Так она всегда говорила.

Я иногда называл его Брюс Ли, потому что знал, что он от этого тащится. Мы оба тащились. На самом деле мы смотрели только один его фильм, на видео, но оба мы от него обалдели. С тех пор мой брат поставил себе задачу иметь такое же тело – худое, но мускулистое, только чтобы мускулы не бросались в глаза и чтобы живот был хорошо очерчен, – и, по правде говоря, он понемногу приближался к своей цели.

Мой брат был вовсе не из тех, что из кожи вон лезут в гимнастическом зале, спорт вообще его не сильно интересовал, он просто хотел иметь хорошее тело и быть готовым к любому.

Пистолет он засунул за пояс, а черную рубашку выпустил, чтобы прикрыть пистолет. Он высоко закатал рукава – на ладонь выше локтя. Он всегда так носил рубашки. Он спокойно вытащил пистолет и пальнул ему в лицо. Никто не двинулся с места. Я знаю, в кино всегда находится кто-нибудь, кто строит из себя героя и хватает пушку охранника, и прочая бодяга, – забудьте об этом, мы живем в реальном мире, а в реальном мире, когда парню сносят башку с расстояния меньше чем в два метра, все окружающие делаются спокойными, как каменные статуи. Ну что за лажа! Эти люди даже не знают, что они на самом деле видели. Одни говорили, их было шестеро, другие – что он был один, никто не набрался храбрости посмотреть ему в лицо. Одна сеньора даже поделилась своей уверенностью в том, что этот человек был ужасен, ужасен! Мой брат! Как бы мне не лопнуть со смеху.

– Как всем вам, должно быть, известно, этот тип, в которого я только что выстрелил, никому ничего хорошего не сделал. Он не был хорошим человеком. Поэтому, надеюсь, мы не станем ворошить прошлое. Лично я думаю убраться отсюда как можно скорее, так что вы, если не будете делать глупостей, сможете, как и собирались, использовать остаток вечера и остаток ваших жизней по своему усмотрению.

Он очень хорошо говорил. Убедительно.

Он вышел на улицу с пистолетом в руке, держа всех на мушке, хотя на самом деле никого он на мушке не держал. Он сел в машину, из которой как раз выходило какое-то семейство. Отец и мать уже были снаружи. На заднем сиденье красила губы девушка.

– Вы не против отдать мне ключи?

Конечно, папаша их отдал – он ведь видел пистолет.

Брат сел за руль и тут заметил ее в зеркале заднего вида.

– Выходи!

– Нет.

Он не мог тратить целый день на дурацкие дискуссии, поэтому включил зажигание и рванул с места. Машина взревела, как в кино. Это была первая украденная вещь в его жизни. Новенький «БМВ», гордость немецкой техники, с девушкой на заднем сиденье.

С очень красивой девушкой.

– Почему ты не вылезла?

– Мой отец меня бьет.

– Наверно, я должен был и его пристрелить.

– Нет, так лучше. Если мой отец умрет, я стану думать, что это моя вина, и останусь навсегда несчастной. Я целый миллион раз просила Бога, чтобы у него случился сердечный приступ, но ничего не изменилось.

– Бога нет.

– Вот, значит, в чем дело.

Она перелезла через сиденье и уселась с ним рядом.

Какое-то время она молча его разглядывала. Она никогда не видела, чтобы так водили машину. Я не утверждаю, что отец ее не бил. Так оно и было, ей крепко доставалось и еще сильнее досталось потом – я только хочу сказать, что она осталась в машине, потому что как только его увидела, то влюбилась в него, как дура.

– Я знал, что так будет. Ни одного полицейского не появилось.

Он сбросил скорость и теперь спокойно ехал по городу.

– Ты на этот счет не беспокойся, они обязательно появятся.

В этом она оказалась права.

– Мне нужно уехать подальше, так далеко, как только получится, поэтому лучше я тебя где-нибудь высажу.

– Так далеко, как получится, – звучит потрясающе. Я остаюсь.

Ему совсем не улыбалось брать ее с собой, но дело в том, что она была очень красивая.

Дальше он ехал молча – не хотел, чтобы она подумала, что он согласился, хотя сам-то уже понимал, что согласился.

