Вот, собственно, и все так называемые Дубинки, точнее, их первая очередь — все, что здесь успели построить и что теперь предстояло снести, не цацкаясь.
Цацкаться не собирались, но знакомство с ветряной мельницей затянулось.
Живые ведь люди, и все интересно. Где еще увидишь такое сооружение! Мощные, в два обхвата валы, какие-то кронштейны, большие и малые зубчатые колеса, рычаги, противовесы... Едва спустились на земляной пол, как загудел, закрутился дрожащий от натуги механизм и заскрежетала пара массивных (по полторы тонны каждый) каменных жерновов со спиральной насечкой. И сразу из дощатого короба сыпанулось сухое зерно, заверещало, перетираясь в тончайшую муку, выталкиваемую центробежной спиралью в гладкий, отполированный трением желоб, заструилось по нему, в подвешенный снизу мешок, набухавший прямо на глазах...
— Во дает! — проронил кто-то, все еще плохо различимый, хотя внизу от приоткрытой двери было посветлее. А коренастый подполковник поинтересовался:
— Вы вот скажите, Тамара Ивановна, и сколько же она так может намахать?
Тамара Ивановна (по росту ему как раз пара) в недавнем прошлом была директором образцово-показательной школы, теперь она главный смотритель музея. Так она и попыталась представиться, но сразу налетела на хамоватое уточнение: так называемого музея, после чего обиженно замолчала и молчала до сих пор. Но тут встрепенулась:
— Вы имеете в виду производительность? До двух тонн в час! — И дальше затараторила, уверенно, как на уроке: — Мне хотелось бы обратить ваше внимание на качество простого крестьянского помола, на изумительный, ни с чем не сравнимый запах, источаемый обычной ржаной мукой...
Сплошной налет белой пыли на деревянных деталях и густо смазанных машинным маслом винтах действительно «источал» тонкий, необъяснимо знакомый запах, волнующий бронхи и способный умилить и растрогать даже полного идиота...
Здесь комиссия застопорилась, обернулась уже совсем экскурсией. Ведь интересно же, все интересно, хреном его дери!
Все интересно: и как отыскивалась эта штуковина, как обмерялась и вычерчивалась, как маркировались жестяными метками все ее детали, как разбирали ее по бревнышку и перевозили — за триста верст из болотной глубинки. Там с послевоенных времен она догнивала свой век, почему ее так охотно и отдали столичным чудикам — за полканистры разбавленного спирта.
Еще интереснее, как на новом месте ее собирали. Как упрямо не сходились ее узлы, как восстанавливали детали, заменяя гнилье, выстругивали из дубовых чурбанов и точили зубья главного трехметрового колеса, как с первой попытки ее запустить их срезало поворотной силой, словно зубья расчески; и со второй попытки снова срезало, а уж для третьего раза их сложный профиль считали и вычерчивали городские конструкторы на ЭВМ.
Шапку ветряка, снизу такую изящную, размером с сарай, от проседания древесины и перекосов заклинило так, что развернуть ее не могли даже двумя тракторами в сцепке. Пришлось ее краном снимать. Внизу изготовили две деревянные шайбы по семь метров в диаметре, утопив начиненные стальными роликами, потом их выставили одну над другой, добившись идеальной горизонтальности с помощью луча лазера, установленного на соседнем взгорке. А уж затем снова взгромоздили на них этот сарай, который теперь легко, небольшим усилием хвостового дышла можно было повернуть лицом к ветру, как в старые времена. Правда, тогда без подшипников, а на свином сале.
С мельницей упирались, да с такими ухищрениями, три года, зная при этом, что сто лет назад два брата, Иван да Микола, срубили и отладили ее всего за двести дней — без всяких чертежей, кранов, тракторов, ЭВМ и лазеров.
Еще когда только выставили остов, налетел шквальный ветер и разнес бревна в щепки, чудом никого не прибив. Насмерть перепуганные «мельники», как называли в Дубинках шабашную бригаду плотников, тут вспомнили, хоть совсем алкаши, что, прежде чем возводить мельницу, надо бы поставить крест.
