Когда Мария Борисовна познакомилась с Майей, «Россия» еще не существовала, пределом мечтаний исполнителей был Театр эстрады. Муся считала, что сольный концерт Майе необходим, и уговорила ее. Получить Театр эстрады дело не простое, и Мария Борисовна решила соединить в одном концерте два имени — Майя Кристалинская и Гелена Великанова. Получился этакий «дамский концерт». Великанова выступала во втором отделении, это было ее условием. Майя вышла в скромном костюме: с косынкой, костюм ей достала Муся, выпросив на время на какой-то базе. Великанова же, знаменитость, выступала в элегантном красивом платье.
Концерт прошел с огромным успехом. И никто не ожидал, что на долю Кристалинской оваций придется больше, чем в адрес Великановой. Вот это имело в дальнейшем свои последствия. Уже став звездой первой величины (и это не авторское преувеличение, хотя каждый автор должен любить своего героя и хоть немного возвышать его), она выходила на сцену так, как будто делала это в первый раз, и, как подметил Чермен Касаев, который часто бывал на ее концертах, «выходила как бы извиняясь, с опущенной головой, немножко боком, ее встречали аплодисментами, и она стеснялась их, и уже потом как-то свыклась».
Ее включили в число участников Второго Всероссийского конкурса артистов эстрады. Майя поначалу испугалась, но потом поняла, что может выступить неплохо, и согласилась. Конкурс проходил в Театре эстрады, зал обычно на каждом туре был полон, но на конкурсе аплодировать было запрещено, и только шум после каждого выступления и редкие хлопки, тут же гаснувшие от властного предупреждения председателя жюри, говорили об успехе того или иного претендента. Победителями стали «Дружба» с Эдитой Пьехой, певец Лев Карабанов, поразивший жюри не виданным доселе номером, в котором певец, увешанный инструментами, в сомбреро, был сам себе солистом, оркестром и дирижером. Лауреатом стал Эдуард Хиль (вторая премия), часто выступавший в Москве. А вот Майя…
Она получила третью премию и стала дипломанткой. Почему не лауреатом, никто не знает. Правда, кто-то из жюри объяснил — слишком близко стояла к микрофону. Только ли поэтому?..
Она восприняла это как провал. Провал, бесспорно. Очередной и незапланированный. Он встал в один ряд с увольнением от Лундстрема. Тогда все было списано на откуда-то взявшееся сокращение. Теперь — у микрофона стояла слишком близко… Жюри строгое? Что ж, так и должно быть, на то оно и жюри. Кого винить? Невезение, нечто фатальное? Нет, винить можно только себя. И все же обидно…
Выйдя из театра после вручения диплома, после заключительного концерта, в котором, по традиции, выступали только лауреаты и дипломанты (в эстраде тоже существуют «показательные выступления», как и в фигурном катании, которое смотрит по телевидению вся страна), она все же не удержалась и, сидя в машине, расплакалась.
Майя теперь часто плакала — сказывалась болезнь, то постоянное напряжение, в котором она жила. Его, скорее, можно было назвать страхом.
Спустя несколько месяцев Майя плакала, сидя на трибуне Дворца спорта в Лужниках. Ее пригласил в Московский мюзик-холл сам Александр Павлович Конников — главный режиссер, там можно было, не участвуя в гастролях, выступать с двумя-тремя песнями в представлениях, талантливо срежиссированных Конниковым.
И кто только не работал в этих представлениях, где песни были просто вставными номерами! Шли спектакли — «Москва — Венера — далее везде», на которые трудно было достать билеты, позже — «Когда зажигаются звезды», и тоже — с аншлагом. Оркестром дирижировал Юрий Саульский, потом — бывший бакинец, композитор Владимир Рубашевский (ставший мужем Маши Лукач). И кто только не пел в этих представлениях, от певцов известных до новичков. Обстановка на репетициях и за кулисами была самой доброй, как будто собиралась родня, а участников-то — не менее сотни. Душой же был Александр Павлович, вот как-то умел этот человек объединить людей, казалось, необъединяемых — пришел на спектакль, спел или сыграл свое — и ты свободен, приходи в следующий раз, тебя здесь всегда ждут и всегда тебе рады. А если какое-нибудь ЧП — ну как не пойти артисту навстречу! Вот в Ленинграде, например, Нина Дорда отпросилась на сутки — уехала на рыбную ловлю, корюшка пошла! Как не отпустить!
