Все эти дни — порой сутки напролет — Бет проводила в библиотеке у терминала.

Ей никого не хотелось видеть, кроме мамы, Рэя и Дика, и увидеть их можно было только во время трансляций с заседания суда, и поэтому Бет смотрела суд. Трансляции шли напрямую, без цензуры, и падали в инфосферу медленными тягучими каплями.

А когда очередная трансляция заканчивалась и расползалась по инфосфере, Бет начинала читать тинги и толки. Она читала и думала — как хорошо, что ни Дик, ни Рэй, ни этот бестолковый мягколапый морлок не могут всего этого читать. И присяжные не могут тоже. Потому что на тингах и в толках люди изощрялись в том, кто какую гадость скажет и какую казнь измыслит для преступников. Может быть, присяжные, общаясь между собой в столовой или комнатах отдыха, тоже в этом изощрялись — но они, по крайней мере, не видели, что их поддерживает вся планета.

А потом все начало меняться. Бет не могла точно сказать, когда это произошло. Рэй во время допросов шутил и дерзил, он говорил любезности женщинам-присяжным и поддразнивал мужчин, и постепенно становился звездой экрана. Самые удачные его дерзости и шутки собирались в коллекции, самые удачные речи обсуждались, и теперь даже те, кому хотелось его побольнее умучить, писали что-то вроде «но хорошо бы суд продлился подольше — уж больно весело».

Дик, который большую часть времени то ли спал, то ли медитировал, тоже начал возбуждать симпатии — особенно когда пошли свидетели из Пещер Диса. Он говорил мало, а дерзил неизобретательно, просто огрызался как измученный пес — но за него говорили люди, которые его знали: торговки, мальчишки из уличных банд, двое полицейских. Шнайдер выдвинул обвинение в убийстве гражданина Яно и с ним примерно десятка домочадцев — но Яно, как оказалось, был бандит, и смерть его больше людей обрадовала, чем огорчила. Шнайдер выдвинул обвинение в убийстве господина Нуарэ, но там, как оказалось, была честная дуэль. Кроме того, насколько Бет успела узнать Рива, бой в одиночку против дюжины бандитов и убийство одного из лучших флордсманов дома Рива могли только добавить Дику баллы в глазах присяжных — как эти баллы добавились в глазах тех, кто писал на тингах и трепался в толках.

Бет жадно смотрела эти заседания, потому что очень мало знала о жизни Дика на Картаго. Когда она пыталась представить себе, где и как он скрывался, воображение рисовало ей жизнь в подземельях, воровство бустера и охоту на капп в канализации. Каково же было ее удивление, когда она узнала, что он даже и не особенно скрывался — он просто жил среди вавилонян как один из них, работал в мастерской по починке всякой мелочи, состоял в одной уличной банде и воевал с другими. Он даже молился в открытую, просто никого не интересовал адресат этих молитв.

Наконец, начались самые тяжелые допросы — насчет бунта на базе Ануннаки и захвата поезда. Первые двое свидетелей были в черных комбо заключенных, как и подсудимые: майор Шэн и полковник Джар.

— Почему вы позволили Порше Раэмону проповедовать в своем батальоне?

— Я не позволял. Он не спрашивал моего позволения.

— Почему вы не приказали схватить и казнить его?

— На каком основании?

— Этологическая диверсия.

— Это противоречит моим убеждениям. Я вавилонянин. Я считаю основы, на которых стоит Вавилон, нерушимыми. Если проповедь полуграмотного морлока может им как-то угрожать — значит, сами по себе они не стоят того, чтобы их защищать.

— Но эта проповедь оказалась весьма действенной в вашем батальоне, не так ли?

— Верно. Если вы не можете предложить людям ничего, кроме унижений, адского труда и смерти в награду, они потянутся к сверхценникам, которые предлагают им рай. Дайте им достоинство и жизнь здесь — и у них пропадет охота стремиться в рай.

Майор посмотрел в загудевший зал и усмехнулся.

Бет в очередной раз поразилась. В любом мире Империи, да и Вавилона, пожалуй, майору тут же задали бы вопрос: «Да офицер вы или хрен собачий?» Но тут был дом Рива, и ни у кого такой вопрос не возник.

— И вас не волновало, что дисциплина и боеспособность отряда могу пострадать?

