Достигаев. Всё — стишки, шуточки, опереточки! А отец должен — понимаешь: дол-жен! — сопоставлять, соображать, приспособлять, да! И вот ходишь ты перед отцом твоим с папиросой в зубах, и… ничего дочернего нет в тебе. Ничего нет! Поразительное дело! Тоже и Сашка Булычова… Не ночевала сегодня?

Антонина. Не ночевала.

Достигаев. Жаль — помер Егор, пощипала бы дочка печёнку-то ему? Хотя… чёрт его знает, как бы он взглянул на этот фокус! Вон — оказалось, что у него даже и не печёнка была, а… другое какое-то. Н-да, Шурочка!.. К большевикам приспособилась. Сестра из дома выгнала. Ну, — хорошо, ты — на время — приютила её, а дальше что? Куда она?

Антонина. Вероятно, дальше с большевиками.

Достигаев. До тюрьмы, до ссылки? Кстати, — не знаешь, почему её товарищи как будто притихли, а?

Антонина. Не интересовалась.

Достигаев. Поинтересуйся, спроси её, узнай.

Елизавета (из левой двери). Ой, какую вы тоску зелёную развели!

Виктор Нестрашный (весь новенький, в смокинге, говорит докторально). Разрешите закончить…

Достигаев. Разрешаю, валяй!

Виктор. Я развиваю простую мысль: нигде в мире не читают так охотно, как у нас, можно сказать, что книга водка — главное питание страны…

Достигаев (раскладывая пасьянс). Гм… Хотя врёшь, но — продолжай.

Виктор. У нас огромный книжный рынок, но нет издательства, которое широко понимало бы социально-воспитательную роль книги…

Достигаев. Социально? По-оехали с горы!

Виктор. Которое догадалось бы монополизировать издательское дело и взяло бы на себя, — конечно, при финансовой помощи и указаниях правительства, — обязанность бороться против социалистической и вообще против антигосударственной литературы, всех этих Марксов и так далее. Очень странно, что перед войной, когда наша промышленность оживилась…

Достигаев. Так, так, так…

Виктор. Вы — иронизируете?

Достигаев. Я? Не туда сунул валета и — наказан за это. (Мешает карты.)

(Алексей — возвратился, шепчется с мачехой, она отрицательно качает головой.)

Виктор (несколько обижен). Я совершенно убеждён, что право идеологического питания страны должно принадлежать тому слою общества, в руках которого сосредоточена промышленность и торговля…

Достигаев. Право сажать на диэту, значит? Например: ешь одну телятину? Читай только жития святых? Эх, Виктор, Виктор, — твоими бы устами да бордо пить, тёпленькое, сант-эстеп, ласковое такое винцо!

Елизавета. Принести?

Достигаев. Виктор — по-русски значит победитель? Просто всё у тебя, ясно и — правильно: монополия — полезна, социализм — штучка вредная, сухая трава — сено. Однако надобно соображать не только о качестве, но и о количестве… Вот есть такие доктора, ядами лечат, — понимаешь? — ядами! Берут каплю наисильнейшего яду, распускают её в бочке чистейшей воды и дают больным воды этой по одной капле в сутки…

Виктор (неохотно). Это вы… очень остроумно…

Достигаев. Ну, положим, не очень. И это — не я, а — доктора. А рассуждаешь ты — без учёта большевичков…

Виктор. Учредительное собрание раздавит их…

Достигаев. Ой-ли?

Виктор. Неизбежно уничтожит.

Достигаев. Та-ак! Но — ежели уничтожим всех мух — из чего слонов будем делать?

Елизавета. Ох, Вася, не люблю, когда ты говоришь, как сумасшедший. Вино — сюда или в столовую?

Достигаев. В столовую. (Смотрит на Виктора, Алексея, дочь.) Ну, вы тут идеологически пожуйте чего-нибудь, а в столовой выпьем… Лизавета, погоди-ка… (Ушёл вслед за женой.)

Виктор. До чего… живой человек Василий Ефимович!

Алексей (угрюмо). Поживи с ним, — узнаешь, до чего!

Виктор. Вам нравится моя идея?

Антонина. Идея? Какая?

Виктор. Монопольного книгоиздательства?

