Потом он посмотрел на молодых спортсменов.

– И я был таким когда-то. Не верите? Правая, метательная, рука у меня до сих пор сильна. Раньше я любого из этих юнцов обогнал бы. Лет двадцать назад, когда царь Агамемнон только-только на свет родился. – Он подумал, а потом поправился: – Нет, лет тридцать назад.

– Вот это будет точнее. Моему брату Агамемнону давно уже не двадцать. Даже мне далеко не двадцать.

– Менелай! Прости, я не узнал тебя!

Старик склонил голову.

– Ты говоришь, что был знаменитым спортсменом тридцать лет назад. В каких соревнованиях ты участвовал? С кем состязался? – спросил Менелай.

– Я участвовал во многих соревнованиях и в Спарте, и в Аргосе. Дважды побеждал самого Каллипа из Афин. Поклонники пронесли меня на своих плечах через весь город!

Его голос наполнился гордостью и потеплел, когда он предался воспоминаниям о былых временах и былых победах.

– Я и борьбой занимался. Выиграл несколько встреч. Вот и отметины на память.

Он приподнял пряди седых волос и показал шрамы на ушах.

– Все-таки в беге я был лучше.

– Как тебя зовут? – спросила я.

– Эвделий.

– Эвделий, Спарта гордится своим сыном, – сказал Менелай.

– Все было – и прошло.

Эвделий снова смотрел на спортсменов. Они поднялись на ноги, выпили воды для освежения сил и понесли победителя на плечах. Венок из полевых цветов на его голове съехал набок.

– Не потеряй венок, – прошептал Эвделий. – Мальчик мой, не потеряй венок.

Мы весь день бродили среди народа, но с наступлением темноты толпа стала редеть, и немногие остались, чтобы еще поесть мяса у костров и послушать в шатре бардов, которые, казалось, не ведали усталости. Ремесленники, продавцы мышеловок, предсказатели судьбы, спортсмены разошлись. Когда взошла луна, во дворец отправился и царь со свитой. Нас сопровождал новый отряд воинов. Вечерняя прогулка была приятной: дорогу в гору освещали факельщики, дул свежий ветерок.

Мы с родителями не сразу разошлись по разным концам дворца.

Отец обратился к Менелаю:

– Вот ты и познакомился со своим народом. Себя показал и людей посмотрел. Доволен ли ты увиденным?

– Да, конечно, – ответил Менелай, но его ответ прозвучал до странности равнодушно.

– А я-то уж как довольна! Наконец увидела спартанцев лицом к лицу! – радостно воскликнула я.

– Милая моя Лебедушка, – сказала мать. – Теперь ты можешь летать, где захочешь.

Мы с Менелаем прошли на свою половину. Светильники уже горели, на блюдах лежали душистые травы, и воздух благоухал. Я была счастлива и возбуждена после прожитого дня. Это возбуждение подхватит меня и, как спортсмены – победителя, перенесет на своих плечах навстречу желанию. Впечатления дня, разделенные с Менелаем, сблизили меня с ним; сейчас он крепко обнимет меня, и его страсть растопит мою холодность.

Ничего подобного не произошло. Ледяная луна и ее бесстрастная богиня смотрели в окно, и под их взглядами я снова окоченела.

Так началась моя новая жизнь – или так она закончилась? Я долго стремилась к свободе и в тот счастливый день на берегу Еврота была уверена, что наступило время моей свободы. Но Менелай открыл передо мной дверцу одной клетки только для того, чтобы пересадить в другую. Мне все время вспоминалась мышеловка, как мгновенно она захлопывалась. Менелай, который сначала показался мне таким прямым и открытым, обернулся молчаливым и замкнутым и держал свои мысли на замке. Если он и говорил, то о пустяках. Он был любезен, но без теплоты и доверительности. Я мечтала о друге – а получила спутника, надежного и невозмутимого. Друг является твоим спутником, но спутник далеко не всегда является другом, как узнала я на собственном опыте.

