Описание «цепеняшего настроения» под «бременем» скуки, которое открывает рассказ, было навеяно атмосферой Вятки, где была написана эта страница, перекликающаяся с одной из глав «Губернских очерков» («Скука»).
По-прежнему не принимая «скаредного болотного счастья», составленного по рецепту Николая Иваныча, Салтыков не осуждал его так категорически, как в ранних вариантах рассказа. Писатель отказался и от книжных представлений о «романтической» природе положительности Николая Иваныча, исключив обвинения его в «самой крайней форме романтизма».
При переработке рассказа были внесены некоторые новые идейные акценты и в освещение главного его героя. Салтыков смягчил осуждение «романтической натуры» Брусина, вычеркнув компрометирующие его упреки в иждивенческих настроениях и усилив критику «ненормальной среды», где человек «скован, опутан обстоятельствами».
«Неумелости» брусиных и бескрылому практицизму их обличителей Салтыков противопоставлял призыв «молодого человека» к действию, даже в условиях «сквернейшего уездного городишки», продолжив таким образом основную мысль «Противоречий» и «Запутанного дела».
Девиз «молодого человека»: «живи как живется, делай как можется» — был своеобразным протестом Салтыкова против социально-этических норм Вятки, где «вместо служения идеалам добра, истины, любви и проч., предстал идеал служения долгу, букве закона, принятым обязательствам и т. д.» («Мелочи жизни», «Имярек»). С этим же связан был бунт «молодого человека» против всех «идолов» — «долга», «пользы» и т. п., к свержению которых звал в сороковые годы Герцен, возмущаясь нелепым общественным устройством, когда «все превращается в кумир; даже логическую истину, даже самую свойственную человеку форму жизни превращает человек себе в тяжкий долг… — так в нем искажены все понятия»[127]. С герценовской точкой зрения смыкалась и уверенность «молодого человека» в невиновности Брусина, оправданного мелочностью окружавшей его среды.
Однако ироническим изображением Брусина в рассказе Николая Иваныча Салтыков указывал и на другую сторону вопроса, какую отмечал Белинский, высмеивая «слабость» романтических натур, «неспособных выдерживать отрицания и идти до последних следствий»[128]. Рассказ предварял решение вопроса о взаимоотношениях человека со средой в дальнейшем творчестве писателя, подчеркивая решающую роль «обстоятельств», Салтыков не снимал нравственной ответственности и с самого человека, расчищая путь к революционно-действенному пониманию общественной практики.
«Брусин» был шагом вперед и в художественном развитии Салтыкова, овладевшего мастерством бытописателя в духе сатирического обличения жизни, к которому звал Белинский.
«Северная пчел» — реакционная охранительная газета, издававшаяся в Петербурге Ф. В. Булгариным и Н. И. Гречем (1825–1859). Вспоминая свою юность, Салтыков-Щедрин писал в «Благонамеренных речах»: «То было время поклонения Белинскому и ненависти к Булгарину» («В дружеском кругу»).
…М-н будет упрекать M-ва за его систематическую ребяческую непосредственность… и немного скифское удальство… — По расшифровке С. А. Макашина, М-н — это Владимир Алексеевич Милютин, M-в — Валерьян Николаевич Майков, друзья Салтыкова и товарищи его по кружку (см. примеч. к «Противоречиям»), «Немного скифским удальством» Салтыков называл, по предположению того же исследователя, полемические выпады Майкова против Белинского во время их журнальной полемики 1846–1847 годов, когда Майков писал о бездоказательности его критики и идейном диктаторстве.
…радовались падению какого-нибудь нелюбимого министерства… — Речь идет о событиях французской революции 1848 года, начавшейся падением министерства Гизо (23 февраля), вслед за которым пало министерство Тьера, регентство, министерство Одиллона Барро и была провозглашена республика. Об отношении русских оппозиционно настроенных кругов к февральской революции 1848 года Салтыков вспоминал в гл. IV цикла «За рубежом».
…а не у С* и не у M*. — Имеются в виду, очевидно, Салтыков и В. Майков, у которых чаше всего происходили встречи членов кружка. Но речь могла идти также о В. Стасове и В. Милютине.