В общем, всегда было в радость выступать у Александра Павловича, в том числе и Майе, которую Конников, большой знаток эстрады и ее людей, возвел в ранг одной из лучших певиц, которых ему доводилось слышать.
Но случилось однажды так, что на просмотр одной из программ, которая должна была выйти на массовую аудиторию — в Лужники, приехала целая комиссия из Министерства культуры. Зачем? Чтобы отобрать номера. На концерте должны были присутствовать важные особы. И после просмотра объявили Кристалинской, что в этот вечер она свободна.
Рыдая, Майя сидела на одной из трибун вдалеке от ожидающих выступления артистов. К ней подлетела Элла Ольховская, Майя, вытирая слезы, вдруг изменила своей обычной сдержанности. Ей нужно было выговориться. Сквозь рыдания Элла разобрала слова: «Им что, нужна моя смерть?» Это вырвалось с таким отчаянием, что сердце у Ольховской вздрогнуло.
И тогда же произошла трагедия с обаятельнейшей певицей, ленинградкой Лидией Клемент, которая вместе с Александром Колкером и группой поэтов, выступавших под псевдонимом «Гинряры», создала шедевр — песню «Карелия»:
Долго будет Карелия сниться,
Будут сниться с этих пор
Остроконечных елей ресницы
Над голубыми глазами озер.
Лида сорвала родинку на ноге. Спустя три месяца ее не стало…
Узнав об этом, Майя рыдала безутешно. В тот вечер у нее были концерты. Тряслись руки, подкашивались ноги. Она не могла петь. Вера Малышева, ассистент Столбова в «Добром утре», помнит этот день. Майя сидела в дальнем холле длинного коридора в здании радио на Пятницкой и горько плакала. Вера увидела ее, проходя из аппаратной. Она поняла все. Майя примеряла судьбу Лидии Клемент на себя. Страх навсегда поселился в ней, и особенно сильным был в первые годы болезни. Позднее страх стал слабее, она привыкла к сознанию того, какая участь ее ждет… Так и жила — еще двадцать четыре года.
3
Она себя уже не чувствовала скромной девочкой из самодеятельности, певицей с высшим техническим образованием. К середине шестидесятых, несмотря на порой незаслуженные, но все же для ее хрупкого самолюбия беспощадные удары, она уже понимала, что заняла на эстраде определенное, заметное место и даже более — обрела известность, и не Золушка она теперь — пройдет немного времени, и может стать принцессой, звездой из крупных, судя по тому вниманию, которым окружена. Те близкие, кто был рядом, смотрели на нее уже по-другому: в их глазах она уже была звездой, а слезы — что ж, это невидимые миру слезы. Однажды Владимир Григорьевич Кристалинский зашел в Москонцерт по каким-то своим делам. Почти слепой, ориентировался он плохо и, увидев перед собой контуры невысокого, как и он, пожилого человека с хорошо знакомым голосом, хотел спросить, куда ему направиться, но как-то застеснялся и только пробормотал: «Здравствуйте, я папа Майи». И услышал обескураживший его окончательно ответ: «Здравствуйте, а я — папа Лены». Это был Лев Борисович Миров, знаменитый «разговорник», блестящий «простак» в паре с Марком Новицким. Трудно сказать, съязвил ли, по своему обыкновению, Лев Борисович или по-доброму пошутил, но Кристалинский тут же смущенно удалился. Узнав об этой неожиданной репризе Мирова, Майя только ласково пожурила отца. (Случилось так, что Владимир Григорьевич покинул семью и переехал к тихой, скромной библиотекарше, вскоре смертельно заболевшей. Трудно сказать, что послужило причиной его ухода, возможно, как считают в таких случаях, «несходство характеров» с Валентиной Яковлевной, человеком очень прямым, а потому иной раз и жестким. Валентина Яковлевна приняла удар мужественно, своих переживаний по этому поводу никому не показывала — она умела носить обиду в себе. Но произошло то, что не так уж часто случается после разводов, — она по-прежнему боготворила своего талантливого мужа, теперь уже бывшего, всегда ждала его, и он приходил к ней и дочерям, может быть, и не так часто, но праздников не пропускал. Стол уже к тому времени был накрыт, Валентина Яковлевна пекла пироги, лучший кусок оставляла Владимиру Григорьевичу, и не дай бог кому-либо до него дотронуться, тут же слышалось резкое: «Это — Володе!»)