Дюран свирепо оглянулся, но, встретив взгляд Блэка, сверкавший лукавой веселостью, отвернулся и вышел, сказав отрывисто: — Благодарю! Сейчас же за дверью ему попался Мак Грегор и посмотрел на него с удивлением, таким неестественным показался ему звук его голоса.

— Где вы были, Дюран? — спросил он. — Мы уж боялись — не больны ли вы — и хотели предложить вам воспользоваться нашей походной аптечкой.

— Как вы, право, заботитесь обо мне — просто чудо, а не друзья! — отвечал Дюран раздражительно; — я вышел на балкон, не успел двух минут там пробыть, Блэк бежит: «Идите завтракать!» и чуть не плачет со страху, чтоб я не отощал. А теперь вы с аптечкой! Не прибавят ли еще чего Гордон или сэр Джордж к моему благополучию?

— Что с вами, Дюран? — спросил Мак Грегор в недоумении. — Вы не имеете обыкновения раздражаться из пустяков; разве я сказал вам что-нибудь неприятное?

— Я и не думаю раздражаться, только вы-то не поднимайте шума из пустяков.

— Ну полно, полно, я вас обидеть не хотел, а вы знаете, где нет намерения обидеть, там нет и обиды. Где Гревз?

— Сидит у своего окошка и рисует.

— Ну, если он принялся рисовать, значит, его целый день из комнаты не выманишь.

— Нет, он сейчас сойдет, он сказал, что недолго займется.

— Удивительно: он обыкновенно как примется за карандаш, так готов весь мир забыть. Верно, здешний климат на него действует, если он начинает лениться. А что он рисует?

— Он… он срисовывает мисс Миньонету.

— Мисс Миньонету! Где же она?

— На… на балконе.

— На балконе? Так вот что — понимаю, — улыбнулся Мак Грегор. — Кто ж теперь там с ней?

— Блэк, чтоб его…

Дюран вдруг умолк, словно прикусил язык. Мак Грегор бросил на него испытующий взгляд.

— Г-м, — протянул он многозначительно. — Идите же завтракать, Дюран, — прибавил он, увидев подходящих Гордона и сэра Джорджа. — Пока вы будете в столовой, мы тут втроем полюбуемся на мисс Миньонету.

— На мисс Миньонету, — повторил сэр Джордж. — А где она?

— На балконе. Пойдемте к ней. С вами ваша записная книжка, Гордон? Вот вам случай внести в нее что-нибудь хорошенькое.

— Мой «agenda» всегда со мной, — отвечал Гордон, вынимая из кармана книжку. — Куда же идти?

— Сюда, — отвечал Мак Грегор, направляясь на балкон, где в это время стояли Блэк и Миньонета, а Дюран пошел в столовую, бормоча про себя:

— Все заняты ею: Гревз ее срисовывает, Блэк с ней разговаривает или по крайней мере старается с ней заговорить, Гордон собирается ее описывать, эти два старых дурака — сэр Джордж и Мак Грегор — бегут любоваться на нее. А меня прогнали завтракать. Очень нужно! Мне и кусок в рот не пойдет.

Когда Дюран вошел в столовую, там никого не было. Бернет давно уже ушел с профессором работать в библиотеку: им нужно было там многому поучиться друг у друга. Молодой Профундис был в саду, как нам известно. Одинокий завтрак вовсе не понравился Дюрану, хотя стол сервирован был отлично. Марсовская кухня показалась ему еще преснее, вино еще слабее вчерашнего, невидимые слуги положительно наводили на него ужас. А с балкона к нему доносились смех и веселые голоса и дразнили его немилосердно. «Мисс Миньонете, как видно, весело с ними», — думал он, машинально проглатывая кусок за куском. — «Интересно только знать, как они с ней разговаривают, ведь она может отвечать им только знаками да своей удивительной игрой физиономии. Ишь как заливаются — о чем это? Желал бы я знать».

