Вслед за Бет у гроба встал Анибале Огата. Поскольку он представлял здесь отца, от себя он не сказал ничего, а просто зачитал по планшетке то, что написал Северин. Речь, отменно составленную, подпортило робкое исполнение. Когда Анибале с матерью встали слева от гроба, пришла очередь доктора Чэна, затем военных сослуживцев Пауля, первых лиц клана и всех остальных. По счастью, чем «остальнее» были ораторы, тем короче они говорили. Наконец печальная церемония кончилась, гроб закрылся и шестеро мужчин перенесли его с гравитележки на кремационную площадку. Черные электроды казались алтарем какого-то адского божества. Бет зажмурилась, когда ударил первый разряд, но, оказалось, напрасно: силовое поле, накрывшее зону кремации, мгновенно потемнело до непрозрачности. Бет почувствовала, как напрягся рядом Анибале и незаметно пожала ему запястье.

В несколько секунд все кончилось: поле погасло, электроды, теперь зловеще-багровые, ушли в камень. На площадке осталась груда пепла, удивительно маленькая для такого крупного тела и такого массивного гроба. Остался последний акт этой мрачной пьесы: служители собрали прах воздушной струей в специальную торфяную корзинку, корзинку погрузили в лунку на аллее кладбищенского парка, и в ту же лунку высадили саженец вишни. Могильную плиту установили заранее. Похороны делюкс в представлении клана Сога.

Затем был маленький поминальный банкет в саду Дома Белой ветви, где цвели те же вишни. Гербовый цветок. Бет, по совету Рина, держалась поближе к семье Огата — а именно к Анибале.

— Скорее бы это кончилось, — пробормотал юноша, передавая Бет бокал фруктового напитка.

— Мрак, — согласилась Бет. — Хотя и лучше, чем мои последние похороны.

— Я другом, — Анибале обвел бокалом сад. — Сейчас все, как в тот вечер, только цветет вишня, а не слива. Мне все кажется, что вот-вот вломятся наемники.

Бет не сразу нашлась, что ответить.

— Но ведь то были наемники твоего отца…

— Они забыли представиться. Какой-то здоровяк швырнул меня лицом вниз и наступил коленом на спину, и я не знаю сколько ждал, что он выстрелит мне в затылок.

— Он прикрывал тебя.

— Ага, только я чуть не обделался, пока понял это.

Бет немного помолчала, потом сказала:

— Когда рейдеры захватили манор Нейгала, я думала, что мою приемную маму уже убили, а меня превратят в банк органов для моей генетической матери. На моих глазах женщина Нейгала покончила с собой. Добро пожаловать на Картаго.

— Если бы мама решила остаться со мной на Сунагиси, ее бы просто убили. Или планетники, за то, что спала с офицером Рива, или тот же Нейгал. Везде так. Нет мира, где было бы иначе.

— Есть, — твердо сказала Бет. — Или будет.

— Иногда ты очень умная, а иногда очень наивная. — Анибале немного помолчал. — Расскажи о штурме манора Нейгала.

— Зачем тебе?

— Ну… по правде говоря, это полковник Ольгерд хотел знать, как умер его друг.

— Не знаю я, как он умер. Нас спрятали в оружейной, в подвале. Потом погас свет. Потом пустили газ, все. Когда я очнулась, я не знала, что с кем случилось. Слышала, как мама уговаривает госпожу Кассандру не кончать с собой, и тут вырубилась. Думала, маму и Джека убили.

— Что значит «думала»? Разве их не убили?

Трепло! — Бет в ужасе прикусила язык.

— Убили, конечно. Только я не знаю, когда и как. Хочется думать, что они живы, например, в плену — вот я и говорю о них, как о живых. Все это… тяжело.

Только бы он принял это объяснение!

— Да, я знаю. Мой отец тоже был в плену. А куда могла пропасть корабельная казна «Паломника»?

— Не… пфффф!.. знаю, — от неожиданного вопроса Бет хватанула слишком большой глоток игристого вина, и газ пошел у нее носом. — Последний раз я видела ее у Рэя, он тащил кейс. Наверное, при штурме манора ее взяли рейдеры. Эй, а чего ты вдруг расспрашиваешь о ней? Тоже Ольгерд попросил?

— Нет, Ройе, — Анибале опустил лицо, и Бет показалось, что бронзовые щеки чуть потемнели. — Понимаешь, деньги с «Паломника» всплыли. Ими расплачивались убийцы Пауля.

