Северин подошел к ней и обнял, погрузив лицо в волны черных волос.

— Как же я тебя люблю, — сказал он. — И как я слаб, когда тебя нет рядом…

— Северин, — Карин сжала его руки. — Мы все понимаем, что лететь с тобой я не могу. Кто-то должен остаться в этой лавочке, и это не может быть один Макс, потому что он не имеет отношения к семье Огата. И это, к сожалению, не можешь быть ты — потому что меня Совет Кланов не примет.

— Если вы закончили с нежностями, — сказал Ройе. — То прикажите собирать вещи. А я пойду к Паулю, может, он что-то сделает с этой рукой…

На запястье Карин пискнул терминал сантора.

— Да, Анита… Что? Конечно, веди ее сюда, — женщина отключила терминал и повернулась к Огате. — Это Шана. И она не говорит Аните, зачем пришла. Это значит…

— Что мальчишке все-таки хватило мозгов обратиться именно к ней, — Огата облегченно вздохнул. — Слава Богу!

— Хм… — Ройе посмотрел на него со значением.

— Макс, проникновенно сказал Огата. — Если бы я и вправду крестился в плену — я бы обязательно тебе сказал, хотя бы затем, чтоб позлить. Но я не крестился там. Просто подхватил несколько выражений. Понимаешь, иногда в жизни действительно происходит что-то, за что хочется сказать спасибо — а некому. В такие минуты я поневоле завидую имперцам.

— А когда хочется проклясть — а некого — ты им не завидуешь?

— Завидую, — признался Северин. — Токарев был прав: наши отцы-основатели тоже читали свою Библию. Самым важным в книге Иова им казалось, что Бог творит что хочет, а Иов кается на пепле и вретище. А мне самым важным показалось то, что с Богом можно поругаться. Я не понимаю, какую радость можно найти в том, что Вселенная или там Судьба не хочет творить с нами то, что она творит. Не хочет, а все равно творит. Некого даже выматерить. Отца? Он был таким, каким его родили и воспитали. Мать? Задатки стервы в ней были всегда, но если бы папаша не отнял у нее Рина, она, может, и не остервенела бы окончательно. Она ведь хотела не больше того, чего хочет любая нормальная женщина — любви, тепла человеческого, секса не по обязанности, а по взаимному влечению… И ведь не найдешь того, кто отнял у нее это право и не скажешь — верни, сволочь, назад…

— Такова цена наших социальных привилегий, — отрезал Ройе. — И ты понимаешь это не хуже меня.

— Но ее не спрашивали, хочет ли она платить эту цену! И меня не спрашивали. Может, я предпочел бы разгружать навеги — и быть хозяином своей жизни! Это же абсурд, это уму непостижимо — впервые я ощутил себя свободным в плену, с отожженными по саму жопу ногами! Как это так, Максим? Почему? Что же это у нас получилось — у самого свободного Дома из всех вавилонских Домов?

— У нас это получилось, потому что мы пошли по пути лжи, Северин. И если ты не разучился после плена чувствовать себя свободным человеком — ты прекратишь истерику, подготовишь себя и сына к отлету и там, в столице, сделаешь се как надо. Чтобы мы не прогадили свой крохотный шанс выбраться наконец-то из этой проклятой колеи.

Ни слова не ответив на это, Северин покинул Тессеракт. А Карин, выходя, оглянулась и сказала:

— Спасибо, что помог ему выговориться, Макс. И что вытерпел это, — она кивнула на его распухающую руку.

— Да не за что, — оскалился Ройе.

Дик сначала решил было, что парализован: во всем теле повиновались только веки.

Он поморгал ими, глаза адаптировались к сумраку какого-то помещения (Дик не мог разглядеть ничего, кроме круглого свода, под которым еле-еле тлел в экономном режиме световод), сознание немного прояснилось — и юноша понял, что не парализован и даже не связан, а засунут в отключенный кидо, лежащий на спине. Идеальные оковы. Он попробовал двинуть руками — нет, этот кидо не отключен, он заклинен. Дик скосил глаза вправо, влево… Датчики шлема мигали, видимо, снимая телеметрию. Голова в шлеме поворачивалась на полдюйма, не больше. Во рту — кляп, попытка вытолкнуть его наружу ничего не дала: шлем плотно фиксировал челюсть.

— Не дергайся, — над ним склонилась давешняя старушенция. Теперь она не выглядела ни грязной, ни глупой, ни суетливой. — Я сейчас освобожу тебя, если обещаешь вести себя разумно.

