Принцессы Аделаида и Юдит-Софи дергали меня за одежды и подтрунивали над моими ярко-рыжими волосами, дразня меня эйфелевской лисицей, ребенком-факелом, огненной Марией, и, как две маленькие щеголихи, с гордостью бегали вокруг меня и демонстрировали шлейфы своих платьев, в то время как принц Генрих катался по траве и от злости описал кайзеровские штаны, потому что в день коронации он должен был сесть на троп без мамы. Старшей сестре, принцессе Матильде, наконец удалось успокоить малыша. Потом, когда мы, сидя на корточках рядом на лугу, лакомились медовой выпечкой, я шепнула принцу: «Слушай, а у тебя штаны мокрые». Он тихо сказал в ответ, озорно блестя черными глазами: «Что с того? Ведь я король».

Сегодня, двенадцать лет спустя, этот король, мой ровесник, возглавлял Гамбургскую империю, простирающуюся до Италии, а я все сидела в своем замке. Никого из детей кайзера я больше никогда не видела, хотя мой отец, как свободный граф и подданный короля, присутствовал в свите на всех празднествах. Но меня не взяли с собой ни на свадьбу Юдит-Софи с королем Венгрии, ни на посвящение Аделаиды в аббатисы женского монастыря в Кведлинбурге, потому что всегда находились причины для того, чтобы оставить меня дома: температура, плохая погода или роды матери. В 1059 году отец присутствовал на свадьбе принцессы Матильды с герцогом Рудольфом Рейнфельдским. Поговаривали, что сначала герцог совратил принцессу, чтобы жениться на ней. Я грызла большой палец в недоумении. Может быть, он совратил ее на лошади? Туманной ночью выкрал прямо из постели и, ничем не покрытую, унес в ночь? А может быть, целая армия, угрожая оружием, подошла к императорскому дворцу, добиваясь того, чтобы она добровольно ушла с герцогом. Одна картина в моем воображении сменялась другой; я видела замок, герольдов, огромного боевого коня, развевающийся плащ, белокурые волосы на ветру… Интересно, испытывала ли принцесса с прекрасными карими глазами чувство страха?..

Первая из лошадей оказалась на пастбище, расположенном за замком. Его расчистили от леса лишь в прошлом году. Лошадь, шаля, скакала по всему пастбищу и громко ржала. Другие кони в диком галопе последовали за ней, кто-то с криком еще и подгонял их. Я сильнее наклонилась вперед и, к своему огромнейшему удивлению, узнала своего батрака, с хлыстом в руке бежавшего рядом с лошадьми. Как он пригнал их на выход? Это не было его обязанностью — и, вне всяких сомнений, ответственный за это человек получит дополнительную взбучку за свой сон. Конюхи сразу почувствовали, что Ганс Лошадиное Дерьмо, как они его прозвали на конюшне, умеет быстро найти общий язык с самыми капризными конями.

С огромным любопытством я наблюдала, как Ганс все быстрее бежал рядом с шалившими лошадьми позади коня вороной масти с длинной гривой и гнал его через пастбище. Боже правый, то был великолепный боевой конь, которого отец прочил для кельнского архиепископа. Но конь был еще необъезжен, и никто не мог оседлать его! Я затаила дыхание. Разбежавшись, Ганс ловко, как кошка, запрыгнул на спину лошади и проскакал на ней по пастбищу несколько кругов. Не вставая на дыбы, лошадь, навострив уши, слушала его команды. Конь и всадник смотрелись как единое целое, как кентавр из истории Нафтали о греческих богах. Почему-то подумалось, что нормандец сошел с ума. Если со скакуном что-нибудь случится…

Наконец дикая охота закончилась, Ганс соскочил с коня, погладил его и тяжело зашагал на середину пастбища. Там он скинул рубаху и тужурку и голой грудью упал на землю. Его руки буквально впивались в луговую дернину, цеплялись за нее, пытаясь обнять покрепче. Я обхватила себя руками и прикусила губу. Мне вдруг стало стыдно наблюдать за ним. Долгое время он не шевелился, лошадь архиепископа, играя, обнюхивала землю рядом с ним.

— Он поставил на карту свою жизнь.

В испуге я обернулась. Сзади стояла Майя, еще заспанная, закутанная в покрывало, и смотрела на пастбище.

