— А ещё-то что, Фома? — перебил его спокойно печальный человек.
— А ещё?.. А ещё?.. Отомщу!
— А как же ты, Фома, отомстишь?..
— Как? Сумею!.. Возьму да и сожгу публично все свои деньги — пусть завидуют!
— Тогда скажут про тебя — с ума-де сошёл миллионщик Мосолов. И опять презрительно пожалеют.
Фома Миронович грузно сел на диван и в упор уставился на своего собеседника. А тот тоже не сводил с него своих грустных и ласковых глаз. Долго они молчали, сидя так, и чувствовал Фома Мосолов, что оставляет его гордость его и что в самом деле, пожалуй, он, миллионщик, несчастный и жалкий человек.
— Слушай-ка ты… кто ты там? Чёрт ты не чёрт, а и не ангел, — глухо заговорил Мосолов. — Знаешь ты, что ли, чего надо делать-то мне перед смертью? Знаешь, так говори…
— Как не знать! Для совета я и пришёл к тебе, — ласково улыбнулся печальный человечек.
— Ну и советуй… Ну сразу, не мучь, не тяни души…
— Отомстить надо, Фома, это ты верно…
— Да как?!
— А просто. Сначала прошлому своему отомсти, бесполезной твоей трудовой жизни оправдание дай. Не оправдана ведь жизнь-то у тебя. Жил ты, а для чего? Смыслу-то и нету в жизни. Трудился много — а зачем? Али ради денег? Да их куда? В могилу их с покойниками не кладут.
— Не тяни, Христа ради! — глухо попросил Фома Миронов.
— Так вот, возьми ты твои миллионы и строй на них училища, гимназии, богадельни, для думы выстрой дом, ещё чего-нибудь сотвори из того, что городу нужно…
— Ишь ты как! А не жирно это будет? — криво усмехнулся Фома Миронов.
— …И останутся все эти дома на века, и будут они тебе, Фома, неразрушимыми памятниками. И всяк уж человек будет знать, Фома, для чего ты жил и деньги копил. Стоит каменный домище — кто строил? Покойник Фома Миронов Мосолов, царствие ему небесное! Всё, что есть в городе хорошего, — его памятники. Великодушный это был человек — целую жизнь трудился, а под конец её, по Христову завету, всё своё достояние людям отдал…
— Н-да… это, пожалуй, оправдает… — задумчиво сказал Фома Миронов.
— Это перед господом оправдает тебя, не токмо пред людьми. А людям ты тоже отомсти…
— Пёс с ними! — махнул рукой Мосолов и брезгливо поджал губы.
— Нет, ты потешь себя, а их поучи, — серьёзно сказал печальный человечек.
— А как ещё это?
— А вот как: как одаришь ты их, явятся они тебя за твои дела благодарить, тогда ты им и скажи: «Что надо вам от меня? Ничего вы от меня не ждали, и я от вас ничего не жду — идите прочь!..»
— Вот — так ты! — изумлённо воскликнул Фома Миронов, — как ты подвёл мину-то! То-онко! Да они что тогда? В кольца от злобы совьются! Это я, брат ты мой, устрою! Это вот миллионов стоит! Это…
— И ещё скажи им так: «Судили вы меня, поносили, — а сами вы суда и поношения не достойны, что ли? Кто вы? Люди. А я кто? Человек. Как же вы, прежде конца моей жизни, решились чинить суд надо мной? А вот я пред смертью махнул рукой и оправдал всю жизнь мою. И каждый из вас может сделать это. Поспешили вы с судом, а не надо бы, не надо бы, господа люди, спешить вам судить друг друга. Все ведь вы грешны, не забывайте. И вот пришли вы благодарить осуждённого… Но идите вон — не хочу я слышать от вас даже и слов благодарности!»
— Слушай, ты! Кто ты… эх! Я сделаю это! Я дворцы сострою… до гроша истрачусь, по милостыню пойду! Слушай — мы оба с тобой…
Печальный человечек печально смеялся, слушая возбуждённые крики Фомы Мироновича.
— Человек… как тебя звать? Я говорю — все миллионы мои посею… вавилонскую башню сгрохаю! И скажу им твои слова… Скажу! А-ах, как я им это скажу!
А человек вдруг стал умаляться, таять, исчезать… вот только одни печальные глаза его остались… вот они вспыхнули последний раз ласковой улыбкой и погасли…
— Стой! Куда ты? Кто ты? — крикнул Фома Миронович…
…И проснулся весь в поту. Стул стоял пред диваном, Фома Миронович дрожащей рукой пощупал его зачем-то. Потом снова вытянулся на диване и задумался, хмуря брови… А через долгое время он сказал вполголоса:
— А что, если… ахнуть этак-то? а? Тьфу, навождение!
И снова глубоко задумался…
Баллада о графине Эллен де Курси
украшенная различными сентенциями, среди которых есть весьма забавные
Известно ли Вам, о мой друг, что в Бретани
Нет лучше — хоть камни спроси! —
Нет лучше средь божьих созданий
Графини Эллен де Курси?