Крест соорудили деревянный, ручной работы. На поперечине резная надпись: «Боже, помоги рабам Твоим». Поставили на въезде в деревушку, к радости местных бабуль, тут же украсивших его домотканым рушником.
Через три дня примчались районные начальники мрачной командой.
— Что вы тут выделываете?
Оказывается, Федя Косой, председатель заречного колхоза, в который раз настучал на ненавистных ему частников, как всегда все безбожно переврав. Поставил, мол, новый хозяин крест, а на нем надпись: «Боже, помоги рабам моим». Вот до чего, мол, доходит издевательство над колхозным крестьянством.
Это на мельницу был первый наезд. Теперь вот и второй.
здесь не место
— Красиво ведь и чудно, — уже на улице выдохнул коренастый подполковник, оглядываясь на мельницу снизу, чуть отступив и задрав голову, отчего фуражка у него упала кокардой в грязь, — мне такое так и вообще впервой! — И, вытирая околыш рукавом, добавил, выразив общую нерешительность: — Может, пусть покуль бы постояла...
— Вот и ставьте ее у себя во дворе, — одернул его руководитель комиссии.
Это был дородный мужчина лет тридцати пяти, при галстуке под легким кашне, в светлой, хорошей выделки дубленке, гладенько выступавшей на животе, до синевы выбритый и сильно пахнущий туалетной водой, что выдавало в нем руководителя нового образца.
— А здесь — не место, — добавил он, направляясь к автобусу
Было-то как раз место. Мельницу возвели невдалеке от дороги, на косогоре, на самом виду. Александр Яковлевич Сорокин, председатель колхоза, на чьей земле она разместилась, тогда уговорил Цитрусовых, как называли здесь районных начальников за толщину шкурки (не подступись!) и бесхребетную мягкость нутра. «Народное достояние — пусть и ставят на виду, на радость местным. Или которые мимо едут».
Обернувшись на подножке автобуса, тот, что в дубленке, протокольно подытожил:
— Тем более что хозяин этого, — он замялся, подыскивая подходящее название, — сооружения не соизволил оформить на него землеотвод. А направил письмо на имя министра культуры с требованием забрать мельницу на государственный баланс.
При таких словах худощавый Цитрусовый, начальник по культуре, что обозначено было рыжей пыжиковой шапкой, хотя и не новой, испуганно дернулся, побледнел, отчего сразу пошел выступившими на белом прыщами. До сих пор он милиционеру заметно сочувствовал, но тут угадал, какая опасность нависла вдруг над балансом районной культуры:
— Он что, тронулся?! Как это забрать? Сначала вычудиваются, никого не спросясь, а потом ищут дурней, чтобы за них отдувались... Да на нашем балансе грошей нема, даже чтобы сторожу зарплату платить.
— Жируют, — уже в автобусе сказал Цитрусовый, который работал заместителем председателя райисполкома и был здесь из Цитрусовых самым главным. И лучше других подготовленным, так как две недели назад он здесь побывал. — И с жиру, я вам скажу, бесятся.
пир во время чумы
Две недели назад, на открытии мельницы и презентации первой очереди придуманного им музея, главный «чудик» Виктор Евгеньевич Дудинскас, в прошлом известный журналист, писатель и сценарист, а теперь частный издатель, то есть бизнесмен, сияющим именинником принимал поздравления, радуясь безоблачности погоды и судьбы.
День для середины октября действительно выдался: было тепло, и гости после первого же фуршетного возлияния (не слишком ограниченного) поснимали плащи-куртки, ходили теперь в пиджаках, кое-кто и в рубашках. Осматривали территорию: старинный водный парк со свежетесаными мостками над водой через реку и криницей, обложенной валунами, заново отстроенную кузню, где, расшвыривая искры, ухал кожаными мехами допотопный горн и звенела наковальня, гончарку, где в отсветах дровяной, на старинный манер печи народный мастер Татьяна Перовская, выписанная Дудинскасом из города, прямо на глазах изумленной публики вылепила кувшин.