Он выбрался на шоссе, ведущее к побережью. Пару раз он заблудился, потому что не привык ездить по центру города. Она ему немножко помогала.

Мне кажется, он точно не знал, что делать дальше. Ему просто хотелось ехать и ехать и никогда никуда не возвращаться. На самом деле он не был убийцей. Знали бы вы, сколько он читал. Скорее он был поэтом.

– Где ты взял этот пистолет?

– Нашел.

– Да ладно тебе…

– Да я клянусь тебе, нашел его в мусорном баке, в нем всего три пули. Ну, теперь уже две.

– Ты кого-нибудь убил?

– Думаю, да, охранника в том магазине, но он и сам немного виноват.

– В этом я не сомневаюсь. Я уже много лет хожу туда за покупками. Бог знает сколько я там денег оставила, а эти долбаные охранники каждый раз пристают ко мне с чеком. Как будто я у них ворую.

– Я никогда ничего не воровал. Она улыбнулась:

– Ну да, не считая машины. Но это была непредвиденная ситуация.

Она пристально на него посмотрела и снова улыбнулась. Она с ума по нему сходила. Тут нет ничего удивительного, девчонки всегда за ним таскались. Некоторые могли целый день простоять перед нашей дверью, ожидая, когда он выйдет. Ему это не нравилось. Я даже думаю, ему в каком-то смысле неприятно было быть красивым. Не то чтобы он хотел быть уродом, просто для него быть красивым означало другое, что-то хорошее, что нельзя использовать для собственной выгоды. Он был не из тех, кто пользуется своей красотой, чтобы доводить до слез девчонок.

Он был красивым, только и всего.

– И как это?

– Что?

– Убить кого-нибудь?

– Понимаешь, это то же самое, что никого не убивать, хотя, наверно, разница все-таки есть.

– Ты с этим поосторожней.

Я не первый раз курил травку, но эта была сильнее, больше била по мозгам. Вообще-то он при мне никогда ничем таким не занимался, так что тот раз был первым и последним.

– Мне не нравится, что ты куришь, а особенно эту дрянь, слышишь? Если я еще раз тебя застану, руку сломаю или чего похуже сделаю.

– Хорошая трава.

– Да, она прекрасная, но ты не перебирай. Дай-ка сюда, я не хочу, чтобы ты превращался в дурачка.

– Да это ж не в первый раз…

Он притворился, что хочет меня ударить, в шутку. На самом деле он никогда бы меня не ударил. Что бы я ни делал.

– Давай сюда косяк, гном, давай-давай.

Я вернул косяк. Я уже здорово обкурился – моя голова танцевала где-то в другом месте.

– Помнишь того космонавта, который завис в космосе? Когда Россия развалилась?

– Не Россия, а Советский Союз.

– Ну да. Помнишь, никто не хотел тратить деньги, чтобы спустить его на землю, и его там оставили мотать круги еще черт знает на сколько?

– Помню, и что?

– Думаю, хреново тому парню приходилось… не знаю, как-то он мне вспомнился… бедный русский.

– Наверно, теперь он даже вверх по лестнице не поднимется.

– Да, даже по лестнице…

– У него, наверно, даже каблуков на ботинках нет.

– Да, даже каблуков на ботинках…

– И уж конечно он не отходит от своего дома, даже чтобы купить газету.

– Уж конечно нет, скорее всего он приковал себя к холодильнику…

– Этого парня больше никуда не запустят.

И тут я начал танцевать, не знаю почему, так уж мне захотелось. Это при том, что я вообще ненавижу танцевать. Я никогда не танцую. Ну, кроме того раза. Он веселился вовсю.

– Давай, давай!

И я давал. Я кружился, махал руками, вел себя как безумный. Я ведь не профессиональный танцовщик. Он ловил кайф.

– Танец русского! Танец русского, который никому не нужен!

Он меня подбадривал, и я продолжал.

– Кому ты нужен, русский?

– Никому, никому.

– Кто тебя заберет отсюда?

– Никто, никто.

– Как тебе там, русский?

– Плохо, плохо.

Он находился в нашем доме, поэтому вел он себя неправильно. Никто не может входить в чужой дом и разговаривать так, как разговаривал этот тип.