Де-Рюшампи (изменившимся голосом). Вряд ли русские могут заготовить товаров столько, чтоб это отразилось на ценах мирового рынка!
Ломоносов. Спросите у сих юношей, они ответят вам.
Де-Рюшампи (после молчания). Я, пожалуй, спрошу. У меня, видите ли, приготовлено несколько кораблей с железом. Господин министр, интерес понятный?
Иконников. Еще бы! Но я не изобретатель. Шелех может ответить вам! Но как ему отвечать о том, во что вы не верите?
Де-Рюшампи. А во что я не верю?
Иконников. В открытия, которые сделал тот же Ермола Шелех.
Де-Рюшампи. Мне отрицать открытия, когда они отражаются на ценах мирового рынка?
Люкке. И, кроме того, видные ученые Европы подтверждают!
Иконников. А! И вы, академик Люкке, закупали железо?
Люкке (вздохнув). Всеобщее увлечение! Архивариус! Перо! Протокол! Я подписываю. (Пишет.)
Иконников. И вы, фон-Винцгейм, хотите подписать?
Фон-Винцгейм. Что поделаешь? Русское железо пользуется в Европе большим спросом. Перо, я подписываю!
Тауберт (свирепо, Люкке). Глупцы, предатели!
Люкке. А вы, Тауберт, контрабандист! Вы через Кенигсберг запрещенные к вывозу товары вывозили!
Ломоносов (писарям). Вот сие записать.
Тауберт. Я тебе покажу записать!
Тауберт бросается на Ломоносова, хватает его за горло. Нарышкина вскрикнула, Разумовский смеется. Ломоносов без труда оттягивает руку Тауберта, сжимает ее и бросает его на пол.
Ломоносов. Буде баловаться-то, болван.
Иконников. Адъютант! Помогите Тауберту покинуть конференцию!
Тауберт. Как, мне, зятю Шумахера?
Иконников. Да, представьте, вам.
Тауберта уводят.
Уитворт (взволнованно, Иконникову). Господин министр! Покажите мне ученого, необыкновенно быстро решившего важнейшую задачу: «улучшить качество кож в пять и более раз».
Иконников. А вы разве, сэр Уитворт, подписали протокол?
Уитворт. О, это пустяки! (Подписывает.)
Иконников. Калина Судьин!
Калина Судьин (звонко). Здесь мы!
Из-под арки выходят Калина Судьин и Анкудин Баташ, одетые по-городскому и не без щегольства. Они несут куски кож.
Ломоносов. Подойди поближе, Калинушка.
Калина. Михайло Васильич! Я свой авантаж знаю. Им оттуда на меня импрессия лучше. (Кланяясь Уитворту.) Сэр?
Уитворт (кланяясь, с недоумением). Сэр!
Калина. Сэр, эти кожи выделаны по моему способу. Юфть начал было со мной изучать Анкудин Баташ, но отошел.
Баташ. Я по узорной коже двинулся.
Уитворт (тыча пальцем то в Калину, то в кожи). Этот? Эти? Такие кожи — этот… мальчишка?..
Калина. Химия, сэр. Химия суть подражательница естества, и она столь же пространна, как сама природа. Химия разрушает или растворяет — и паки оживляет, и превращает в новое творенье природы!..
Уитворт. Ах, сэр! Я объелся теорией. Скажите лучше скорее, сколько времени вы дубили этот сорт юфти?
Калина. Этот сорт юфти, сэр, прежде старики дубили от осьмнадцати месяцев до двух лет, сэр. А теперь, сэр, самое большое дубим мы ее, с помощью химии, в срок от пятнадцати дней до двух месяцев.
Уитворт. В двенадцать раз сократили срок дубления? Боже!.. И сколько же вы таких кож заготовили, сэр?
Калина вопросительно смотрит на Иконникова. Тот кивнул.
Калина. К концу нонешнего года, сэр, заготовили более мильона штук.
Уитворт. Более миллиона штук юфти? А цена им, цена, сэр?
Калина. Да как обещали, раз в пять дешевле прежних.
Уитворт. Мои скупленные кожи в пять раз дешевле?!
Люкке. Умоляю, сколько выплавлено железа?