Антонина. Разве это — идея? Это — торговля. Вы собираетесь торговать книгами, книгами торгуют так же, как сапогами, утюгами…

Виктор. А вы все мечтаете о высоких целях? Я допускаю, что — с какой-то высшей точки зрения — торговля книгами вульгарное дело. Но высшая точка только потому полезна, что, падая с неё, мечтатели разбиваются насмерть.

Антонина. Эта сентенция мне знакома. Не помню, у кого я прочитала её.

Алексей. Не злись, Антошка!

Антонина. Я не злюсь. Мне холодно. (Ушла в маленькую дверь.)

Виктор. Дьявольски избалованы купеческие дочери.

Алексей. Не все.

Виктор. Наиболее интересные.

Алексей. То есть — богатые.

Виктор. Ты — проиграл вчера?

Алексей. Да… чёрт! И платить — царскими. А где я возьму царских? Мачеха — не даёт.

Виктор (закуривая). Офицеры играют в карты подозрительно счастливо.

Алексей. Напился я… Кто-то снял с меня часы, подарок отца. И револьвер пропал…

Виктор. Как думаешь: Антонина выйдет за меня?

Алексей. Конечно. Куда же ей ещё?

Виктор. Тебе не кажется, что Александра Булычова дурно влияет на неё?

Алексей. Едва ли… Антошка тянет куда-то в другую сторону.

Глафира. Просят в столовую.

Виктор (удивлён). А эта зачем у вас?

Алексей. Её Звонцова тоже выгнала, а у нас прислуга разболталась. Мачеха сманила Глафиру тотчас же после смерти Булычова. Что, тебе твоя новая мадам — дорого стоит?

Виктор. Не дёшево. Но — хороша, не правда ли?

Алексей. Да. Идём?

Виктор. Чрезвычайно искусная любовница.

Алексей. Слушай: зачем отец твой газетную бумагу спрятал?

Виктор. Ты знаешь, что дела моего родителя не интересуют меня. А вот твой эпикуреец «папон» шутит ветхозаветно и утомительно. И эта его манера прятаться в ерундовых словах всем известна, никого не обманывает…

(Ушли. Одновременно: из правой двери — Глафира, из левой — Елизавета, в руке — ваза с яблоками.)

Елизавета. Вы что, Глаша?

Глафира. Может — убрать нужно что-нибудь?

Елизавета. Всё в порядке. Вот, несите в столовую, я сейчас приду. (Идёт к двери в комнату Антонины, дверь заперта, стучит.)

Антонина. Это — ты? Что?

Елизавета. От Виктора запираешься? Вот болван, а? Уверен, что я готова открыть ему объятия, гусь копчёный! Ты что всё прячешься, Антошка? Нагрузились вы с Шурой книжками и живёте… безрадостно, как мыши! Брали бы пример с меня: глупая, а живу легко, и всё прощается мне…

Антонина. Должно быть — не всё, вон как утром отец кричал и топал ногами на тебя.

Елизавета. Но ведь простил же! (Взяв падчерицу за плечи, встряхивает её.) Ой, Антошка, если б ты видела этого полковника Ермакова! Вот мужчина! Он и в штатском — воин! Глазищи! Ручищи! Знаешь, эдакий… настоящий, для зверского романа! Убить может! Когда я его вижу — у меня ноги дрожат… Нет, ты — вялая, холодная, ты не можешь понять… Василий Ефимович, конечно, должен ревновать, он — муж! Должен!

Антонина. Должен. В слове этом есть что-то общее с глаголом — лгать. Долг, долгался…

Елизавета. Ну вот, началась философия! Это ты у отца научилась словами играть. Но ведь он играет… для того, чтобы всех обыгрывать. А тебе бы, Антоня, послать все глаголы к чёрту да и жить просто, без затей! Ах, Тонька, кого я понимаю, так это Екатерину Вторую, царицу, вот умела выбирать собачек ко двору! (Прислушалась.) А отец… ты его не ценишь, не понимаешь…

(Достигаев — за портьерой в тёмной комнате.)

Елизавета (потише, но с жаром). Он — милый, с ним легко. Первый умник в городе, да! Он… как это? Еропукеец, что ли?

Достигаев. Епи-ку-реец! Эх ты, изверг невежества!.. Что вы тут делаете?