Оставьте детей в покое[2]

– И что теперь?

Он сам точно не знал, к чему это относится. Все утро у него болел живот. Страшные рези в животе. Острые, словно нож. Я это знаю, потому что она сама мне так сказала, а потом отдала пистолет. Пистолет был не ее. Многие так говорили, но это неправда. Это был его пистолет. Сейчас чего только не говорят, какая разница: пистолет был его. Точно. Большой, черный, автоматический.

– Он не шевелится.

– И не будет. Он теперь мертвее, чем я.

– Ты ведь не мертвый.

– Скоро буду.

И он был прав. Спустя два часа в него всадили столько пуль, что нужно было крепко его любить, чтобы прийти посмотреть на него. Мама не пришла. Никто его особенно не любил. Никто его вообще не любил. Да и она тоже. Она ведь смотрела все эти фильмы о молодых убийцах. Она была в шоке, это верно. Но оттуда до любви путь довольно долгий.

– Это не очень противно.

– Нет.

– И даже не слишком грустно.

– Все так, как оно есть, пошли отсюда.

Он сел в машину и вспомнил, я уверен, он вспомнил фразу, которую любила повторять мама: «Что-то мне подсказывает, что завтра все будет в порядке». Он рванул с места и произнес:

– Что-то мне подсказывает, что завтра ничего не будет в порядке.

Когда кто-нибудь, например телевизионщики, спрашивают меня, я всегда отвечаю, что мне не нравится то, что он сделал. Потому что это правда и потому что маму удар хватит, если я скажу что-нибудь другое. Но как бы там ни было, он никогда не казался мне плохим. К тому же, мать вашу, это ведь был мой брат. Эти парни с телевидения – они такие кретины. Такие вопросы задавали! Тупые вопросы. Стрелял ли он когда-нибудь в меня? Это ведь мой брат! К тому же при его меткости он бы просто меня убил. Я сейчас был бы мертвее нашего пса, которого звали Дарк – смотрели фильм «Даркман»[3], про парня, который превращается во что угодно, в любую штуковину? Он их страшно любил, и фильм, и пса. Пса переехал грузовик.

– Ладно, можешь отправляться со мной, хотя это полный идиотизм.

– Откуда тебе знать?

– Я знаю.

Какое-то время они молчали. Он всегда водил очень быстро, так что страшно становилось. Очень быстро и очень хорошо. Потом она начала говорить. Она вообще много говорила.

– Отец застал мою мать в постели с другим мужиком…

Он оборвал ее на полуслове:

– Ты меня любишь?

– Чего?

– Ты любишь меня?

– Ну конечно, хочешь, я возьму у тебя в рот?

– Ты берешь в рот у кого попало.

– А ты убиваешь кого попало, это еще хуже.

– Очень остроумно.

Вот и все, что было сказано.

Через пятьдесят километров он открыл дверь и ногой выпихнул ее наружу. В тот момент он ехал не быстро. Он никогда не делал больно девчонкам. Тем более ей. Думаю, она ему даже немножко нравилась.

Первое, о чем я должен заявить: мой брат не был педом. Девственником – да, но не педом. А может, и был. Какая разница! Меня просто бесит, что эти долбаные телевизионщики сразу сказали, что он пед, а сами его и знать не знали. А все из-за того, что она что-то там случайно ляпнула. Телевизионщики думают, что, раз они никого не убивают, они лучше всех, но тут эти парни сильно ошибаются. Клянусь, хуже уродов, чем они, я в своей жизни не видел.

Раньше мне нравилось смотреть телевизор. Теперь меня от него просто воротит.

С другой стороны, вынужден признать, что я и сам девственник. Но уж конечно не пед. Одно с другим никак не связано. Не то чтобы мне этого не хотелось – честно говоря, я просто не знаю, как это сделать.

За три дня до того, как он прострелил башку тому мужику с бензоколонки, она наотрез отказалась вылезать из машины, она решила ездить с ним повсюду, а потом захотела, чтобы он ее трахнул. Они были на заднем сиденье.

– Не хочешь меня отыметь?

– Не здесь. Тут слишком тесно.

– Хватит глупости болтать. Вон сколько места.

– И потом, мы же здесь спим.

Они спали там, потому что в гостиницы их еще не пускали. Ее, возможно, и пустили бы. Но он смотрелся даже младше, чем она.

– Все на свете трахаются там, где спят.

– Я – не все на свете.

Так он решал проблемы, когда чувствовал, что они появляются. Потом между ними уж точно ничего не было. Тем дело и кончилось.

Он говорил как киноактеры, хотя на самом деле редко ходил в кино. У него все было по-другому. Ведущие телепрограмм потом сделали из него телевизионного маньяка. Они показывали куски из фильмов и говорили: вот откуда все пошло. Ну, это уж точно вранье. Мой брат был не из тех психов, которые повторяют все, что видят на экране. У моего брата был пистолет, и он замочил двух мужиков, которых, возможно, действительно стоило замочить. Да уж, он был жестким парнем, но вот маньяком он не был.

Я пытался объяснить это маме, но она предпочитает верить тому, что говорят по телику. Даже она, его родная мать! Она совсем сдвинулась. С ней невозможно стало разговаривать. С другой стороны, это и понятно. Когда она выходила на улицу, люди шептали: смотри, вон идет мать ангела смерти. Телевизионщики так его прозвали, потому что красив он был офигительно. Когда его фотографию поместили в газетах, девчонки с ума посходили. Письма приходили мешками, я все еще храню их. Любовные письма и всякое такое. Писали ему и парни, совсем уже психованные, только эти письма я выбросил.

Он про это ничего не узнал. Когда начали приходить письма, он был уже мертв.

А ему все еще пишут. Словно какому-нибудь привидению. Обо всем ему рассказывают.

Ей тоже пишут, так она мне сказала.

Она хотела стать певицей.

– Зачем ты таскаешь с собой эти мешочки? Что в них?

– Чечевица.

– Чечевица?

– Ну да, это хорошее упражнение. Я глотаю горстку, и это расширяет мой голосовой диапазон. Петь ведь нужно животом!

– Чечевица для голоса? Никогда о таком не слышал.

– Есть многое, о чем ты никогда не слышал, сеньор убийца, – например, о том, как трахаться. Спорим, ты даже не знаешь, что это такое.

– Или, например, как палить в упор по девчонкам. То, что я этого никогда не делал, совсем не значит, что у меня не получится.

По правде говоря, ему не очень-то нравилось, когда к нему вот так цеплялись.

Думаю, она тогда здорово испугалась. Она мне говорила, что ей это казалось смешным, но я уверен, что ей с ним было страшно.

Не всегда, конечно.

Мы всегда проводили лето на море. Каждый год. Он это дело ненавидел. Да нет, не море: ему нравилось смотреть на воду и купаться в одиночку, уже в темноте. Он ненавидел пляж. Парней, которые пытаются снять тёлок на пляже. Сама идея пляжа выводила его из себя. Не знаю, правильно ли я выражаюсь насчет идеи, но думаю, вы поняли, что я хочу сказать. По телику пусть болтают что угодно, но только парни ему никогда не нравились. Он ненавидел почти все, что другие ребята, в общем-то, должны любить: велосипеды, виндсерфинг, большие сиськи, пляж. Он не хотел ниоткуда прыгать и залезать на всякие вершины тоже – просто хотел, чтобы его оставили в покое. Возможно, он все-таки был пед. Откуда мне знать? Тоже мне, нашли эксперта. Я к педам хорошо отношусь. Я вообще ко всему хорошо отношусь.

Вот он – другое дело.