Наконец, последний шарик упал в чашу казни, и Бет вдруг почувствовала, что болят пальцы, а когда посмотрела на руки — увидела, что они стиснуты в замок так крепко, что костяшки белы, как пергамент, а фаланги налились багровым. Она встряхнула руками. Началась процедура подсчета. И это тоже было долго — ведь нельзя же сразу считать, когда кладешь шарик, конечно же, нужно потянуть время и помучить подсудимых, вынимая шарики по одному и объявляя число.

Когда арбитр сказал «двести», Бет была близка к обмороку. Когда на самом дне «казнильной» чаши осталось не больше двух десятков шариков, она закрыла глаза и запретила себе надеяться. Ведь если окажется, что казнь победила перевесом в два или три голоса — она просто умрет.

— Двести пятьдесят, — сказал арбитр и почему-то замолчал.

Зато загудел зал и загудели окра тех тингов, где было звуковое сопровождение, и именно оттуда, из окон до Бет донеслось часто повторяющееся то шепотом, то криком слово, смысл которого Бет поняла не сразу, потому что уже настроилась на другое:

— Поединок!

Это слово приснилось Дику и он напомнил себе, что спит и во сне видит голосование, в котором голоса разделились. На самом деле большинство проголосовало за казнь и их, конечно же, казнят. И хорошо бы уже определились, когда и как именно — он наконец-то успеет выспаться.

Но его слегка толкнули в бок, и пришлось встать, чтобы выслушать приговор.

— Дом Рива разделился, — бесстрастно объявил арбитр. — Двести пятьдесят голосов за казнь и двести пятьдесят голосов за помилование. Это значит, свое слово хочет сказать судьба, и судьба его скажет в поединке между представителем истца и представителем ответчика. Кто будет биться за истца?

— Я, — поднялся Шнайдер.

— Кто будет биться за ответчика?

Дик поднялся на негнущихся чужих ногах. Ох и затейливое же у Господа чувство юмора…

Ладонь Рэя придавила его к сиденью.

— Я, Порше Раэмон, буду драться за наше дело.

— Отвод, — спокойно сказал Шнайдер. — Физическое состояние ответчика Порше сделает поединок недостойным.

— Когда это вам мешали раны противника? — оскалился Рэй.

— Если бы я посчитал, что это совместимо с моим достоинством, я бы согласился принять ваш ответ на мой вызов. Если бы вы были истцом, а я ответчиком, мне также некуда было бы деваться. Но я — истец, и я могу выбирать из трех противников. Мой выбор — Йонои Райан или Суна Ричард или как он предпочитает называть себя.

— Я здоров! Я могу драться! — вскочил со своего места Гедеон.

— Недозрелый морлок, который не завершил даже подготовку рядового? — Шнайдер даже движением брови не удостоил эту пропозицию. — Суна Ричард.

На этот раз ему не помешали встать. Зал перешептывался и гудел.

— Условия поединка будут утверждены сегодня, — сказал арбитр. — Поединок состоится завтра.

Дика отвели в камеру, где он лег и погрузился в дремоту. Происходящее по-прежнему казалось невозможным, невероятным. Сейчас они передумают. Нельзя надеяться. Надежда обманет.

Он ни о чем не мог думать — это отнимало слишком много усилий. Спать тоже не получалось. Время измерялось только вдохами и выдохами, но считать их Дик не потрудился.

На звук открываемой двери он раскрыл глаза.

В дверь входил Шнайдер. За ним охранник нес сиденье — пластиковый табурет. Дик подумал и решил, что сесть надо, а вставать — жирно ему будет.

Он сел. Шнайдер сел напротив и знаком отпустил стражу. Дверь закрылась.

Тайсё успел переодеться после суда в свободную длинную тунику и что-то вроде плаща поверх нее. И то и другое — разных оттенков оливкового.

— Поединок состоится завтра, в шесть второй смены, на дуэльной площадке дворца, — сказал он.

— Хорошо, — Дик пожал плечами. Шнайдер мог передать это через слуг, но зачем-то пришел сам.

— Я так понимаю, что правила дуэли на флордах тебе уже знакомы, — Шнайдер усмехнулся. — Этот бой для меня будет бесславным, если кончится моей победой, и позорным, если я проиграю. Мало чести победить ребенка.

