Кое-кто устремился к выходу чтобы занять место в зале.

— Ab insidiis diaboli! Libera eum Domine![94]

Мимо пронесли паланкин, лошадь невольно заржала, когда два парня схватили ее за хвост.

— A Gladio maligno! Libera eum Domine![95]

Одетые во все черное построились в два ряда, продолжал песнопение, и покинули кладбище.

Девушки из свиты Аделаиды вновь принялись за болтовню и споры, кто и с кем займет место в паланкине. Хозяйка замка, не произнеся ни слова, потянула меня за рукав от моего защитника и указала на место рядом с собой. В голове моей зашумело, духи на кладбище захихикали, перекрывая голоса, звучащие вокруг. Аделаида задернула занавеску паланкина и схватила мою руку. Твердая, как камень, рука моя все еще сжимала деревянную розу, которую я хотела положить в гроб Эмилии, чтобы наконец стать свободной.

Двор замка был полон народа, запахи съестного стояли в воздухе, ударяя мне в нос, когда мне помогали выбираться из паланкина. Дамы поправляли свои шлейфы, чепцы и платья, украдкой посмеиваясь, как делали это без стеснения уже по пути домой. Мой отец взял за руку Аделаиду и направился ко входу в зал, чтобы открыть поминальную трапезу. Народ пошел за хозяином замка. Никто не осмеливался заговорить со мной, когда я, все еще закутанная в накидку, вошла в часовню.

Часовня была пуста. Дрожа, я опустилась на колени на свою скамью и уткнулась лицом в руки. В тишине послышался шорох — демоны преследовали меня. Эмилия… Глубокая яма. Я только хотела… Эмилия… что я должна была увидеть вместе с тобой, что?

Затрещала сухая древесина молельной скамьи. Я вскинулась от страха. Черный рукав, разодранный, пыльный. Паломник встал на колени позади меня. Голос мой прерывался рыданиями, я соскользнула с края скамьи, потеряв равновесие, — чьи-то пальцы, словно когти, впились в мои плечи.

— Тихо… патер идет за тобой. Сиди тихо…

Я едва осмеливалась дышать. Шаги приблизились. На полу, который долго никто не выметал, скрипнул камешек. Из-за колонны вышел патер Арнольд и перекрестился.

— Господь видит вашу готовность покаяться и благосклонен к вам, фройляйн. Но не следует ли вам окрепнуть, поправить здоровье, прежде чем вновь обратиться с молитвой к Господу? Ваша горничная…

— Не беспокойтесь, патер. Позвольте мне еще хоть немного побыть здесь. Этот пожилой мужчина идет от гроба апостола. Я хочу помолиться вместе с ним, а потом пусть отец даст паломнику приют. Скажите ему…

Сдержанное покашливание чужака прервало мою речь. Патер попытался заглянуть под поля шляпы, но человек в черном смиренно склонил свою голову и пробормотал что-то, похоже, по-французски.

— От гроба апостола. — Мой духовный отец медлил. — Господь охранял ваш путь домой. Пусть наш дом на сегодняшнюю ночь станет вашим.

— Deus vos bensigna,[96] — хрипло прошептал паломник, отвешивая поклон.

Арнольд удивленно поднял брови. Потом осенил меня крестом и пошел прочь. И лишь после того как две часовни захлопнулась, паломник вновь обернулся. Он потянулся ко мне через скамью, уже хотел заключить в свои объятия, но я отстранилась, отодвинувшись от него на своей молельной скамье, и он ухватил лишь накидку, ударившись грудью о дерево.

— Эрик инн Гамлессон, — чужие, уже забытые слова произнес мой язык.

Так давно?

— Ты сохранила в памяти мое имя. — Голос его дрожал. — Знаешь ли ты, кто я?

Он развернулся к скамье и протянул ко мне руки. «Я не вынесу этого, — подумала я, — не прикасайся ко мне…» И вновь отстранилась от него. Руки опустились.

— Мне уйти? — спросил он.

Я мяла в руках под накидкой мешочек для раздачи милостыни, нащупав куклу Эмилии и края деревянной розы.

— Что тебе здесь нужно?

Он коротко и горько рассмеялся.

— Что мне здесь нужно? И это спрашиваешь ты?

Рывком он сорвал с головы шапку паломника. Растрепавшиеся волосы заблестели в свете свечей. — Маленькая девочка умерла.

— Откуда тебе известно, что она мертва?

