Поведал притчу лукавый Тихо Браге, смиренно поглядывает на короля.

— Занятная история, — исполнился негодования государь. — Однако, господа, у меня голова разболелась. Верно, мигрень подступает. Возвращаемся в Копенгаген!

И скороспешно Небесный замок покинул в сопровождении свиты, пышной, как локоны супруги тайного советника…

— Неудовольствие его величества вызвано каверзной, недопустимой притчей, — сказал канцлер угрюмо.

— Нечего понапраслину возводить, — встрял в разговор шут гороховый с колокольчиками.

Вальтендорф отвернулся, будто не расслышал словес презренного человечишки, безумца.

— Угодно ли знать, что должен был предпринять в подобной совокупности обстоятельств любой верноподданный? — спросил он у Тихо после долгого молчания.

— Угодно, — отозвался астроном, обгладывая кость чуть меньше турецкого ятагана.

— Вместо выдумывания сомнительных притч надлежало не только согласиться с его величеством, но и раскаяться, притом чистосердечно, в своем невежестве. Вослед за раскаянием надлежало в одну ночь измыслить план новой обсерватории и представить чертеж господину тайному сове… — Вельможа осекся, опасливо глядя на безумца с колокольчиками. Лицо безумца налилось кровью, все тело искорежили судороги.

— Замолкнуть всем! Ни слова! — прокатился по трапезной бас Тихо Браге. — Лонгомонтанус, предсказанье записывай!

Людвиг Лонгомонтанус, первый помощник короля астрономии, в то же мгновенье извлек откуда-то бумагу, обмакнул перо в чернильницу.

— И будут глады, моры и землетрясения! — пророчествовал шут. — И будут знамения в Солнце, и Луне, и звездах, а на Земле уныние народов и недоумение! И море восшумит и возмутится! Люди будут погибать от страха и ожидания бедствий, грядущих на вселенную. И престолы небесные поколеблются!.. — Высокий голос юродивого перешел в хрип, затем в бессвязное бормотанье. Все стихло.

Тихо Браге призвал слуг, наказал им отнести несчастного в опочивальню.

Прерывать размеренное течение канцлеровой речи ради невразумительных откровений ничтожного шута! Такая дерзость переходила пределы всех и всяческих границ. «О, ты и не подозреваешь, ученый гордец, что за будущность уготована нами Небесному замку, — думал вельможа со злорадством. — Поначалу мы (разумеется, повелением государя!) лишим тебя и всю ученую твою братию пенсиона. Вослед за прекращением выплаты жалованья приберем к рукам твои поместья. По-другому запоешь, многомудрый Тихо Браге!»

Спалось канцлеру неспокойно. Снились Вальтендорфу ветры, растения, птицы, звери, названия коих он не знал. Под утро явились в сон столбы Геркулесовы. А на оных столбах жужжали, стрекотали, плясали, скакали, свиристели поделки игрушечные, затейливые. И витал над столбами юродивый без роду и племени, страшный, как сарацин. И слова изрыгал пророческие:

— Пирри-древви-шавкутти-дробашши!

…Поутру очнулся от кошмаров высокий гость. Скверно на душе, тягостно. Самолично, без помощи слуг, в камзол облачился, башмаки натянул, шляпу с перьями на швейцарский манер. Решил прогуляться выйти. А навстречу, из трапезной выскользнув, пес сребристо-шерстый трусит, хвостом виляет, тварь, тявкает радостно. Разъярился канцлер, хлыстом — раз! другой! — прошелся по псине. Пройтись-то прошелся, да неожиданно почувствовал себя на воздух подъятым. Тихо Браге — и откуда он взялся? — государственного канцлера, за шиворот одной рукой держа бережно, до дверей Небесного замка донес да и припечатал с размаху к дверям. Вследствие сего насилия вельможа со свиными бойкими глазками, облаченный в кафтан с позументами, пулей вылетел на крыльцо.

…Угаснет неяркое лето северное. В сентябре гонец прибудет государев в Небесный замок, привезет весть. Коротка весть, да коварна: в столице комиссия учреждена для оценки астрономических трудов Тихо Браге.

