В стихотворном сборнике, изданном в Америке в 1993 году, есть цикл его стихов памяти отца. Вот некоторые из них:

Никакие мои очерки или книжки на арктические темы не обходились без вмешательства бдительной цензуры. Какой горький осадок оставался всякий раз после выхода в свет моих публикаций о некогда знаменитом полярнике Р. Л. Самойловиче!

Лет двадцать назад редактор в журнале «Знание — сила», добрая знакомая еще по временам моего сотрудничества с журналом «Вокруг света», ныне покойная Таня Чеховская, неожиданно спросила, почему я до сих пор не написал о Самойловиче — быть может, знаю что-либо порочащее его?

Вопрос загнал меня в тупик: я не только не знал ничего порочащего этого человека — выпускник кафедры северных полярных стран, я вообще почти ничего не знал о нем! На лекциях это имя никогда не упоминалось, в признанной «Библии» полярников, монографии В. Ю. Визе «Моря Советской Арктики» издания 1948 года, фамилия Самойловича не значилась. Появился, правда, в конце 60-х годов созданный на потребу отечественного и зарубежного обывателя советско-итальянский фильм «Красная палатка», где на экране в течение нескольких минут действует профессор Самойлович в исполнении хорошего ленинградского артиста Григория Гая, однако этот образ абсолютно не запечатлелся в памяти. Книга же самого Р. Л. Самойловича «На спасение экспедиции Нобиле», вышедшая тогда же в Ленинграде четвертым изданием (первые три покоились за семью печатями в недрах спецхрана), по каким-то непонятным причинам до меня в свое время не дошла, и впервые я ее прочел, лишь приступив к работе над очерком об исследователе. Словом, я практически ничего не знал — не ведал о своем будущем герое.

Итак, я занялся Рудольфом Лазаревичем Самойловичем и вскоре осознал, что он один из самых видных полярников 20–30-х годов, участник и руководитель двадцати одной арктической экспедиции, в списке которых были и дореволюционные первооткрывательские походы по Шпицбергену, приведшие к добыче там каменного угля, и изыскания в Северной Карелии, где он обнаружил залежи слюды-мусковита, знаменитую «жилу Самойловича», иссякшую сравнительно недавно, и многочисленные океанографические рейсы в моря Ледовитого океана, и научное руководство воздушной международной экспедицией на германском дирижабле «Граф Цеппелин», и наиболее яркая в жизни исследователя четырнадцатая по счету экспедиция на ледоколе «Красин», спасшая участников полета на дирижабле «Италия», который потерпел катастрофу в Арктике.

А еще было бурное дореволюционное прошлое, подполье, аресты и ссылки, был полный отход от политической деятельности после 1917 года, и — приход в науку. Ей Рудольф Лазаревич отдал всего себя, создав уже в 1920 году ячейку будущего Института по изучению Севера, он же — Всесоюзный Арктический институт, он же — нынешний Арктический и Антарктический научно-исследовательский институт в Ленинграде.

В 1974 году большой мой очерк о нем вышел в журнале, через три года он превратился в брошюру «Директор Арктики», еще через пять лет, уже в другом издательстве, появилась вторая, дополненная и написанная в ином ключе книжечка о нем — «Вся жизнь — экспедиция». Но нигде я не рассказал во всей полноте о его судьбе. Попытки такого рода мною делались, но в схватках с Главлитом СССР неизменно побеждал сильнейший.

Как-то пришло письмо из Киева, его автор взывал к моей совести: «…Я внимательно прочитал статью в „Знание — сила“ и отдельную книжку „Директор Арктики“ и должен сказать, что меня многое в ней не устраивает. Нигде ни слова о личной жизни ученого, о жене и детях, если, понятное дело, они были. Но главное — чем он кончил? Он что, от скоротечной чахотки умер? Или на озере Хасан погиб? А может, вы меня извините, стал жертвой культа всем нам с вами хорошо известной личности? Такое ведь случалось? Или нет?»

«Или» да! Так оно и было, Р. Л. Самойлович погиб в результате репрессий, причем до конца 1990 года не было известно, когда именно и при каких обстоятельствах. И об этом я откровенно написал рассерженному киевлянину. Но, повторяю, только в личном письме, а не в книжках о Самойловиче 1977 и 1982 гг. Я шел на всяческие ухищрения. Например, в политиздатовской книжке разбросал по всему тексту намеки на страшную судьбу ученого. Мой постоянный в «Политиздате» редактор, очень сочувствующая мне Надежда Степановна Гудкова, у которой погиб репрессированный отец, как-то в сердцах сказала:

— Да что мы все боимся сказать правду! Ведь был же XX съезд! Давайте, Зиновий Михайлович, вместо намеков напишите в конце книги, хотя бы в одном абзаце, о несправедливом осуждении и последующей реабилитации Самойловича.

Написал. А когда книжка вышла, не увидел ни концовки, ни намеков.

Можно теперь сколько угодно корить себя за то, что не смог тогда сказать правды, только все это напрасно: лишь в последние годы появилась возможность говорить о судьбах людей, подобных Самойловичу, во весь голос. Во всех советских энциклопедических справочниках последнего времени датой его смерти назван 1940 год. Та же цифра приводится и во всех зарубежных энциклопедиях, однако рядом с годом стоит вопросительный знак, и это оправданно — дата неверна.

Ничего не смог я рассказать и о самых близких родственниках своего героя. В ссылку 1908 года в Архангельскую губернию Самойлович отправился вместе с женой Марией Ивановной Щепкиной, землячкой-ростовчанкой, с которой только что сочетался браком. Она для этого сознательно перешла в чуждую ей евангелически-лютеранскую веру, чтобы по тогдашним законам иметь право выйти замуж за иудея. (Через десять лет этот эпизод весьма причудливо повторился.)

В ссылке на берегах таежной Пинеги, а позже в Архангельске, Самойлович усердно занимался изучением геологии края, а также уже вошедшей в его плоть и кровь революционной деятельностью. Вечерами у них с Марией Ивановной собирались ссыльнопоселенцы (среди них был Александр Грин), бурно спорили, тихо пели. У хозяина был красивый баритон, и он часто солировал в благотворительных концертах в пользу «политических» (опустим неизбежные мысли о степени свободы в царской России того времени, когда полит-ссыльный официально оказывал денежную помощь коллегам-политическим!). Позже профессор Самойлович не раз говорил близким, что если бы не Север, он непременно сделался бы профессиональным певцом. Но Север уже успел овладеть его воображением, из «северянина поневоле» превратил в северянина по призванию, в северянина навсегда. Это, надо сказать, происходило со многими русскими революционерами.

Вышло так, что Самойловичи поселились в архангельском доме, в котором жил другой «северянин поневоле» — известный полярный геолог и революционер, участник и руководитель нескольких экспедиций на Новую Землю, дальновидный ученый, пророчивший освоение Великого Северного морского пути, борец за равноправие малых северных народностей, Владимир Александрович Русанов. Встреча с ним решила и определила дальнейшую судьбу Рудольфа Лазаревича.