— Мой отец здесь ни при чем, Эрик. Он даже защищал меня. — И я положила свою руку на змею, изображенную на его руке. — Помолчи, прошу. Мой Бог знает, что я невинна, он будет со мной. А сейчас я должна идти.

Я подобрала юбку, чтобы она не намокла от вечерней росы, и направилась ко входу в пещеру. Разговор с Эриком взволновал меня — Боже правый, но как мне обрести покой перед этими глазами, которые буквально преследовали меня?

— Элеонора! — Он стоял сзади, тяжело дыша. — Подождите, останьтесь еще хоть на миг.

Я нехотя обернулась. Еще шаг — и он бы загородил мне вход. Его лицо было мертвенно бледным.

— Послушайте меня. Когда вы пойдете в воду, задержите в легких воздух. И медленно выдыхайте его под водой. Не забудьте — набрать в легкие воздух и медленно выдыхать, чтобы не задохнуться…

Я уставилась на него, испуганная таким всплеском чувств и настойчивостью в его голосе. Потом он взял мою руку, обхватив ее всеми пальцами.

— Обещайте мне это, Элеонора, обещайте выполнить все именно так. Суд Божий придуман людьми — и ваш Бог не заступится за вас. Все зависит от вас самой. Вы должны безоговорочно поверить в это: и только лишь одна-единственная ваша сила поможет вам, понимаете?

Я с недоверием посмотрела на него и попыталась вырвать свою руку.

— О чем ты говоришь, язычник? Уйди, дай мне пройти!

Он крепко держал мою руку и не отпускал ее.

— Вспомните, что говорил я вам в лесу. Сейчас вы живете, жизнь дается один-единственный раз, и лишь от вас зависит, как вы ею распорядитесь!

— Ты рассуждаешь как антихрист… — испуганно прошептала я и попыталась высвободиться из его железной хватки.

— Kærra, я видел, как могут захлебнуться люди, и это происходило на моих глазах. И все они потом всплыли, каждый труп! Воде все равно, что жертва невиновна! Прошу, послушайтесь меня, пожалуйста — до тех пор, пока в ваших легких есть воздух, вы не уйдете под воду…

Мое сопротивление поутихло. Земля ходуном заходила под моими ногами. Прозрачная вода уже казалась мне черной, таящей угрозу для моей жизни.

— Вы испуганы? — заметил он мой страх.

Я только кивнула. Вода в моем воображении накатывалась на меня черными волнами, угрожая поглотить меня, а потом вытолкнуть на поверхность, к ногам церковников; они обрадуются тому, что моя вина доказана, и раструбят об этом на весь мир…

— Если вы прислушаетесь к моим словам, с вами ничего не случится. Возьмите себя в руки, соберитесь, когда пойдете под воду, думайте о чем-нибудь, неважно о чем. Дышите спокойно, поняли?

— Но ведь я невиновна, — в замешательстве бормотала я себе под нос, — невиновна, я невиновна…

Не спуская с меня глаз, он засунул мою руку под свою рубаху и, крепко держа, прижал к своей груди. Я почувствовала контуры когтей орла, по приказу отца вырезанного на его груди, ощутила биение сердца Эрика, сильное, как барабанная дробь, и пальцы мои будто охватило пламя.

— Вспоминайте об этом, Элеонора, — тихо произнес он. — В тот самый час оно будет биться только для вас.

Я взглянула в его глаза и, расслабившись, погрузилась в глубокую голубизну, потерялась там…

Кто-то кашлянул за нашими спинами. Мы съежились от страха и смущения.

— Тебя уже ищут, Элеонора, — тихо сказал Нафтали, поднял лампу выше и осветил мое лицо. — Иди. Твой жених хочет видеть тебя.

Я поспешно вырвала свою руку и уже у самого выхода снова услышала его голос:

— Вы еще придете ко мне, графиня?

Я медленно обернулась. Необычное ощущение охватило меня.

— Вы придете? — упорствовал он.

И я молча кивнула.

— Жду вас, графиня.

В лунном свете лицо его казалось белым как снег, а глаза пылали, будто два уголька. Они стояли передо мной еще долго-долго.

Майя с нетерпением ждала меня у входа в женскую башню.