Всё, что творится в мире,
Мы видеть и слышать должны,
Для этого нам добрым богом
Глаза и уши даны.
Из замка она выплывает, как лебедь,
К подъёмному мосту идёт.
Солнце смеётся в небе.
Нищий стоит у ворот.
Но если случится — излишне
Остер и зорок глаз,
Тогда это значит — всевышний
Хочет помучить нас.
Влюбленные очи поднять не дерзая,
За ней юный паж по следам,
А также собака борзая,
Любимица доброй madame.
Мы знаем — нередко собака
Любимого друга честней,
И приятно любить собаку —
Никто не ревнует к ней!
Скажу Вам, что нищий был молод и строен
И — был он слеп, как поэт.
Но — разве слепой не достоин
Внимания дамы, — нет?
Слепой завидует зрячим.
О, если б он знал, сколько мы
В душе нашей тайно прячем
Тяжёлой и страшной тьмы!
Вздрогнуло сердце графини, в котором
Любовь обитала всегда.
Бретонка окинула нищего взором:
«Достоин внимания, да!»
У всех есть мысли сердца,
У льва, у тебя, у змеи.
Но — кто эти мысли знает?
И — знаешь ли ты свои?
И вот говорит она нищему: — «Слушай!
С тобою — графиня Эллен.
Мне жаль твою тёмную душу.
Чем я облегчу её плен?»
Когда ты почувствуешь в сердце
Избыток мёда иль яда,
Отдай его ближним скорее —
Зачем тебе лишнее надо?
— «Madame!» — отвечает ей нищий покорно,
Моя дорогая madame!
Все дни моей жизни чёрной
За Ваш поцелуй я отдам!»
О правде красивой тоскуя,
Так жадно душой её ждёшь,
Что любишь безумно, как правду,
Тобой же рождённую ложь.
— «Мой маленький, ты отвернись немного!» —
Сказала графиня пажу. —
«Для славы доброго бога
Я скромность мою не щажу!»
Как всё — и женщина тоже
Игрушка в божьих руках!
Подумаем лучше о детях,
О ласточках, о мотыльках.
Слепой обнимает стан гордой графини,
Устами прижался к устам,
Туманится взор её синий,
Сгибается тонкий стан.
Друзья! Да здравствует счастье!
Что ж, — пусть его жизнь — только миг!
Но мудрости в счастье больше,
Чем в сотне толстых книг.
Тут гордость графини вдруг страсть одолела.
Румяней вечерней зари,
Бретонка пажу повелела:
— «Этьен, о, дитя, не смотри!»
Враги наши — чёрт и случай —
Всегда побеждают нас,
И как ты себя ни мучай —
Греха неизбежен час!
Потом, поднимаясь с земли утомлённо,
— «Убей!» — приказала пажу.
И радостно мальчик влюблённый
Дал волю руке и ножу.
Кто пьёт из единой чаши
Любовь и ревность вместе, —
Тот неизбежно выпьет
Красный напиток мести.
Вот, влажные губы платком отирая,
Графиня сказала Христу:
— «Тебе, повелитель рая,
Дала я мою чистоту!»
О том, куда ветер дует,
Нам честно былинка скажет;
Но то, что женщина хочет, —
Сам бог не знает даже!
А мальчика нежно и кротко спросила:
— «Не правда ли, как я добра?
О чём же ты плачешь, милый?
Идём, нам домой пора!»
Любовь возникает, как пламя,
И мы, сгорая в нём,
Чудесно становимся сами
Прекрасным и ярким огнём.
Он ей не ответил, он только беретом
Смахнул капли слёз со щёк,
Но тяжкого вздоха при этом
Этьен удержать не мог.
Мы щедро жизнь одаряем!
Ведь каждый в неё принёс
Немножко весёлого смеха
И полное сердце слёз.
Нахмурила чёрные брови бретонка
И, злые сдержав слова,
Сбросила с моста ребёнка
В зелёную воду рва.
Если мы строго осудим
Всех, кто достоин кары, —
Мы счастливей не будем,
Но — опустеет мир старый!
И вновь свои гордые, синие очи
Эллен в небеса подняла.
— «Будь мне судьёю, отче,
Будь добр, как я была!»
Мы знаем: грехи красоток —
Не больше, как милые шутки.
А бог — так добр и кроток,
А он такой мягкий и чуткий!
Ночью графиня, позвав аббата,
Рассказала грехи свои,
И были с души её сняты
Грехи за пятнадцать луи.
Всё, что творится в мире,
Мы видеть и слышать должны,
Для этого нам добрым богом
Глаза и уши даны.
Всё это для мира осталось бы тайной,
Не знал бы об этом свет,
Но — в лепту попало случайно
Девять фальшивых монет.
Но если бывает — излишне
Остёр и зорок глаз,
Тогда это значит — всевышний
Хочет помучить нас.
И вот, раздавая их бедным вилланам,
Монах позлословить рад —
Нескромность его и дала нам
Одну из прекрасных баллад.
Мучительны сердца скорби,
И часто помочь ему нечем, —
Тогда мы забавной шуткой
Боль сердца успешно лечим!
