— В такие минуты, когда наш… когда любимый… товарищ Сталин так тяжко болеет, а может, умирает… в этот самый момент находятся люди, которые думают только о развлечениях… и это наши с вами товарищи… да как они могут, как они нам в глаза будут завтра глядеть… я требую поставить вопрос… требую решить… пусть они ответят!
Оглядываясь на эту историю, не могу не задать себе вопрос: что это был за поступок? Неужели Оська, весьма даровитый и просто умный человек, мог так слепо любить вождя, или им двигали иные мотивы, нам тогда непонятные, как, впрочем, и сейчас?
Почему-то никому, включая доцента Игумнову, не пришло в тот момент в голову осадить Оську и, пусть в откровенно демагогической форме, рявкнуть на него: ты что, такой-сякой, панику сеешь, самостийно траур объявляешь?! Этак недолго накликать беду на больного вождя. Даже идеологически неверно отказываться именно теперь от посещения театров, это было бы превратно истолковано нашими классовыми врагами. А он всенепременно поборет и эту болезнь, и всякое будущее недомогание!
Значит, были мы все же людьми нормальными, не до конца изуродованными системой, да и Зоя Петровна оказалась на высоте.
— Успокойся, Иосиф, — дружелюбно сказала она. — Мы тебя понимаем, только и ты обязан понять, что надежда вовсе не потеряна, доктора обязательно помогут Иосифу Виссарионовичу. С другой стороны, менять комсомольское собрание на театральное зрелище, тем более в такой момент, не резон, в этом ты прав. Как думают товарищи? — Товарищи думали по-комсомольски. — Однако девушки заранее приобрели билеты в свой любимый театр, стояли в очереди, деньги потратили, а велика ли у вас стипендия, друзья мои? То-то. Словом, решаем так. Ты, Лемберская, и ты, Кривопалова, отправляйтесь в кассу и сдайте все билеты. И сразу возвращайтесь, у нас сегодня большая повестка дня, последним пунктом стоит персональное дело небезызвестного Столярова Александра.
Саша, Саня, Столярюга — да, это была личность, пожалуй, одна из самых колоритных на нашем курсе. Мы с ним тесно общались во время подмосковных практик, в военных лагерях и в различных поездках по колхозам и университетским городам с группами художественной самодеятельности. Вчера они с Бутьевым рвались ко мне во внеурочное время, и Санька, как мне донесли, успел сделать предложение руки и сердца дежурной сестричке, хотя у него произрастал ребенок от второго, вполне благополучного брака! Лодырь, трепач, пройдоха, обманщик-сердцеед, выпивоха — и в то же время талантливый актер на сцене студенческого театра МГУ, свой в доску, добрая душа, рубаха-парень, незаменимый в компании и несложном походе… Но в трудном деле подведет самым роковым образом, а потом будет так преданно на тебя смотреть, обещать больше «никогда-никогда», что ты сам начнешь просить у него прощение! Он позировал на сцене, пижонил на лекциях, мог на спор оглушительно чихнуть на военных занятиях, повергая в страх полковника Блинова, перевести стрелки карманных часов полковника Тараканова, убедив его в том, что давно уже был звонок на перемену — просто товарищ полковник его не слышал.
У Зои Петровны нервы сдали на последнем семинаре, в ходе которого Саня на спор взялся сжевать за сорок пять минут четырехстраничную газету «Труд» и начал проделывать это на глазах Игумновой с той восхитительной смиренной наглостью, за какую, в сущности, его и обожал весь курс. Но Зоя Петровна закусила удила и вынесла «дело» на обсуждение. Даже тяжкая болезнь вождя не спасла Столярюгу от возмездия, строгого выговора, правда, без занесения в учетную карточку.
Болезнь стремительно прогрессировала. Вскорости Учитель скончался. На всех этажах учебного корпуса на Моховой, на каждой лестничной площадке появились гипсовые бюсты Сталина, возле которых с утра до вечера стояли, застыв в почетном карауле, по двое студентов обоего пола. Дня три подряд мы пытались прорваться к Колонному залу, где находился гроб с телом усопшего, сквозь многорядные заслоны грузовиков на улице Горького, но, насколько знаю, ни одному сделать этого не удалось. К счастью, никто из наших не пострадал в страшной кровопролитной давке у Трубной площади.
Скажу честно: не видел тогда ни единого радостного лица, не слышал ни одной ироничной реплики по поводу очередного массового психоза, да и вряд ли даже самые отважные из инакомыслящих рискнули бы непочтительно высказаться о Нем. Я бы сам бросился на таких с кулаками, недаром же два вечера подряд бегал в «Метрополь» смотреть подлейший, фальшивейший фильм «Клятва», посвященный великому Сталину. Так было. Могу добавить: со мною и с моею страной, хотя, разумеется, не со всей.
