И естественно, это имело свою цену.

— Безусловно, вы знаете, кто они, друзья Мезетти.

— Если бы мы их знали, неужели бы мы так беспокоились по поводу Мезетти?

— Вы не знаете, где они, — вкрадчиво сказал Михаил.

Он улыбнулся, показывая, что он знает, у него были не просто предположения. Это было вполне объяснимо. Русским не составляло большого труда сопоставить факты и выяснить, что американцам известна личность преследуемого. Лайма слегка удивило то, что они до сих пор не перехватили имя. Но потом он сообразил, что имя Стурки вообще не упоминалось за исключением скремблированных передач, а они абсолютно не поддавались расшифровке. Русские должны были знать, что Стурка разыскивается в связи с взрывами в Капитолии, но у них не было оснований связать его имя со случаем Фэрли.

— Нам хотелось бы получить одно-два имени, — сказал Михаил, возвращаясь к креслу.

— Зачем?

— В интересах мирного сосуществования. Открытое взаимодействие между союзниками, если так можно выразиться. — Улыбка открыто демонстрировала фальшь этого объяснения.

— Послушайте, Михаил, вы подбросили нам небольшое препятствие на дороге, но я не думаю, что это дает вам право голоса в корпорации. А что если я оглашу тот факт, что русские чинят помехи?

— Конечно, мы будем все отрицать. И как вы собираетесь доказать это?

— Давайте посмотрим на дело с такой стороны. Я догадываюсь, чем обеспокоены ваши люди. Некоторые ваши приспешники сорвались с якоря, и Москва хочет убедиться, что никто из ее компании не сплоховал. Ваша репутация серьезно пострадает, если окажется, что в этой истории замешаны Румыния или Чехословакия. Хорошо, я дам вам нужную информацию. У нас нет оснований считать, что за спиной похитителей стоит какое-либо правительство. Ни правительство, ни насколько нам известно, национально-освободительное движение. Для вас этого достаточно?

— Боюсь, что нет.

— По-моему, я веду игру достаточно открыто.

— Я знаю, что так оно и есть. — Рот Михаила превратился в черту: казалось, у него совсем не было губ. Его гнев был направлен не столько на Лайма, сколько на своих собственных высших чиновников. — У каждого свои приказы.

Можно было представить, как они сидят там, в Кремле, в наглухо застегнутой форме с удушающим воротником, и отказываются принять компромисс в качестве ответа. Они держат в руках козырь и понимают это. И если Михаил не возьмет взятку, они бросят его на Лубянку. У Лайма действительно не было выбора.

— Юлиус Стурка. Он собрал небольшую группу дилетантов. Возможно, в этом замешан Рауль Рива. Возможно, нет.

— Стурка, — тонкие ноздри русского расширились. — Значит, он. Нам давно следовало разобраться с ним. Он анархист. Но называет себя коммунистом. Он принес нам больше вреда, чем вам за многие годы.

— Я знаю. Абсолютно точно, что он не улучшил вашу репутацию.

— У вас нет предположений, где его искать?

— Нет.

— Жаль. — Михаил осушил свой стакан. — Мезетти снял номер в железнодорожной гостинице в Хейноле. За ним следят три машины. Два или три человека в настоящий момент находятся в фойе. Они ожидают вас и не будут вмешиваться.

— Распорядитесь, чтобы они удалились, когда я приеду.

— Безусловно.

— Я не думаю, что в вашей картотеке есть приличное фото Стурки.

— Сомневаюсь.

У Лайма имелось одно — моментальный снимок, который Барбара Норрис сделала с помощью своей «Минольты». Но это был шестнадцатимиллиметровый негатив, зернистый и нерезкий.

При расставании они не пожали друг другу руки — они никогда этого не делали.

Снег серыми хлопьями вырастал на лобовом стекле, и дворники смахивали его вниз. Он падал наклонно и с силой ударял в окна. Пытаясь разглядеть дорогу, Шед Хилл нагибался над рулевым колесом; конвой, состоящий из четырех машин и полицейского фургона, полз черепашьим шагом.