В последнее время критики наши ввели похвальный обычай нападать на те произведения литературы, в которых изображаются так называемые «больные»… — А. Д. Галахов называл книгу «Октавы. Е. Вердеревского. I. Больной (рассказ в стихах)» «анахронизмом», которому следовало «явиться несколькими годами раньше». «Что делать нашему времени с больными? — спрашивал он в обзоре «Русская литература в 1847 году». — Ему нужен человек здоровый… тот, которого не изображала еще поэзия. Советуем ей посмотреть на него пристальнее, оставив нравственных калек на содержании инвалидной фантазии» («Отечественные записки», 1848, № 1, отд. V, стр. 26; см. также рецензию С. С. Дудышкина на «Октавы» Вердеревского — 1847, № 9, отд. VI, стр. 1–8). С критикой героя Вердеревского выступал и В. Майков («Современник», 1847, № 9, стр. 45–54).
Видов этого помешательства ужасно много… они имеют все признаки нормального, здорового состояния. — Скептические раздумья Салтыкова навеяны, вероятно, гротескной теорией Крупова, составившего «диагностику безумия», которое стало «естественным состоянием всего человечества» («Современник», 1847, № 9. Ср. А. И. Герцен, т. IV, стр. 257, 264).
…князя Чернышева. — Военный министр А. И. Чернышев. В его ведении находилась канцелярия военного министерства, где Салтыков служил в 1844–1848 годах. После замечания Николая I о «вредном направлении» повестей «Противоречия» и «Запутанное дело» Чернышев распорядился об аресте их автора, предлагая разжаловать его в солдаты и «упечь» на Кавказ. Распоряжение военного министра было заменено царем «высылкой на службу в Вятку».
…известное сочинение Тредьяковского: «Езда в остров любви». — Это не оригинальное сочинение В. К. Тредьяковского, а изданный им в 1730 году перевод авантюрно-галантного романа французского писателя XVII века Поля Тальмана. Роман представлял собой своего рода аллегорическую энциклопедию любви, предусматривающую все случаи любовных отношений. Заглавие этой «книги сладкия любви» Салтыков использовал впоследствии для обобщенной иронической характеристики русского дворянства XVIII века с его стремлением срывать «цветы удовольствия».
…ужасно не любила книг, настоящий Омар в юбке! — Историческая легенда (не соответствующая действительности) приписывала мусульманскому халифу Омару ибн-Хаттабу сожжение в 642 году знаменитой библиотеки в Александрии.
Кушелев сад, или Кушелева дача, — пригородное поместье гр. Кушелевых-Безбородко (в районе Выборгской стороны старого Петербурга).
…не то мартинисты, не то коммунисты… солнцу молебныслужат и обедни поют… — Салтыков намеренно смешивает коммунистов с мартинистами (мистическая секта, основанная в XVIII веке Мартинесом Паскалисом), чтобы завуалировать намек на «Город солнца» Томазо Кампанеллы (1602), где солнце воплощало божественное начало, руководящее миром. Это знаменитое сочинение одного из ранних представителей утопического коммунизма было, несомненно, знакомо Салтыкову, хотя бы в пересказе и оценках французских социалистов-утопистов.
Здравомысл и Добросерд — имена положительных персонажей-резонеров, характерные для классицистской традиции XVIII века, когда имена героев прямо указывали на их добродетели или пороки.
…Ловеласа — мучителя сердец… она ведь не Кларисса. — Имеются в виду герои романа Самюэля Ричардсона «Кларисса Гарлоу, или История молодой леди» (1747–1748).
Фактотум — доверенное лицо (от лат. fac totum — делай все); здесь: прислуга, лакей.
…повелительница острова Стультиции… Достойная супруга великого царя Комуса… — Эти образы были, по-впдимому, навеяны сатирической мифологией знаменитого нидерландского писателя XV в. Эразма Роттердамского. Повелительницами островов Глупости (Stultitia — глупость, лат.), вскормившими ее, были нимфы Метэ (Опьянение) и Апедия (Невоспитанность), оргии которых разделял Комос — бог пиршеств (буквально — разгул), «верный слуга» Глупости. См. Эразм Роттердамский, Похвала глупости, гл. VIII–IX.
