Придя наверх, она открыла какую-то каморку. Мы перебрались через порог дурно пахнущего помещения, освещаемого лишь свечой хозяйки.

— Там, сзади, на соломе. Заберите его сразу. И не вздумайте копаться. Савана вы от меня тоже те получите, не ждите.

Своенравно скрестив руки на обвислой груди, она прислонилась к двери. В соломе кто-то заворочался. Я закусила губы. Тот, кто лежал там, подал признаки жизни…

— Ты звала лекаря?

Ничего не понимая, она уставилась на меня. Я напряглась, как струна. Моя цель была достигнута — мы нашли Ганса. Об этом, похоже, думала и хозяйка.

Меня охватил гнев. Я была дочерью графа — и хорошо было бы прикрикнуть на это отвратительное существо.

— Тебе же было велено позвать лекаря, где он? Мне известно, что ты берешь за это деньги!

Хозяйка медленно повернулась.

— А где мне его взять? Хозяина нет. А этот так плох, что неизвестно, доживет ли до следующего утра, — облаяла она меня. — От него у меня только лишние расходы, ничего, кроме расходов да дерьма! Забирайте его, не то позову стражников. Ведь любому видно, что это беглый раб.

Не желая более сдерживать себя, я сорвала свою накидку с плеч и бросила ее на пол.

— Кончай свою болтовню и принеси мне перевязочный материал.

— Только посмотрите, какая нежная дама, — прервала она меня и скорчила дерзкую гримасу — Чего изволите? Конечно, лучше быть любовницей бравого рыцаря, чем пропадать в нудной паутине брачных уз…

Я грубо схватила хозяйку за драную одежду.

— Будет лучше, если ты заткнешься и сделаешь то, что я скажу. Этот человек останется здесь и сегодня на ночь, а если ты попытаешься смыться из дома, мне придется убить тебя…

— Госпожа… — тихо предостерег меня Герман.

Она еще раз окинула взглядом мою одежду.

— Здесь ничего не делается даром, уважаемая фройляйн…

Я схватила свой кошелек, пристегнутый к поясу, и бросила ей еще одну монету в вырез платья. Она, поспешно скрючившись, зашарила пальцами под рубахой, чтобы поймать монетку, не дав ей упасть на пол.

— Хватит тебе этого? А теперь скройся с глаз моих. Только не оставь нас без света, а то здесь такая тьма, что не видно даже руки, поднесенной к самым глазам.

Не сказав ни слова, она отдала мне свечу и, шаркая, удалилась.

Я сделала несколько неуверенных шагов вперед. Герман молчал. Я различила соломенную подстилку, на которой лежал, как срубленное дерево, Ганс. Он был лишь слегка прикрыт тряпьем; оно, как задубевшая кожа, от грязи и крови прилипло к нему. Кровоподтеки на руках свидетельствовали о том, что раненый метался в лихорадочном бреду, не давая ранам подсохнуть и зажить. Руки его неподвижно лежали на соломе.

Потрясенная увиденным, я опустилась к ужасному ложу. Герман присел на корточки рядом. Привычным движением Герман скинул лохмотья и обнажил туловище Ганса.

— Ранен копьем, — глухо произнес он.

Каждому ясно, что это значит. Обычно раненые умирали от такой раны мучительной смертью, в горячке. То была тяжелая борьба организма со злым духом, который день ото дня отравлял его все больше и больше. Фактически Ганс был обречен на смерть. Я всматривалась в его обезображенное болью лицо. Сохранить жизнь. Искупить злодеяние отца.

— Госпожа, он умрет. — Герман взял меня за руку и потащил прочь. — Оставьте его здесь, отступитесь.

Находясь совсем близко от Германа, я отчетливо почувствовала его нерасположенность к чужеземцу. Отступись! Не испытывай терпения Всевышнего!

Я медленно закатала рукава.

— Я попытаюсь спасти Ганса.

— Госпожа, будьте благоразумны.

— Начнем прямо сейчас. А ты будешь помогать мне. — Я бросила в его сторону резкий взгляд. — Ты его разденешь, а я посмотрю, что может предложить мне старая ведьма в качестве перевязочного материала.

Герман наморщил лоб.