Ты освободи, подумал Дик, а там посмотрим…

— Обойдемся без предисловий, — сказала старушенция. — Меня зовут Аэша Ли, я — глава клана синоби. Кто ты — я знаю. Что ты здесь делаешь — я тоже знаю. Я в курсе всех махинаций Ройе, Огаты и их имперских приятелей, и пока что я нахожу их образ действий наилучшим из возможных, а посему — вмешиваться не буду. Меня не интересует информация. Меня интересуешь ты. Информацию я бы получила — ты знаешь, насколько это просто. Но я не хочу унижать тебя ни шлемом, ни наркотиком. Я хочу просто поговорить. Так что если твоя попытка умереть продиктована страхом за друзей, я тебе гарантирую их безопасность. Но если у тебя есть другие причины не жить — я тебе помогу свести с жизнью счеты более приятным способом, чем откусывание языка, — в подтверждение своих слов старушенция показала инъектор. — Сон. Спокойный приятный сот, из которого ты уже не вернешься. Моргни два раза — это будет означать «нет». Один раз — «да». Ты меня понимаешь?

«Да» — Дик попытался при этом выражением глаз показать бабке все, что о ней думает.

— Ты хочешь умереть?

«Нет».

— Хочешь жить и попытаться сделать из этой планеты что-то приличное?

«Да».

— Отлично, — Аэша Ли убрала инъектор. Потом в кидо что-то зашипело, щелкнуло — и шлем с нагрудником раскрылись. Дик сел, выпростал руку и, с отвращением выдернув кляп, швырнул его куда-то в угол пустующего склада. Размял губы, несколько раз легонько прикусил одеревеневший язык и спросил:

— Это Шана?

— Да, — безо всяких околичностей ответила старуха. — Ты в обиде на нее?

Дик задумался.

— Нет. Но по-моему, она должна быть в обиде на вас.

— Врешь, — улыбнулась старая шпионка. — Ты на нее в обиде, но это хорошо, что ты не затаил зла, потому что вам еще вместе работать.

Дик выбрался из кидо окончательно. Ему было досадно, что Шана оказалась… не настоящей. А с другой стороны — это избавляло от соблазна. Конечно, гроша не стоит верность, сохраненная сначала из-за болезни, а потом — из-за отвращения к синоби… но в душе-то он ни разу не предавал Бет.

Тьфу, дерьмовое какое оправдание…

— Я знаю, что ты хочешь пить, — старушка сунула ему в ладонь пакет энерджиста, порылась в обтерханной сумке и добыла два саморазогревающихся армейских рациона.

— Присядь — показала она на длинный ящик под стеной. Придвинула другой, повыше, в качестве стола, и уселась напротив как раз на одну из тех коробок, которые Дик помогал тащить. Придвинула, кстати, легко. И не попросила Дика о помощи — а кроме них, в этом заставленном ящиками складе никого не было.

— Ты задаешься вопросом, зачем ты мне нужен. Ответ очень прост: ты нужен мне постольку, поскольку нужен дому Рива.

Дик усмехнулся, не выпуская соломинки изо рта. Пить действительно хотелось адски.

— Я не знаю, способен ли ты оценить всю иронию ситуации, — невозмутимо продолжала женщина, вскрыв одну за другой банки с мясным рагу и ожидая, пока они не согреются. — Но если бы твоя конвертация прошла успешно, ты смог бы принести гораздо меньше пользы, чем сейчас, в своем текущем статусе беглеца, повстанца и апостола гемов. У тебя есть очень интересное качество, Ричард Суна — обладая совершенно неразвитым потенциалом организатора… мощным, как мне кажется, но абсолютно сырым… ты очень хорошо действуешь в роли идейного вдохновителя. На тебя клюют люди определенного сорта. Такие, как Роксана Кордо или Максим Ройе. В вашей священной книге есть очень точная метафора: закваска в тесте. Ты умудряешься соединить между собой людей, которые сами по себе не соединились бы и, возможно, даже не узнали друг о друге. Потом ты уходишь — а созданные тобой связи остаются. Если твой потенциал развить и отшлифовать, у Дома Рива, возможно, появится шанс на выживание. То, что ты по каким-то причинам хочешь, чтобы дом Рива выжил — мне очевидно из твоих действий и твоих… апостольских посланий. Угощайся. Это, конечно, не ли-чи, но…