Бет мгновенно восстановила логическую цепочку.

— Рейдеры, — сказала она. — Да, эти могли. Слушай, у вас хоть кто-нибудь разговаривает без двойного дна, задней мысли и кукиша в кармане?

Анибале улыбнулся.

— Маленькие дети и гемы.

— Одним словом, ты переживаешь, что наорал на него, как на гема?

— Да. Он еще засмеялся так…

Сильвер откинулась на кресле.

— Ты наорал на него, как на человека. Ты наконец-то признал его равным себе.

Дик вспыхнул.

— Я всегда считал его равным себе!

— Нет. Ты всегда знал, что как настоящий христианин, должен считать его равным себе. Но у тебя не получалось, Дик. Я видела, как ты относишься к гемам — бережно, с боязнью обидеть, с неизменной вежливостью…

— Скажите еще, что это плохо.

— Я психолог, Дик. Мое дело — факты, а не моральные оценки, испытание совести я оставляю священникам. Факты же таковы: ты относишься к гемам как к существам эмоционально и умственно незрелым. У тебя есть основания — гемам действительно не дают созреть умом и душой, их искусственно удерживают в состоянии вечных детей. Твои убеждения велят тебе относиться к ним как к равным, а здравый смысл говорит, что еще рано, что они не готовы взять на себя ответственность за свои жизни. Поэтому тебя разрывает конфликт. Он должен был прорваться. И он прорвался, по счастью, как раз с человеком взрослым, без скидок. Я думаю, он тебе простил.

— Самое главное, было бы из-за чего, — Дик повел плечами. — Ведь среди нас… Есть, одним словом, среди нас человек, способный сложить два и два и в имперских законах разбирающийся…

Дик не стал уточнять, что это, скорее всего, несколько человек: Шана точно доложит бабушке Ли, а уж та сообразит, от какого хвоста какое перо. И Шастара будут пасти в сотню глаз, а значит, нечего бояться, что он совершит предательство, вот что надо было сказать Рэю… Нет, стоп. Тогда ему пришлось бы сказать, что Шана — синоби, а это не нужно знать ему и не нужно Сильвер.

— Словом, получается, на ровном месте поцапались, и теперь он ушел в Лагаш, и я волнуюсь — не схватят ли там его.

— А раньше не волновался?

— Как оно раньше было, я вчера вам рассказывал. Беречься смысла не было, поймают — стало быть, поймают…

Неудобно, неловко под этим все понимающим, но прохладным взглядом. А надо, надо, обещал пройти терапию — значит, надо… Симатта ё! Хорошо еще, что она так прохладна, так… профессиональна. Немного больше человеческого участия — и он бы сломался, как тогда, на «Юрате».

— Иногда мне… почти хотелось, — признался он. — Ну, чтоб поймали. Чтоб все закончилось.

— Давай сосредоточимся на этом. На твоем стремлении к смерти.

Дик усмехнулся.

— Если бы вы вели такую жизнь, как я, разве вам хотелось бы жить?

Сильвер покачала головой.

— В прошлый раз ты говорил мне о своих отношениях с Таракихи Матэпараэ и с Элисабет, на «Паломнике». В обоих случаях ты проявил тягу к саморазрушению, и это было еще до того, как твоя жизнь сделалась такой, что стремление к смерти начало выглядеть рациональным. Но даже и сейчас оно только выглядит таковым. Инстинкт самосохранения — базовый инстинкт. Человек на самом глубинном уровне хочет жить, как бы ни была жизнь плоха. Он сопротивляется смерти, осознавая ее неизбежность, до конца. Если он стремится к смерти — значит, он надорван где-то очень глубоко внутри, далеко в прошлом. Я хочу, чтобы ты вспомнил свое прошлое, Дик. Чтобы ты вспомнил Сунагиси.

— Я много раз пытался, сударыня. Я не могу.

— Ты сможешь, — Сильвер сняла с шеи образок и взяла его за цепочку, слегка раскачивая. — Смотри на него. Не пытайся что-либо вспомнить, по возможности вообще ни о чем не думай — просто откинься в кресле, расслабься и следи за медальоном. Я буду медленно считать с десяти до одного. Когда я скажу «один», ты закроешь глаза и уснешь. Десять…

Когда она сказала «один», Дик был уже в трансе. Сильвер передвинула стул поближе к его креслу.