— Пострадать? Через месяц после того, как Порше начал приходить в батальон, прекратились драки. А о том, как пострадала боеспособность батальона, пусть расскажут Бессмертные, которым морлоки наваляли в Пещерах.

— Если батальон бунтует — значит, дисциплина в нем ни к Сурту не годится.

— Вам виднее. Это у вас они отбили поезд и порт.

— Возражения, — Бет не уставала восхищаться мамой. — С самого начала восстания и до самого его конца морлоки соблюдали субординацию и подчинялись воинской дисциплине. Собственно, это получалось у них лучше, чем у человеческих воинских частей в аналогичных случаях. Ни один офицер, сержант или солдат, кроме тех, кто погиб во время захвата базы, не был убит. Не убили ни одного гражданского при захвате станции монорельса и поезда. Никого не изнасиловали и не ограбили. Захват пищевых транспортов в глайдер-порту совершили по приказу Порше, а несколько пострадавших магазинов были разграблены, по всей видимости, во время эвакуации, гражданскими, а не бойцами Синсэйгуми…

— Сударыня, вы защищаете Порше, Суну и Гедеона, а не майора Шэна. Трибунал, на котором судили майора Шэна, происходил в другом месте, майор Шэн дал ему ответ и был приговорен к смерти. Казнь отложена до окончания этого суда, потому что майор должен дать показания. Говорить что-либо в его защиту бессмысленно. У вас есть к свидетелю вопросы?

Бет захотелось плакать.

— Да. Пытались ли вы, майор Шэн, вступать в спор с Порше Раэмоном?

— Неоднократно. Я считаю, что человек должен уметь отстаивать свои убеждения.

— И все же вам это не удалось.

— Как сказать, сударыня. С одной стороны, это очевидно. Но с другой — я находился в заведомо проигрышной позиции. Очень трудно объяснить жертвам несправедливости, что эта несправедливость — лучше, чем та справедливость, о которой говорил Порше Раэмон. Невозможно аргументированно спорить с мучеником: что бы ты ни сказал, ты на одной доске с палачами.

— Майор, сейчас вы на одной доске с жертвами. Вам есть, что сказать теперь?

— Только то, что я уже сказал. Я горжусь своим батальоном: они проявили себя как хорошие солдаты и верные друзья. Будь у них фенотип человека — ни один в этом зале не усомнился бы в их праве восстать на полковника. Когда твоего родича хватают и без суда подвергают пыткам, грозя смертью — это законный мятеж.

— У защиты больше нет вопросов.

Полковник Джар, как оказалось, тоже ждала приведения смертного приговора в исполнение.

— Вы трусы, — сказала она, глядя в лицо Шнайдеру. — Вы должны были уничтожить базу Ануннаки вместе с нами и этими скотами.

Шнайдер оставил ее рекомендации без внимания.

— Когда вы узнали, что на базу ходит проповедовать Порше?

— Не помню точно. Неделя или полторы до того, как его схватили. Я бы взяла его быстрее, но не знала, кому из морлоков могу доверять, а кому нет.

— И как же вы узнали, кому можете доверять?

— Это моя тайна.

— Она просто спросила, — сказал Порше. — Морлоки не лгут. Она спросила, кто из батальона христианин, и ей ответили правду. Тогда она взяла наугад первых попавшихся двадцать человек и, рассчитав их на первый-второй, велела вторым избивать первых. Они отказались. Она вызвала из строя новых — отказались и те. Тогда она объявила всех предателями и велела стоять на плацу сутки, без еды, сна и воды. Они и стояли. И христиане, и те, кто не крестился — потому что они, якобы, не донесли этологу. Хотя они рассказывали этологу, тот просто не верил, что мы с Динго и капитаном настоящие, а не мем. Он-то думал… ну, тут этологи показания давали, вы знаете, что он думал. Кто это видел, нашел способ мне передать, что они так и будут стоять, если я не приду и не сдамся. Ну, я пришел и сдался.

— И тогда их отпустили? — спросил дядя.

— Не. Они продолжали стоять, пока меня бичевали и запихивали в клетку. И еще сколько-то времени. Не знаю, сколько — они стояли, пока я не вырубился, а сколько я был без сознания — неизвестно.