Он взглянул, пытаясь проникнуть взглядом сквозь плотную накидку, гнев заблестел в его глазах. Не получилось той встречи, на которую он рассчитывал.

— Один путешественник рассказал мне об этом. — Он наклонился вперед. — Почему ты отстраняешься от меня, Элеонора?

Я сидела, не отвечая. И тут по моей щеке потекла слеза, я не осмелилась стереть ее. Он не должен видеть этого, не должен видеть моих страданий.

— Почему ты пришел?

— Из-за Эмилии.

Из-за Эмилии… Я почувствовала себя в глупом положении, нелепая ревность охватила меня. Ради нее он прервал свой путь домой…

— Я хотел… ах, божество Тор, не задавай таких дурацких вопросов, почему я здесь! — Удар его кулака по молельной скамье заставил меня вздрогнуть. — Ты не даешь мне покоя, ты моя головная боль, женщина! С тех самых пор, как я покинул этот проклятый замок, у меня больше не было ни одной спокойной ночи.

— Думаешь, это из-за меня? — пробормотала я, прикусив губу.

Он зажмурил глаза.

— Из-за тебя… Я все время следил за тобой.

Сквозь накидку я видела черную одежду паломника и его грязные руки, обхватившие дерево молельной скамьи. На нем был старый кожаный ремень, старые лошадиные путы, намотанные на запястье.

— Она много рассказывала про тебя…

У меня пропал голос. На некоторое время стало совсем тихо. Наконец я поднялась и уже хотела уйти, пока меня совсем не покинули силы.

— Останься! — Взяв меня за рукав, он заставил меня опуститься на скамью. — Останься, мне нужно поговорить с тобой.

Невольно содрогнувшись, я напряглась. Его ботинки шаркали по полу, выдавая его нетерпение и страх.

— Что это за головоломка такая, которую ты загадываешь мне? Спрятавшись за накидкой, делаешь вид, что не знаешь меня. Взгляни на меня! Хочу видеть твои глаза, когда говорю с тобой! — С этими словами он подсел ко мне и приподнял накидку. — А теперь скажи мне, о боги, почему ты так выглядишь?

На лице его отразилось отвращение. Я вырвала из его рук край накидки и, вскочив с молельной скамьи, заспешила к статуе мадонны.

— Подожди, Элеонора!

Эрик хотел последовать за мной.

— Отпусти меня с миром! — С меня соскользнула накидка, упав напротив колонны.

— Ты больна!

— Дай мне уйти…

За моей спиной закачалась подставка для свечей, и я дошла наконец до статуи. Он медленно приблизился ко мне.

— Ты больна, девочка, это видно даже слепому…

— Уходи, прошу. — Руками я нащупала цоколь статуи, будто могла найти за ней защиту. — Ступай…

Стало так тихо, что слышно было, как капли воды падали в лужу.

— Ну, если ты так хочешь…

Капли стекали равномерно, изменяя звук при падении; казалось, плеск заполнял собой всю часовню.

— Уходи, пожалуйста, — прошептала я.

— Нет, черт возьми! — воскликнул он и стал, словно кошка, бормоча что-то, ходить вокруг колонны. — Призрак, скрывающийся под накидкой, бледный и бессловесный… — Элеонора, ты больна! И врешь! — Он остановился. — Почему ты никогда не говоришь мне правды, девочка?

Моя рука безвольно опустилась. Я закрыла глаза. Попыталась стянуть с руки повязку, нащупала узлы, державшие ее…

Я услышала его дыхание. Он стоял передо мной. Положил руку на мое лицо, будто понял что-то.

— Что ты от меня хочешь? — снова спросила я и отступила за колонну еще на один шаг. Он остался стоять на месте, словно не осмеливаясь нарушить то святое, что я воздвигла между нами.

— Я здесь для того, чтобы спросить, хочешь ли ты пойти со мной? — глухо прозвучал его голос. Светильник закачался со скрипом, рука Эрика тяжело легла на поперечную подпорку

— Через три недели я стану женой Кухенгейма, — произнесла я, подняв голову. — Ты забыл об этом?

— Я ничего не забыл, Элеонора. — Он ухватился за светильник. Одна из свечей упала на пол. Из горячего воска образовалась лужица и, остыв, стала белой. — Ничего. Я люблю тебя. Отсеченная рука и то не приносит столько боли и страданий, как эта жизнь без тебя…