(В нашей семье с именем Сталина связан некий эпизод. Среди моих многочисленных двоюродных братьев и сестер был профессиональный фотограф довольно высокого класса. В начале 50-х годов он сделал роскошный цветной снимок на обложку «Огонька»: сидит за столиком пятилетняя девчушка и вышивает по шелку идущие от сердца слова «Сталин — это мир», а само фото названо незатейливо, однако с глубоким смыслом: «Первая работа Марины». В роли Марины снялась… Марина, дочка другого двоюродного брата. На протяжении двух-трех лет «Первую работу» отмечали на всех советских и международных конкурсах, плакаты с многократно увеличенным снимком таскали на первомайских и ноябрьских демонстрациях, и сам Сталин, наверняка, мог видеть этот художественно-идеологический шедевр с трибуны Мавзолея. Но наступила эпоха борьбы с культом личности. Название фотографии сохранилось, однако девочка Марина вышивала отныне несколько другие слова: «Мир — это мы», и этого за душу берущего сюжета хватило еще лет на пятнадцать!)
На факультете не было кафедры географии лесов, пустынь, тропиков, экватора, географии умеренных широт, а вот кафедра географии полярных стран была, причем стран исключительно северных — об Антарктике в ту пору лишь грезили, только в 1955 году вышла в путь к Южному материку первая Советская Антарктическая экспедиция. Со второго курса, едва началась специализация, я стал учиться в группе североведов, как величали нас на факультете.
Вот вам один из парадоксов, которыми прямо-таки перенасыщена вся наша жизнь: в группе будущих полярников и на всех прочих курсах, от третьего до пятого, среди североведов заметно преобладали девушки. В чем тут дело — не знаю. Не знаю, почему ребята охотнее шли на специальности «география растений» или «геодезия и картография», чем на нашу кафедру. Может, отпугивала перспектива дальних и долгих зимовок? Но перспектива та оставалась призрачной, и вплоть до нашего выпуска ни один человек на полярную станцию не уехал, все обосновались в исследовательских учреждениях. Может, считали нашу будущую профессию несерьезной — нас обучали как бы всему и одновременно ничему, готовя специалистов по льдам и снегу, по вечной мерзлоте, белым медведям, морскому зверю, водам Ледовитого океана, по истории и экономической географии Арктики, советской и отчасти даже зарубежной.
Вот и получилось, «восемь девок один я», а если быть точным, то из двенадцати студентов «девок» насчитывалось девять, а мне в такой группе предстояло стать комсомольским вожачком. Кое-кто зубоскалил на тему о том, что щуку бросили в реку, но какая там «щука», какая «река», коли все мои мысли были уже заняты только одной из них — моей второй Наташей.
Своих «девок» всегда вспоминаю с удовольствием, да чего уж там — с нежностью. У нас очень быстро установилась «не омрачаемая любовью» дружба. Они кокетничали с одними, выходили замуж за других, в меру безобразничали, заваливали сессии, и тут уж вовсю проявлялся темперамент мужчины по кличке комсорг, который сам учился неплохо и не давал спуску бездельницам и срывщицам учебного процесса!
Среди преподавателей кафедры были личности светлые. Заведующий — Вениамин Григорьевич Богоров, член-корреспондент Академии наук, гидробиолог океанов, один из непосредственных создателей Института океанологии АН СССР и первого нашего исследовательского судна «Витязь» (названного в память корвета «Витязь», на котором адмирал С. О. Макаров совершал плавания в Мировом океане). Профессор Богоров и организовал на факультете нашу кафедру северных полярных стран. Он был предельно, вернее — беспредельно, доброжелательным и демократичным человеком, всегда внимательно и с колоссальным уважением относился к студентам. Иона Лазаревич Фрейдин — наш главный учитель, выдающийся специалист по экономике и истории Арктики. Не шутя думаю, что он вполне мог заменить весь Госплан и еще немало разных учреждений, начиная с ЦСУ и кончая специализированными НИИ. Фрейдин возил нас на практику на Кольский полуостров, в Мурманск и Архангельск. За его постоянную о нас заботу «девки» прозвали его «папой Ионой», а потом и просто «папой». Выделялся геоморфолог Виктор Петрович Кальянов, блестящий знаток и коллекционер русской живописи, консультации у него часто завершались увлекательнейшими экскурсами в искусствоведение.