Зима настанет. Завьюжит, запуржит февраль. Пакет лощеный доставит почта хозяину Уранибурга. Из далекого Тюбингена пакет, от друга молодости университетской, от Мишеля Мэстлина. А в пакете, кроме письма, — «Космографическое таинство», печатное сочинение ученика Мэстлинова, Кеплера Иоганна. Прочтет книгу король астрономии — диву дастся: двадцать пять лет всего-то юнцу, а рассуждает вровень с Птоломеем, Коперником. Расстояние между планетами пытается постигнуть, вывести причину движенья небесных тел. И все фантазией, домыслом, догадкой, без единого наблюдения воочию за ходом светил. А ежели его вдохновенье обогатится опытом многолетних измерений небес? А ежели в руки сему прозорливцу вложить труд всей жизни Тихо Браге?

Не мешкая, сочинит письмо Иоганну Кеплеру старый звездовидец. К себе, в Уранибург, призовет, жалованье предложит подобающее.

Едва уплывет письмо в Тюбинген, новый гонец скачет от его величества. Ученая королевская комиссия установила: астрономические труды Тихо Браге не только бесполезны, но и вредны. И посему следует лишить его пенсиона, а работы в звездоблюстилище приостановить.

…Торжествуй, Вальтендорф, канцлер ничтожный! Ты одолел Тихо Браге, датского дворянина, унизившего свои гербы и титулы занятием плебейской наукой, сговором с нечистой силой, женитьбой на простой крестьянке.

Торжествуй, веселись, вельможа! Ты навеки вошел в историю рода человеческого: спустя два столетия знаменитый Лаплас от имени астрономов всех времен предаст тебя проклятью на все времена.

…Расколдует продрогшие просторы весна. Звездогадатель, наняв первый попавшийся парусник, снова отправится мытарствовать по Европе, в надежде обрести прибежище. И покачнется за кормою Дания, — родина, отвернувшаяся от своего единственного астронома.

Мимо пахаря, коего секут на скотном дворе за ослушание.

Мимо плачущего отрока, коего насильно уводят в солдаты.

Мимо кострища, на коем сожигают живьем лошадь, собаку и трех черных кошек, — за чародейство сих тварей, за колдовство.

Будет расхаживать по палубе Тихо Браге, богач и нищий, скиталец и властелин. Будет шептать свое бессмертное: «Всякая земля — отечество для сильного; а небо есть везде». И ночами, в трепетном пыланье свечи, будет склоняться он над сочинением, где на титульном листе обозначено: «Иоганнес Кеплерус. Мистериум космографикум»[21].

А историк огорченно напишет когда-нибудь:

«Что касается до судьбы прекрасного Уранибурга, то она была весьма печальна. Правительство бросило этот великий памятник его славы, могущий пережить и датский народ, и датское государство, на произвол судьбы. Оставаясь без всякого надзора, здание постепенно разрушалось, а деревенские жители и пристававшие к острову рыбаки камень за камнем растащили его все. Когда через семьдесят четыре года после отъезда отсюда Тихо Браге Парижская академия наук послала экспедицию на остров Гвен для точного определения широты обсерватории Тихо, то от дворца не осталось уже следа, и нужно было сделать обширные раскопки, чтоб отыскать фундамент здания…»

Славен Грац, многажды славен стольный град Штирии великой! Величавы, тверды его стены, почитай, к облакам вознесены над бездонными рвами, — посягни, сунься, супостат! Где отыщешь реку полноводней, прозрачней, нежели Мур? Где, в каких краях так благовестят колокола? Найдутся ль во всем христианском мире сапожные, суконные иль ювелирные мастера искусней умельцев Граца? А ежели и найдутся, они немедля, едва заслышав о Штирии великой, покинут свои жилища и переселятся сюда. Ибо нет государя мудрей, щедрей, любимей взаимно любимыми им сынами отечества, чем эрцгерцог Фердинанд.

Вольготно, на семи холмах, раскинулась столица, ничем не хуже святого Рима. Именно на семи холмах, а не на одном, как пытался о позапрошлогодье толковать на хлебном рынке захудалый странник из венгерских земель. Сего лазутчика за хуленье и поклеп плетьми высекли нещадно, раздели донага и водворили в прорубь. Раскаялся проходимец: по глупости-де об одном холме сболтнул.