— Куда вы подевались, госпожа? Почтенный господин фон Кухенгейм напрасно прождал вас и ушел спать. Гизелла обыскала все углы и закоулки замка! — с упреком сказала она и закрыла за мной дверь. — Столь дерзкое поведение лишь вредит вам, как вы не понимаете?

— Ах, Майя, — рассеянно ответила я.

Она взяла меня под руку и повела по ступеням наверх.

— Любимое дитя мое, вы расстроены. Идите и еще раз поешьте досыта.

Я опустилась на скамью и придвинула к себе поднос, уставленный мисками и горшочками.

— Кушайте, дорогая моя. Тогда вы хорошо поспите и сможете посвятить завтрашний день вашему господину и повелителю.

Ожидая, пока я наемся, она притулилась на скамейке рядом. Я избегала ее взгляда, уставившись в миску с супом. Глаза Эрика не выходили у меня из головы.

Обиженная на меня, Майя проводила меня взглядом, не проронив ни звука.

Конечно, я не смогла заснуть и беспокойно ворочалась в темноте с боку на бок. Сквозь оконную щель, которую весной мы не завешивали коврами, пробивался бледный свет луны, рисуя причудливые тени на стене. Я села на кровати. Какая-то кошка орала в ночи. Из соседней комнаты раздавался оглушительный храп — Гизелла опять выпила лишнего.

Вздыхая, я подтянула колени к подбородку и плотнее закуталась в мех. Может, и отец не спит? Я поняла, насколько безумным и диким было испытание водой, к которому меня приговорили. Чем больше я об этом размышляла, тем меньше я понимала что-либо. Как мог допустить Бог, чтобы они меня осудили? Смятение и тревога не давали мне покоя, и я выскользнула из кровати. Тихо, чтобы не разбудить никого, я закуталась в шерстяную накидку, зажгла огарок свечи и поднялась на крышу женской башни. Отсюда я могла наслаждаться луной и моими любимыми созвездиями — далекими отображениями вечности, при виде которых все земные печали казались такими незначительными. Я вздохнула. Но почему, почему бы им просто не поверить мне на слово? Почему священники обрушили свой гнев на меня? Ощутив озноб, я сильнее закуталась в накидку. Как мог аббат присвоить себе право решать, кого казнить, а кого миловать, а при этом проповедовать любовь к Господу и ко всему миру? Как мог человек, замаравший руки в крови, не бояться кары Господней? Да еще называть меня колдуньей!

Слезы потоком полились из моих глаз.

Где заканчивается невиновность? И только ли в теле дело? А как же быть с мыслями? Мастер Нафтали имел обыкновение повторять, что все — и хорошее, и плохое зарождается в голове человека. С тех пор как я покинула подземелье, мысли мои были только об Эрике — его голосе, взгляде, о том, как бьется его сердце, и о его руках, которые поддерживали меня. Могла ли тогда я вообще быть невиновной перед всевидящим оком Господним, если изводила себя нецеломудренной тоской? Да, тело мое оставалось неприкосновенным, но в мыслях я согрешила уже тысячи раз. Церковь сравнивала язычников со злыми зверями, коварными и опасными, и буквально каждый был творением сатаны. Я страстно желала одного из них — значит, суд Божий уже давно должен быть уготован мне?

Я захлюпала носом, уткнувшись в рукав рубахи. Что будет со мной, если меня признают виновной? В мыслях я уже видела себя в темнице кельнского архиепископа, замученной до смерти и желающей только одного — своей смерти… Облако позора нависло бы и над нашей семьей, над моим отцом…

Я до крови прикусила губу. Эрик ни о чем не должен узнать, ни о чем. Ничто не должно его удерживать от возвращения на родину. Его свобода будет искуплением нашей вины перед ним. И тогда, я верила в это, он простит меня.

Я долго сидела на скамье, над самым замком, и предавалась размышлениям, задавая себе вопрос, что за игру затеял со мной Всевышний: сначала огнем опалив мое сердце, а потом направив в воду. Никакой воде в мире не под силу погасить этот пожар! Я запрокинула голову, и мне показалось, что звезды стали ближе. Небосвод больше не внушал страха, наоборот, он был мирным, а моя любовь покоилась в своей бесконечности.