— Вы сошли с ума, госпожа, об этом не следует и помышлять — мужик умрет прямо у нас на руках. Он совсем обессилел. Оставьте эту затею…

— Я не хочу больше ничего слышать об этом! — рассерженно процедила я сквозь зубы и укрепила свечу на скамейке. — Начинай же наконец, иначе я прогоню тебя, парень!

Всем своим видом показывая недовольство, Герман начал раздевать раненого.

Я же тем временем опять вытащила хозяйку из теплой постели, велев ей приготовить котел горячей воды и стопку чистых льняных полотенец. Увидев в моей руке серебряную монету она, словно заяц, заметалась по кухне.

У нашего лекаря-еврея я немного научилась тому, как надо обрабатывать раны. Он считал методы западноевропейских лекарей варварскими и всегда настаивал на использовании чистой воды и свежих полотенец. И он постоянно мыл руки, особенно перед тем, как начинал заниматься пациентом.

Вода в миске была такой горячей, что я едва не ошпарилась. Сжав зубы, я вновь и вновь погружала руки в воду и наслаждалась тем, как они наполнялись теплом.

Ганс беспокойно зашевелился, когда я тряпичным тампоном коснулась глубокой раны на его бедре. Она была величиной с кулак и отвратительной на вид. Вокруг образовавшегося отверстия кружились насекомые, притягиваемые запахом, исходящим из загнивающей раны. Я попыталась рукавом своей рубахи стереть с его живота всю эту копошащуюся нечисть. От грубых прикосновений он сжался и застонал.

— Как думаешь, он выкарабкается? — обернулась я к стоявшему рядом Герману.

Тот, помедлив с ответом, сказал наконец:

— Во всяком случае его нельзя отсюда уносить. И потом, куда ему деваться, когда ваш отец приказал бросить его раненого…

— Приказ отца меня не интересует! Мой слуга все-таки человек! — запротестовала я.

— Даже если мы и унесем его отсюда, то лишь тогда, когда у него спадет температура. Если он переживет эту ночь… Ну да сил у него как у медведя. Госпожа, вам следует вернуться, пока никто не заметил вашего отсутствия. Этот язычник навлечет на вас беду. Господь все видит, видит и то, что вы мараете себя о варвара!

— Что это тебе втемяшилось в голову? Говоришь, как патер Арнольд!

— Это как раз и говорит патер Арнольд. Он утверждает, что этот раб — язычник, плюющий на крест, — упорствовал Герман, с презрением глядя на раненого со стороны. — Патер говорит, что он антихрист во плоти. И все в замке верят в это.

Я покачала головой. Антихрист… Конечно, я слышала разговоры людей в замке. Как они по углам обсуждали иноверца и трижды осеняли себя крестом за его спиной. Как они тайком прибили на внутреннюю сторону входной двери на конюшню деревянный крест, чтобы черт не вселился в лошадей. И еще я знала, как патер склонял отца разделаться с язычником или, по крайней мере, насильно окрестить его.

— Всевышнему вера этой твари так же безразлична, как вера моего цепного пса, — ответил на это отец. — Идите и возьмите у казначея деньги на толстую свечу, но оставьте меня с вашей болтовней и сплетнями в покое.

Патер поспешил в часовню и громко молился за спасение души свободного графа…

Я вновь стала всматриваться в покрытое каплями пота лицо. Чего мы только не слышали об антихристе — его зловонном дыхании и прокаженной плоти, о том, как незаметно выискивал он способы губить людей. Я не желала верить в то, что душа Ганса полна злых умыслов…

— Эту ночь я проведу здесь.

Герман широко раскрыл глаза.

— В этой завшивленной ночлежке! Госпожа, опомнитесь, это место не для дам! Вам следовало бы запретить даже появляться здесь!

Он, конечно, был прав. Дочери графа не пристало посещать кабак, а для ухода за ранеными существовали батрачки. Но я помнила выражение лица хозяйки, которая, возможно, задумала что-нибудь неблаговидное.

— Уйди, Герман. Ты не заставишь меня изменить планы, я остаюсь. Сделай милость, скачи домой. Я найду способ вызволить его отсюда.

Герман мрачно смотрел на меня, будто изучая.

— И как вы это себе представляете?

— Никто не узнает меня в этой одежде. Может, уже завтра мне удастся достать повозку.

— И где же вы хотите разместить своего слугу, если замок будет осажден? Враг вряд ли пропустит вас.