Перед тем как они сели в машины и отправились в Хейнолу, оператор телетайпа в присутствии Лайма отправил сообщение:

Часть этого сообщения должны были передать в открытом виде, поэтому он не упомянул о русских.

Было только шесть часов, но все вокруг, казалось, медленно дрейфовало в бесформенной субарктической ночи. Темнота была вязкой, как сироп.

Шед Хилл подкатил к обочине, сквозь снегопад мерцали огни железнодорожной гостиницы. Человек в сапогах и меховой шапке лопатой выгребал снег из-под выхлопной трубы своего «Фольксвагена», другой счищал снег с ветрового стекла машины. Лайм вышел и обратился к тому, кто стоял у ветрового стекла.

— Товаристч?

— Лайм?

— Да.

Русский кивнул головой. Повернулся и, задрав голову так, что хлопья снега начали падать на его лицо, показал на окно на втором этаже. Сквозь опущенные шторы был виден свет.

Шед Хилл вылез из машины. Лайм сказал ему:

— Итак, ты знаешь, какое упражнение надо сейчас выполнить.

— Да, сэр.

Лайм сделал не очень заметные сигналы рукой только что прибывшей процессии машин; из них, не хлопая дверями, начали выходить люди, рассыпаясь веером и беря под наблюдение гостиницу со всех сторон.

Корочка льда на крыльце хрустела под ногами Лайма, как яичная скорлупа. Прикрыв голову рукой от обжигающего ветра, он прижался лицом к запотевшему стеклу. В вестибюле виднелось несколько нечетких фигур. Они не участвовали в игре, их никто сюда не ставил. Так или иначе, причины для этого отсутствовали; просто он всегда был готов к худшему.

Он прошел к двери вместе с Шедом Хиллом, и они быстро вошли внутрь; у него были спутанные волосы и стоптанные ботинки. Трое человек в вестибюле встали и направились к двери. Лайм и Хилл посторонились, ожидая, когда они выйдут.

Остались двое пожилых людей в креслах, читающих журналы. Клерк, сидящий за столом, удивленно посмотрел на Лайма, но не пытался остановить его, когда он пошел прямо к лестнице.

Шед Хилл держался рядом. Лайм спросил:

— Есть инструмент?

— Да, сэр.

— Старайся не шуметь.

Они, как воры, с безмолвием хищников поднялись по лестнице. Лайм быстро оглядел коридор и пошел в сторону передней части здания. Над дверью самой дальней комнаты горела лампа. Он дотянулся до нее и, вывернув, погасил. Ему не хотелось, чтобы сзади него был свет; кто знает, вооружен ли Мезетти?

Он осмотрел дверь. Встал на одно колено и заглянул в замочную скважину. В ней торчал ключ изнутри. Шед Хилл открыл футляр с отмычками, и Лайм выбрал тонкие длинные щипцы-плоскогубцы с острыми кончиками. Он сжал ими конец ключа, вытащив при этом правой рукой пистолет тридцать восьмого калибра, висевший у него под мышкой. Шед Хилл закусил губу, костяшки его пальцев побелели на рукоятке револьвера.

Лайм кивнул. Сжал щипцы и повернул их. Ничего не произошло: он повернул не в ту сторону. Почему-то всегда так получалось. Он повернул в другую сторону. Когда замок, ржаво заскрипев, щелкнул, он рванул ручку и ворвался в комнату.

У Мезетти не было времени, чтобы понять, что происходит.

— Повернись, руки на стену.

Вшестером они окружили Мезетти. Обыскивая его, Лайм нащупал вокруг его торса что-то тяжелое и мягкое и скорчил мину.

— Деньги находились при нем все время. Снимите с него рубашку.

Он засунул обратно свой пистолет и быстро осмотрел номер. В ванной комнате без устали капал водопроводный кран над старомодной ванной, стоящей на ножках в виде когтистых лап. Можно было положиться на Мезетти — это, наверное, был единственный номер во всей гостинице, оборудованный ванной. Революция — интересное дело, когда можно заниматься ею в роскошной обстановке.

Агенты сложили деньги на полу, и Мезетти, часто моргая, пытался следить сразу за всеми. Лайм жестом приказал им отойти и встал прямо перед Мезетти.