— Если вы победите, вам придется казнить не меньше сотни моих ровесников.

— Именно об этом я хотел поговорить. Тебе есть за что драться изо всех сил. Штаны рекомендую все-таки надеть. От них есть польза: если противник вспорет тебе живот, есть шанс, что они удержат кишки на месте.

Дик промолчал.

— Это бывает важно — продолжать драться и после того, как тебе вспороли живот. Если в судебном поединке истец погибает, его дело проиграно. Если при этом погибает и ответчик — он погибает оправданным.

Этого Дик не знал. За это спасибо, конечно, но это тоже можно было передать через слуг…

«Не понимаю…»

— Повторяю, мало чести мне будет победить тебя. И поэтому мне не нравится, как ты спишь в оглоблях.

— Я должен еще и вашу честь блюсти?

— Ты должен спасти своих людей, идиот.

— Я сделаю все, чтобы спасти их.

Шнайдер засмеялся. Смеялся он красиво. Есть люди, которые все умудряются делать красиво. Джез Болтон как-то наставлял, наполовину в шутку, наполовину всерьез: если тебя кто-то напрягает, вообрази себе, как он сидит на горшке и дуется. Тебе сразу станет смешно и он перестанет тебя напрягать.

Перед Шнайдером воображение пасовало.

— Чтобы спасти их, «всего» будет мало. Лет через пять тренировок с Ройе или со мной, может быть. Может быть, раньше, за счет пилотского дара. Но не сейчас. Сейчас твоя единственная надежда — эйеш. Только если ты нанесешь удар первым, ты можешь победить. Понятно?

Шнайдер встал. Видимо, это был знак — дверь открылась, охранник выпустил тайсё, другой вынес табуретку.

Дик снова лег, по-прежнему озадаченный вопросом «зачем приходил Шнайдер».

С одной стороны, он сказал чистую правду — только с эйеш у Дика и есть шанс. Ройе признавал Шнайдера как флордсмана равным себе, а против Ройе Дик выиграл бы только в первую секунду боя. Даже после операции, которая сильно удлинила ему дыхание. Точнее так: шансы убить Ройе в поединке были сильно выше нуля, но шансы самому выйти из поединка с Ройе живым — только эйеш, и никак иначе.

Конечно, и эйеш — трюк непростой, коварный. Сплошь и рядом случалось, что на дуэльной площадке оставались два трупа. Дик попробовал прикинуть, что будет, если и на этот раз выйдет два трупа.

Ему не понравилось то, что у него получилось.

— И гэ дяо вам, а не два трупа, — пробормотал он, и наконец-то заснул.

Разбудили его за час до боя, чтобы он успел размяться и разогреться. Принесли штанишки в обтяжку — только черные, черный же плащик и зачем-то бумагу с кистью.

— Это еще зачем?

— Если вы хотите написать кому-то письмо или сложить дзисэй, — объяснил стражник.

Дик представил себя в компании Масаока Сики, Вакаямы Бокусуя или там Грации Хосокава — ему стало смешно. Он подумал, на что не стыдно будет глянуть, если он останется в живых и что не стыдно будет оставить после смерти, и написал камбуном «Верую».

Ему снова сковали руки, вывели из камеры, и возле лифта он встретился с Рэем и Гедеоном. Наручники мешали обняться, так что они просто пожали друг другу руки и соприкоснулись плечами. Охранники больше не мешали им говорить, но слов как-то не было, и всю дорогу до дуэльной площадки они молчали.

Только наверху, уже на подходе к площадке, Гедеон сказал:

— Это нечестно. Морлок должен драться за морлоков.

— Я буду драться за людей, — сказал Дик.

Это было похоже и непохоже на дуэльную площадку в Доме Белой Ветви. Гладкий пол — но не черный, а белый. Штанишки в обтяжечку — но не белые, а черные. Генераторы силового поля — но свисающие с потолка. Ну и свидетели — но не горстка, а целая толпа.

А вот дуэльные флорды оказались совершенно такими же. Дик уже известным движением активировал и проверил выброс.

«Эйеш — твой единственный шанс…»

Юноша посмотрел в ту сторону, где стояли Рэй и Гедеон.

«Для того, чтобы спасти их, „всего“ будет мало…»

Посмотрим.