. — На Камчатке песцы так напуганы охотниками, что, увидев человека, бегут со всех ног. Неужели это в самом деле не Камчатка?»

Штеллеру так и не удалось разогнать песцов ни криком, ни палкой. Они всюду всей стаей следовали за ним, как собаки. Шкурки этих животных чрезвычайно ценятся европейцами. На Камчатке в те времена их уже почти истребили охотники. И Штеллер не переставал дивиться тому, как их здесь много.

За холмами ухало ружьё Плениснера. Наконец явился он сам, нагруженный шестью убитыми куропатками.

— Жаль, что у меня нет собаки, — сказал Плениснер, довольный своей добычей. — Куропаток здесь достаточно. С собакой я настрелял бы их несколько дюжин.

Савва снова приехал на берег за водой и отвёз Берингу куропаток и заячьей капустки, а Плениснер и Штеллер остались на суше. Они понимали, что команда больше не в состоянии жить на полуразрушенном корабле, который при малейшем волнении будет разбит в куски. Больных нужно было возможно скорее вытащить из вонючего трюма на воздух. Штеллер был убеждён, что свежий воздух и свежая пища — единственный способ бороться с цингой. А на берегу возможна охота, следовательно, будет свежая пища. Излечив моряков от цинги, можно будет попытаться сухим путём добраться до какого-нибудь населённого места.

Но где будут жить эти измученные болезнью люди? Нельзя же оставить умирающих моряков под открытым небом, да ещё в ноябре. О том, чтобы построить на берегу какой-нибудь барак, нечего было и думать. Древесных стволов, выброшенных морскими волнами, не хватило бы для такого сооружения, да и работоспособных людей оставалось так мало, что эта постройка заняла бы слишком много времени.

Но Штеллер обратил внимание на глубокие ямы, вырытые ветром в прибрежном песке. Если в этих ямах развести костры да покрыть их сверху остатками парусов «Петра», из них могли бы выйти убежища от ветра, холода и снега.

Штеллер и Плениснер провели на берегу всю ночь, занимаясь устройством ям под жильё, а утром с помощью Овцына, Саввы Стародубцева, едва державшегося на ногах Хитрова и нескольких пощажённых цингой моряков стали перевозить матросов на сушу.

В трюме была такая вонь и такой спёртый воздух, что даже у здоровых начиналась рвота, когда они спускались в этот удушливый ад. Решили перевезти сначала самых слабых и самых опасных. Больные ни за что не хотели покидать трюм, говорили, что им здесь тепло, что от холода они умрут. Отобрав двадцать человек, Штеллер и Плениснер приказали силком положить их на носилки и вынести на палубу. К удивлению Штеллера, на свежем воздухе больным сразу стало хуже. Они почти все лишились сознания. Это встревожило Штеллера, так как опровергало его теорию о пользе свежего воздуха.

Больных на берег перевозили по двое, ибо в шлюпке было слишком мало места. Десять раз шлюпка ходила от корабля к берегу и обратно.

Казак Фома Лепёхин, стороживший больных на берегу, подошёл к Штеллеру и сказал:

— Ваше благородие, с больными неладно. Не дышат.

Во время перевозки умерло девять человек.