— О Грета, ни один принц-христианин не возьмет в жены дочь моего отца, — все еще смеясь, сказала я, погружаясь в изучение линий на своей ладони, по которым Грета смогла узнать о золоте, шелке и принце. Я же видела только грязь и засохшую кровь в бороздах кожи, делавших мои руки похожими на сморщенные руки старухи.

Ну, а что касается старости… Я знала лишь несколько человек, доживших до глубокой старости. Еврейского врача, дедушку-кузнеца да повивальную бабку из нижней деревни. Они были настолько стары, что никто и не знал, какими они были в молодости. Я попыталась представить, как буду выглядеть в старости — седовласой, согнутой в три погибели от тяжелого труда, беззубой и высохшей, с усталым морщинистым лицом, с детьми, держащими меня за подол юбки. В кресле — ворчливый, вечно раздраженный, в дурном настроении супруг, какой-нибудь Ругтерт фон Хахтбург или астматик Штадтфогг фон Аахен… Пресвятая Матерь Божья. Мужчина… почему я не мужчина? Тогда я смогла бы путешествовать в далекие страны и обучаться астрологии или искусству исцеления, как мастер Нафтали. И люди спрашивали бы у меня совета и с глубоким уважением произносили бы мое имя.

— А теперь твою руку молодой человек.

Я очнулась от своих мыслей и улыбнулась Эрику. Болтовня Греты стала даже нравиться мне.

— Слушай внимательно, Эрик, наверняка она пообещает тебе богатую невесту и корону… — Мой голос осекся, когда я встретилась с его взглядом. Твердый, как сталь, казалось, он проходит через мою голову, прокладывая, будто нож, себе путь сквозь мои мысли…

Грета тут же взвизгнула и отбросила его руку от себя, словно ядовитое насекомое.

— Помилуй меня, Господи! — Широко распахнув глаза, она показала на него указательным пальцем, отскочив еще немного в сторону. — Руки твои по локоть в крови! Беда нависла над твоей головой — несчастьями усеян твой путь! — Она, задыхаясь, схватилась за горло. — Прочь из моего дома, уходи, пока беда не пала на мою голову, вон… Пусть он покинет мой дом, о Господи, заступись. Прости мне мои грехи и отведи от меня несчастье, сохрани и помилуй…

Она дрожала всем телом. Эрик, ничего не говоря, наблюдал за ней, и когда она начала кричать, закрыл глаза и глубоко вздохнул.

— Пошли, — испуганно попросила я, — давай уйдем.

Одной рукой он схватил узел, а другой уже тащил меня из пещеры к лошадям солдат, привязанных к дереву.

— Пошел вон! Сгиньте! Пошел-вон-сгиньте-пошел-вон-сгиньте… — гоготал сын травницы, высунув свою отвратительную голову из пещеры.

Мы уже сидели в седлах, когда Эрик еще раз бросил взгляд на лаз-вход в пещеру не в состоянии взять в толк, что произошло. И тут на выступе скалы появилась Грета. В диком обрамлении белых, как снег, волос, стоящих дыбом.

— Уходи, чужестранец, подальше от меня, не хочу иметь с тобой никаких дел… Смерть идет за тобой по пятам! — И, как оружие, будто защищаясь, она опустила свои растопыренные дрожащие пальцы над головой Эрика. — Ты будешь сеять кровь и слезы — и не найдешь успокоения, потому что Бог не знает жалости к язычникам! Скройся с глаз моих как можно быстрее.

— Исчезните! — Гортанный голос маленького рахитика донесся до нас, когда лошади галопом устремились в лес.

Эрик погонял своего коня, повинуясь желанию убежать от фурий. У меня совсем не было времени размышлять об этом, я изо всех сил старалась удержаться в седле и не потерять при этом из вида Эрика. Он гнал через густой подлесок, не щадя лошадей, все вперед и вперед. Только раз удалось мне взглянуть в его лицо, и я испугалась. Оно было бледным и искаженным, глаза буквально сверлили меня, как две пуговицы, бессознательно, растерянно, безмолвно. Пронзительный крик маленького человечка звучал в моих ушах снова и снова, а слова Греты крепко засели в моем сознании. «Смерть идет за тобой по пятам…» И я тоже вовсю припустила свою лошадь.