Артемида, холодная богиня-девственница, которая управляет луной, глядя на нас в ту ночь, после праздника на берегу Еврота, наверное, пожалела нас. Ей удалось убедить благую Деметру, которая споспешествует плодовитости дома Тиндарея, оказать нам милость, несмотря на безразличие Афродиты. Ведь для чадородия не требуется страсти, и способность к деторождению не влечет за собой желания, хотя часто они сопровождают друг друга.

Итак, через три месяца после свадьбы я понесла.

Слишком молодой для материнства меня не считали: к моменту рождения ребенка мне исполнится шестнадцать лет. Столько же было матери, когда он родила Клитемнестру, Клитемнестре – когда она родила Ифигению. Я и сама не думала, что мне рано рожать. Я воспринимала предстоящее материнство как совершенно естественное. Оно не требует мудрости, довольно любви и сил. По крайней мере, так я полагала – вместе со всеми.

После этого дверца моей клетки захлопнулась окончательно. Менелай относился ко мне, как к хрупкой птичке, которой опасен любой ветерок. Он запретил мне гулять одной по склонам Тайгетских гор, бегать, состязаться в ловкости с Кастором и Полидевком, которые были не прочь вовлечь меня в свои забавы, если выпивали не очень разбавленного вина. Менелай потребовал немедленно это прекратить. Мне необходимы тишина и покой. И только нежность в голосе и улыбка выдавали его радость.

Мать волновалась, словно появление очередного внука – событие пугающее и невероятное. Порой она становилась серьезной, рассказывала мне о трудностях родов и выращивания младенца. А то вдруг делалась смешливой и легкомысленной. «А Зевс-то скоро станет дедушкой», – однажды шепнула она мне, прижала ладонь к губам и рассмеялась. Я тоже.

– Матушка… – Я осторожно подбирала слова. – Я знаю, что я смертна. И мой ребенок тоже должен быть смертным. Но вдруг… Зевс отметит его своим благословением? Я не знаю – как боги обычно относятся к своим внукам?

– Боюсь, они не проявляют к ним никакого интереса, – грустно ответила мать. – Так же как и к тем смертным, к которым… ненадолго проявили интерес. Но след божественного происхождения пребудет в потомках. Этого, милая Лебедушка, у нас не отнимешь. Это, если хочешь, наша награда за опасную близость к богам. Впрочем, надо подумать об имени. И нужно пригласить повивальную бабку, самую лучшую в Спарте. Они знают много важных вещей, которых не знаю я. Есть одна женщина – золотые руки, у нее ни разу ни младенец не умер, ни мать. Я пошлю за ней.

Ни младенец не умер, ни мать… Эти слова напомнили мне, что я не дерево, которое блаженно плодоносит, не рискуя жизнью ради появления яблока или персика.

– Зови меня Пиелой, толстушка, – говорила курносая женщина. – Все меня так зовут.

Она уперла руки в бока и смотрела на меня.

– А я тебя уже видела. Я ходила смотреть состязания девушек. Так что не воображай, будто ослепила меня своей красотой. Мне нет дела до твоего лица, меня волнует только пузо. Вопрос в том, все ли с ним в порядке? Вот что нас должно волновать. Ну-ка, ложись, я тебя осмотрю.

Я послушно вытянулась на кровати, она мяла мой живот и прикладывала к нему ухо. Руки у нее были ласковые, в отличие от манеры говорить.

– Вроде бы все в порядке, – заключила она и встала. – Так, говоришь, ты должна родить в середине зимы?

– Нет, ближе к концу.

– Это хорошо. А то как бы я карабкалась в гору, когда она заледенеет? Теперь, деточка, ты должна есть пищу, которая будет поддерживать воду в твоем организме. Пища, которая поддерживает огонь, может вызвать схватки до срока. Поэтому ни лука-порея, ни уксуса. Да, это нелегкая диета. Но и работа нам предстоит не из легких. Если будут вопросы – посылай за мной.

Она наклонилась и прошептала мне на ухо, как большой секрет:

– Люди ничего не знают ни о родах, ни о младенцах. Не слушай дураков. Всегда спрашивай меня.

Пиелу мне боги послали. Ее терпение было неисчерпаемо: я задавала бесчисленные вопросы. Но на один – почему моя фигура не изменилась – она не смогла ответить, только покачала головой: «По-разному бывает, деточка, по-разному».