— Варвар взял святой капрал? И намочил его? В пылающей церкви? И чем же он мог намочить его в горящем помещении? Чем? Скажите мне!

— Он окунул его в чашу со святой водой, ваше преподобие, — прошептала я.

— Обломки которой мы нашли, — продолжил аббат. — Он разрушил даже алтарь!

Реликвии!

— Это неправда, он вынес ящик с реликвиями, чтобы тот не сгорел! — едва сдерживаясь от рыданий, выкрикнула я. — Мы не совершили ничего плохого.

Гервиг точно онемел. Никто из присягнувших не осмеливался сказать хоть что-нибудь. Безмолвствовали и остальные. Никто не знал, как обернется это дело, и все напряженно, затаив дыхание, ждали, что решит судья из Кельна. Не дыша, ждала и я слова от Гервига, совершенно неважно, будет ли оно спасительным или обвинительным — всего лишь слова!

— И вы не помешали язычнику своими пальцами осквернить церковь Всевышнего? Вы бездеятельно лишь созерцали? — медленно спросил Гервиг.

Я прикрыла рот рукой и с ужасом смотрела на него.

— Но… но ведь он спас мне жизнь, иначе я бы сгорела! Везде был огонь, и уже все вокруг полыхало…

По моему лицу катились слезы. Потрясенная, я переводила взгляд с одного лица на другое и не понимала, что творилось в этом мире. Хотя все было очень просто: чего стоила моя жизнь в сравнении с осквернением церкви? Наоборот, смерть от огня стала бы справедливой карой за мое женское неповиновение, приговором Всевышнего…

В это самое время в зал вошли те, кто побывал в темнице. Все они выглядели ужасно грязными, у некоторых из них в волосах были черви, а их обмазанные глиной ноги оставляли на полу следы. Господин Герхард, пришедший вместе с ними, держал что-то в руке.

— Это мы нашли на полу хода, ваше преподобие.

С отвращением Гервиг рассматривал издающее дурной запах грязное нечто на своем столе. Я же, наоборот, сразу узнала эту вещь — то было мое алтарное покрывало!

— Смотрите же, вышивка, ее еще можно заметить, вот здесь. — Взволнованно я теребила покрытую плесенью ткань и показывала, как будто в насмешку, блестящие золотые нити. Мой духовный отец встал и положил руку на руку гостя из Кельна.

— Если это святое покрывало было пропитано святой водой, то она находилась под заступничеством Всевышнего, — подумав, проговорил он.

— Какая польза была от святой воды, оскверненной варваром? — проговорил помощник архидьякона. — То была уже просто вода, которую вы пьете.

— А если раб вовсе не дотрагивался до нее? Если он взял покрывало за концы и только окунул его? Вы же знаете, что язычники боятся святой воды!

При этом некоторые из судей одобрительно зашумели.

Гервиг, держа перед носом спрыснутый благовонием платочек, обратился к обвинителю:

— Это ваше покрывало?

Фулко угрожающе кивнул.

— Сожгите его, быстро. Запах варвара невыносим. Используйте как можно больше святой воды и читайте над пламенем псалмы, — кивнул из-под своего платочка Гервиг. — Где реликвия?

— В темнице, — тихо произнесла я.

— Дай-то Бог, чтобы она выглядела лучше, чем это покрывало, может быть, что-то еще можно будет спасти… Пусть кто-нибудь принесет мне этот ящик, я хочу на него взглянуть. И позовите лекаря.

Слуга по знаку архидьякона придвинул мне стул. Мне даже предложили стакан воды — освежиться. Я медленно выпила воду и постаралась вытеснить из своей памяти образ человека, судьба которого привела меня сюда. Какая ирония — по его милости я сидела здесь и боролась с огненным драконом и злостью представителя Бога на земле.

Дверь отворилась, вошли лекарь и оба его помощника. Герман нес перед собой золотой ящик с реликвией. Взглянув на чернокожего, многие из присутствующих поспешно осенили себя крестом. И если еврею они почти уже доверяли, то появление чернокожего свело все на нет. Куда уж больше доказательств того, что те двое в сговоре с сатаной. Архидьякон призвал всех прекратить шум.