Иконников. Шелех! Сколько вы там выплавили железа?.
Шелех (посмотрев в бумаги). Три миллиона пудов.
Люкке, Уитворт, Де-Рюшампи. По цене?
Шелех. По цене втрое дешевле прежней.
Люкке. Я разорен!
Уитворт. Господа, мы все разорены… (Калине). Поддержите меня, сэр… (Студенты отводят его к креслу, и он повисает на нем.)
Академики, толкая друг друга, бросаются подписывать протокол.
Миллер. Когда сопротивление бесполезно, то глупость (указывая на Люкке) волнуется, бессилие (на де — Рюшампи) — жалуется, низость (на Шумахера) — изворачивается и лишь одна мудрость (на себя) — покоряется. Я подписываю! (Подписывает.)
Нартов. Граф Кирилл Григорьевич, дай старику сказать.
Советник Нартов в старомодном темном кафтане, в бархатных сапогах, опираясь на палку, медленно идет к Ломоносову.
Разумовский (Иконникову). Советник Нартов, изобретатель, учил Петра токарному искусству.
Иконников. Знаю Андрея Константиновича, знаю.
Нартов. Учил Петра Великого? Кого учить! Он сам учил всех, и здорово учил. (Указывая на академиков.) Вот этих бы он поучил — дубиной. Зазнались, заелись… Ай-яй-яй… (Студентам.) Стоял я не раз с Петром и у токарного станка. Рука у него горячая, возьмет когда да поведет не так… а я его поправлю. Потом свои-то руки уберешь, и будто железо раскаленное держал. Вот это — рука! У Ломоносова такая ж. И дай бог вам такие руки! Прими поклон, Россия молодая.
Голоса. Слава Нартову. Слава Ломоносову!
Теплов (подавая протокол Разумовскому). Великий восторг всех обуял! И на вашем лице, ваше сиятельство, зрю то же самое. Извольте подписать. Награды и звания изобретателям я тоже обозначил. Металлурга Петера Алексеева я думал бы в профессоры: троих — Шелеха, Пиленко, Укладника — в адъюнкты, остальных же…
Крашенинников. Ваше сиятельство! Я много путешествовал и часто в путешествиях, когда я думал о дорогих сердцу местах, виделась мне Москва, и виделось мне открытое благодаря неустанным хлопотам Михаила Васильевича здание Московского университета!
Голоса. Создателю Московского университета слава!
Крашенинников. И виделось оно мне в веках лучшим и прекраснейшим зданием мира! Посему, ваше сиятельство, мы ходатайствовали, чтоб первый и любимый ученик Ломоносова, поэт и философ Николай Поповский был назначен профессором Московского университета.
Разумовский. Что, русские мы или не русские? (Пишет.) Всех в профессоры!
Ломоносов (Разумовскому, указывая на учеников). Молодые! И как их много! И какие они непобедимые! Ах, ваше сиятельство! Молодость есть величайшее чудо мира. А молодая наука, да еще наша, русская, разве это не чудо из чудес? (С чуть приметной насмешкой.) Как я рад, ваше сиятельство, что вы, самый молодой в мире президент Академии наук, находитесь теперь среди многочисленных молодых ученых!
Разумовский (сухо, понимая насмешку). Да. Я тоже рад, Ломоносов.
Академики. Виват! Виват! Виват Академии!
Входит Стефангаген.
Стефангаген. Ваше высокографское сиятельство!
Разумовский. Еще что там?
Стефангаген. Ваше сиятельство (кланяясь Нарышкиной), обращаюсь к их высокографскому сиятельству. Прибыл Нарцысушко, любимый арапчонок государыни!
Из коридора, подскакивая и размахивая письмом, бежит арапчонок, разодетый в шелка, ленты и кружева. Он подбегает к Нарышкиной и подает ей письмо. Она разрывает конверт, читает, гладя арапчонка по голове, затем целует письмо. Все заулыбались. Взоры всех академиков сосредоточились на Нарышкиной.
Миллер. Какой торжественный день!
Люкке. Какое удивительное заседание Академии наук!
Нарышкина. Спасибо, Нарцысушко! Скажи: кланяется земно, благодарит государыню и будет непременно и тотчас.