Мы скакали до самых сумерек. Наконец Эрик придержал свою лошадь и подъехал ко мне. Хлопья пены падали на землю.

— Сделаем привал. Это земля вашего отца.

В его голосе звучал холод, и он избегал моего взгляда. Между деревьями виднелась кривая хижина, а рядом на просеке лежали остатки угольной кучи. Пахло горелой древесиной.

За хижиной журчал ручей. Эрик спешился, лег на траву и опустил руки в воду. Вода! Мне вдруг очень захотелось пить. Я тоже спешилась и присела на корточки рядом с ним. Запах воды, свежий и прохладный, казалось, лишь разжег огонь в моем пересохшем горле. Дрожа, я опустилась на колени и попыталась, так же как и Эрик, зачерпнуть воду прямо руками, но это мне не удалось. Они были такими затекшими и бессильными, что не могли удержать воду, и она струями лилась сквозь пальцы на мою одежду Я пыталась набрать воды снова и снова, но казалось, что мой рот набит песком, а язык прилип к нёбу. Вода блестела и сверкала передо мной благородной влагой, я вдыхала ее запах…

— Пейте, Элеонора!

Он протянул мне пригоршню, и я все пила и пила из его ладоней, ощущая, как бесценная влага орошает мое горло… В какой-то миг я поперхнулась, а когда откашлялась, его уже не было. Но теперь я чувствовала себя намного лучше и поднялась с колен.

Эрик осматривал хижину угольщика. Она была заброшенной, и, когда он отворил дребезжащую дверь, крыша с грохотом провалилась. Он отбежал подальше, чтобы облако пыли не накрыло его.

— Придется нам спать в лесу, — произнес он, снимая с лошадей седла и поклажу.

Я взяла покрывала и стала искать между деревьями место, где можно было расположиться на ночлег. Мне было очень холодно, страх этого ужасного дня все еще не отпускал меня, он пронзал меня насквозь. Слова Греты, каждое в отдельности, казалось, врезались в мое сознание, я могла собрать их воедино, как мои опаленные волосы, до которых не осмеливалась дотронуться из-за боязни, что обнаружу на голове лишь жалкие прутики. Поеживаясь, я закуталась в одно из покрывал. Этой ночью, возможно, и не замерзнем. Но как мне победить холод у себя внутри, в моей душе, каким одеялом накрыть ее, чтобы она оттаяла?

Держа в руке связку хвороста, Эрик с грохотом и треском предстал передо мной. С искаженным от боли лицом он примостился на корне дерева.

— Ваш кремень.

Не понимая, я смотрела на него. Потом схватила узелок и молча принялась рыться в нем.

Потрескивал сухой хворост, дым и запах от огня щекотали мне ноздри. Невольно впав в состояние оцепенения, я затаила дыхание. Огонь…

И вдруг я получила сильный удар в щеку. Я испуганно вскрикнула и, защищаясь, прикрыла лицо руками, будто огонь запылал. Боже, как он полыхнул…

— Возьмите себя в руки, женщина! — Он с силой схватил мою руку и заставил взглянуть на него. Глаза его грозно сверкали. — Вы ведете себя как малое дитя. Этот огонь ничего вам не сделает, не глупите. Ложитесь сюда и спите!

Его слова вернули меня к жизни.

— Мои волосы… Запах… — рыдала я, содрогаясь всем телом. — Он сжег их, Бог мой, этот запах…

Вне себя от горя я обхватила голову руками.

— Почему вы не завязываете волосы в пучок, как другие женщины? Тогда бы такого не произошло, — недовольно пробурчал он. — Вы сами виноваты.

— Я потеряла в пещере свои ленты, — проскулила я.

Эрик спустился ко мне и осмотрел волосы.

— Черт подери… это можно лишь отрезать. Больше вы ничего не сможете сделать.

Суровый голос и грубая интонация вновь вызвали у меня слезы. Я всегда очень гордилась своими длинными волосами, хотя цвет их мне и не нравился. А теперь я буду выглядеть как остриженная наголо кающаяся, не говоря уже о моем лице… Почему он не оставлял меня в покое? Я хочу дать волю слезам — наплакаться всласть в одиночестве.