Вдруг голоса на балконе смолкли. Если голоса дразнили его, то молчание окончательно вывело его из себя. Он бросил завтрак на половине и выбежал на балкон. Там никого не было, кроме брата Миньонеты. Дюран обрадовался и ему: он был так похож на сестру! Молодой Профундис с улыбкой подошел к нему и протянул ему руку. Дюран подал ему свою и тотчас почувствовал, что вес его как будто исчез: впечатление было точно то же, как накануне, когда профессор взял его за руку, чтобы поднять на балкон. Они тихо опустились на землю, и молодой человек провел его в небольшую рощицу, где все общество было в сборе. Там был совершенный рай. Солнце мягко сквозило через зеленую листву, воздух был полон благоуханием цветов, фонтаны гармонически плескали в мраморных бассейнах, откуда-то слышалась музыка, тихие звуки которой словно трепетали в воздухе. Красивые животные, похожие на коней, бегали и резвились, беззаботно щипали травку и листву или доверчиво ласкались к присутствовавшим. Пестрые бабочки перепархивали с цветка на цветок, как живые драгоценные каменья, птички, наперерыв блистая яркостью перьев, сидели на ветках целыми стаями, заливаясь веселым щебетаньем. Но всего интереснее были костюмы собравшихся гостей: у профессора был в этот день назначен утренний раут в честь приезжих с Земли. Пожилые мужчины и дамы были одеты в более или менее темные цвета, молодые люди — в яркие, молодые девицы — в нежные. Старость в этом избранном обществе отличалась благообразием и ласковою предупредительностью, молодежь — красотою и отсутствием заносчивости. Все обходились друг с другом вежливо, разговор шел чинно, неторопливо. К пришельцам из другого мира все относились, конечно, с любопытством, но приветливо и без тени навязчивости. Обитателям Земли также было, по-видимому, по себе в этом чуждом для них кругу. Мак Грегор сидел в великолепном кресле с довольной улыбкой человека, отдыхающего после долгих трудов. Сэр Джордж разлегся на траве и предавался кейфу, по-видимому, совсем забыв даже, что на свете есть финансы. Гревз против обыкновения был без карандаша, а Гордон без записной книжки. Блэк был веселее всех: он сидел на диване между Миньонетой и ее подругой, также очень красивой девушкой, и был, как говорится, вполне в своей тарелке. Ирландец везде ирландец: были бы ему хорошенькие женщины, а там хоть трава не расти.

Дюрана представили гостям: он вежливо поклонился, но затем отошел в сторону и надулся, сам не зная за что. Никто бы не узнал в этом молодом человеке с безучастно потупленными глазами и хмурым выражением на красивом лице живого и пытливого романиста-наблюдателя, который всегда так зорко вглядывался во всякую обстановку, его окружавшую, стараясь уловить какое-нибудь оригинальное положение, способное пригодиться ему для его произведений. Между тем, если бы он был в своем обыкновенном настроении, он мог бы извлечь из всего окружавшего массу материалов, но он, по-видимому, не замечал ничего и даже выслушал равнодушно новость, способную удивить хоть кого: профессор, просидев с Бернетом целую ночь, настолько перенял у него по-английски, что мог уже довольно свободно изъясняться на нем со своими гостями и даже успел передать частицу своих новоприобретенных познаний сыну. Миньонета также выучилась произносить довольно верно несколько фраз. Такая переимчивость изумляла даже Бернета, тем более что и он сам — не говоря уже о его спутниках — не мог пока усвоить себе ни одного слова из марсовского языка. Трудно было, впрочем, и дивиться этому: у марсовцев ум развит не по-нашему.

Некоторое время обитатели Земли предавались сладостному кейфу, любуясь окружавшей их райской обстановкой, отвечали через профессора на предлагаемые им вопросы, но больше молчали, погруженные в сладкое раздумье, которое могло отчасти назваться реакцией после вынесенных ими бурных впечатлений. Кто бы решился осудить их за то, что они, наслаждаясь вполне заслуженным спокойствием, забыли на несколько минут, что где-то, в далеком пространстве, вращается наша грешная Земля с ее печалями, тревогами, мелкими заботами и мелкими радостями — Земля, которую им первым удалось покинуть иначе, как для того, для чего обыкновенно покидают ее смертные, т. е. для загробной жизни.

Два часа пролетели для них так быстро, как могут пролететь в нашей земной юдоли разве для какой-нибудь влюбленной парочки на тайном свидании. Затем марсовцы встали, накинули свои плащи — зеленые с золотом или серые с лиловым — и простились с хозяевами. Профессор объяснил Бернету, что каждый идет к своим занятиям, и что поэтому гостям придется часа два забавляться между собою, так как и ему с семейством нужно заняться делом. На блаженной планете Марс дневной труд берет только два часа — остальное время посвящается отдыху и забавам.