— Граф убьет его…

Мы вместе смотрели, как он направился к поилке для лошадей. Там он смыл ледяной водой с тела землю, окунул голову в корыто. А после этого исчез из виду.

— Пойдемте. Холодно, госпожа. И если вы хотите отделаться от него, то уже сегодня вам следует поговорить с отцом, — тихо и проникновенно сказала Майя, подталкивая меня к лестнице.

Задумчиво последовала я за ней в теплые помещения. Хотелось ли мне избавиться от него? Я нервничала, видя его; передо мной тут же возникала картина из сна, и страх сжимал мне горло. Стоическое спокойствие, с которым он переносил все издевательства конюхов, казалось мне опасным — когда его мстящая и карающая рука поднимется против первого из нас? Бывали моменты, когда я желала вернуть время назад, чтобы никогда не входить в подземелье, никогда не видеть измученного заключенного, не смотреть ему в глаза. Было ли любопытством или состраданием то, что я тогда переживала? Сегодня я знала, что Божье наказание ждет нас за то, что мы держали варвара в тюрьме.

Эти мысли испортили мне день, что само по себе было плохо, меня уже не так порадовал первый подснежник, проклюнувшийся из-под земли под лучами робкого январского солнца у стен замка. Я бы, конечно, быстрее забыла об этом, но драматические события, разыгравшиеся незадолго в конюшнях, препятствовали этому. Как сообщила мне Майя, широко распахнув от значительности сказанного глаза, тяжело заболела одна из лошадей отца — по всей видимости, тот самый вороной, уже давно предназначавшийся кельнскому архиепископу. Колики буквально разрывали его на части, он так жалобно кричал от боли, что в конюшню даже позвали священника, чтобы тот с помощью ладана и молитв попытался изгнать из бедного существа демона. Патер Арнольдус пел и молился, конюхи кашляли в дыму лампады, но все это так и не принесло спасения. На третью ночь бес с громким визгом вырвался из анального отверстия животного. Жеребец, умирая, упал без сил.

Отец был вне себя от гнева. Впустую пропали годы ухода и забот.

И что еще скажет на это его преосвященство?.. Конюхи подавленно топтались вокруг, и, когда я рассматривала труп когда-то столь прекрасного животного, во мне зародилось страшное подозрение. Несколько часов я не говорила о своей догадке, пока не смогла больше молчать. Быстро помолившись Божьей Матери о придании мне сил, я отправилась в путь, чтобы разыскать моего конюха. Он сидел за конюшнями под слабыми лучами январского солнца, устроившись между седел и трензелей, и смазывал дурно пахнувшим жиром кожаные и деревянные части упряжи. Выражение его лица было, как всегда, сдержанным. Он быстро взглянул на меня. Вокруг никого не было.

— Ганс.

Посмотрев на меня снизу вверх, он не скрывал недовольства моим вмешательством. С вызывающим видом я встала перед ним, хотя сердце мое билось бешено.

— Что вам угодно?

В голосе его звучали мрачные нотки, но они не вызывали неприятного чувства. Я слышала, как он разговаривал с лошадьми, думая, что его никто не слышит. Голос его был мягким, иногда он даже что-то напевал себе под нос. Но теперь я ему явно мешала. «Что вам угодно?» прозвучало вовсе не мягко и не приветливо.

В первый раз я пыталась заговорить с ним с тех самых пор, как отец передал его мне. Голова его обросла легким пухом волос, который блестел на солнце. Но лицо было безбородым и гладким, как в первый после бритья день. Мастер Нафтали по заданию хозяина замка при помощи тайной лечебной настойки лишил его бороды. Интересно, во время процедуры им пришлось крепко держать его? При дворе у нормандцев считалось модным сбривать бороду, об этом мне рассказывал дядя Рихард. Мне трудно было представить выбритых всадников с мечами и в кольчугах! Мужчина без бороды считался слабаком, независимо от того, был ли он рабом или нет. Везде над безбородыми смеялись. Но потом я подумала о неухоженных бородах у многих мужчин, которых видела во время вечерних трапез, и о том, что в бородах застревали остатки пищи, поняла, что этот без бороды выглядел не так уж и плохо. И конечно же не был слабаком. Мой взгляд воровски скользнул по его широким плечам…