— Поставьте ящик вот сюда, на стол.

Со стороны, где находился Фулко, послышались возгласы удивления. Его чудотворный камень был цел и невредим! Мастер Нафтали объяснил, как они нашли нас за решеткой. И потом не преминул повторить свой жуткий рассказ о смерти варвара. Молча и, по мнению некоторых присутствующих, слишком уж терпеливо Гервиг слушал еврея. Взгляд его все время обращался ко мне, скользил по моему лицу, по моей исхудавшей фигуре. Чего мне от него ждать?

— Суд удаляется для совещания, — сказал Гервиг и снова бросил взгляд в мою сторону.

— Это должно стать для вас уроком, уважаемая фройляйн. Ваша бедная мать перевернулась бы в гробу, если бы узнала о ваших похождениях… — Господин Штефан, камердинер моего отца, слегка толкнул меня.

Не произнеся ни слова, я повернулась к нему спиной и начала рассматривать триптих в нише стены. Камердинер не любил меня, так как однажды я застала его за кражей мыла и лилиевого масла. Его забота о святости моей души была в высшей степени противоестественной, я вовсе не считалась с его мнением. Может, Всевышний не оставит меня своей милостью? Я встала на колени перед образом и продолжала спорить сама с собой, вместо того чтобы в молитве искать освобождения.

Члены высочайшего суда уже были готовы к вынесению приговора. Дьякон монотонно читал молитвы на латинском языке и раскачивал кадилом. Он осенил суд и всех присутствующих крестным знамением и отошел в сторону. Дым ладана проплыл мимо меня. От его запаха мне стало нехорошо. Гервиг встал со своего места:

— In nomine Patris et Filii et Spiritus sancti, amen. Суд его Высокопреосвященства, архиепископа Кельнского, оглашает свой приговор. Элеонора Зассенбергская, слушайте то, что мы обязаны сказать вам. Обвинение в колдовстве не подтвердилось. Доказательства вашей невиновности убедили нас.

Я закрыла глаза.

— Обвинение в злоупотреблении правом убежища мы все же должны выдвинуть против вас. Доказано, что вы, прекрасно зная о запрете, привели в монастырь Всевышнего варвара-язычника. Далее, вы допустили, чтобы он своим присутствием осквернил такие предметы литургии, как покрывало главного алтаря, сам алтарь, чашу со святой водой и саму святую воду. И сверх того, своими грязными руками он касался чудотворных реликвий монастыря. Мы должны будем забрать их с собой в Кельн: лишь его высокопреосвященство архиепископ может решить, что делать с ними и следует ли их еще спасать. Вы могли бы воспрепятствовать всему, но не сделали этого. За это мы налагаем на вас епитимью. Вы должны будете соблюдать пост в течение четырех лет и каяться в своих грехах.

Четыре года! Мне удалось сохранить самообладание, когда за моей спиной возбужденно зашушукались: слишком много… слишком мало… она должна понести наказание…

— И вам следует очень серьезно отнестись к этому наказанию, юная дама. Вы совершили прегрешение не только перед святой матерью-церковью, но также и пред вашим отцом. На вас груз почти всех существующих грехов! Гордыня и высокомерие сбили вас со стези добродетели, вместо этого вы целыми днями шлялись по лесам с рабом-язычником, дай мне высказаться, женщина, и научись молчать! Дай Бог, что бы ваше поведение было продиктовано лишь слабостями характера, а не озорством. Используйте епитимью, чтобы вспомнить о добродетели вашей дорогой матери, и упражняйтесь ежедневно в скромности и сдержанности, как подобает девушке благородных кровей. — Лицо Гервига стало добрее. — Ваш отец рассказал мне, что этим летом у вас помолвка, поэтому мы хотим наложить на вас лишь сорок дней строгой епитимьи. Отец Арнольд окажет вам помощь. А теперь ревностно исполняйте епитимью и работайте над собой, дорогое дитя, да сойдет тогда на вас сочувствие Господне!

Гервиг опустился на свое место.

Все это время я сидела не шелохнувшись. Нравоучение архидьякона звенело в моих ушах. Гордая и высокомерная. Воздержание. Скромность. Совершенствование. Я тяжело вздохнула.