Критика нравственно-бытовых и семейных принципов перекликалась в «Главе» с обличением «тупого исполнения долга и обязанности» в герценовских статьях «Капризы и раздумье» (1843–1847).

…из первого Парголова в Заманиловку. — Названия дачных мест в окрестностях Петербурга.

…любовь и высшая натура — понятия друг друга исключающие…любовь — страсть вовсе не унизительная. — Мысли Нажимова близки к рассуждениям Прудона, который проповедовал в «Системе экономических противоречий» (1846), что любовь никогда не бывает уделом «энергических деятелей, глубоких мыслителей и великих работников человечества». Прудоновский «антагонизм между трудом и любовью» осуждал В. Милютин, подчеркивая, что «вечный разлад между различными элементами и силами, входящими в состав человеческого организма, не может быть постоянным уделом человека и нормальным его состоянием» («Мальтус и его противники». — «Современник», 1847, № 8, 9. Ср. В. А. Милютин, Избранные произведения, стр. 154–155, 86).

Смерть над всем торжествует… — См. примеч. к стр. 75.

Впервые напечатано в журнале «Отечественные записки», 1848, № 3, отд. I, стр. 50-120 (ценз. разр. — 29 февраля). Подзаголовок: «Случай». Подпись: «М. С». Рукопись неизвестна. В настоящем томе повесть воспроизводится по тексту «Отечественных записок» с устранением опечаток и некоторых явных недосмотров.

Отсутствие рукописи и авторской датировки не позволяют точно определить время работы Салтыкова над «Запутанным делом». Упоминающиеся в повести газетно-журнальная полемика «об эмансипации животных», слухи об эпидемии холеры и недовольстве петербургских извозчиков относятся к сентябрю 1847 — январю 1848 года, когда «Запутанное дело» и было, очевидно, написано. В начале 1848 года Салтыков прочел только что законченную повесть В. Е. Канкрину, который «был в восторге от нее». Воспользовавшись дружескими связями с И. И. Панаевым, Канкрин передал рукопись в «Современник». Панаев, познакомившись с нею, отклонил повесть Салтыкова, мотивируя отказ цензурными затруднениями[95]. «Запутанное дело» было принято редакцией «Отечественных записок».

В 1863 году Салтыков-Щедрин включил «Запутанное дело» в сборник «Невинные рассказы», значительно сократив текст повести и стилистически выправив его (см. т. 3 наст. изд.). Учитывая, что в 1848 году повести ставились в вину «полутаинственные намеки», сатирик счел их небезопасными и в обстановке цензурных гонений 1863 года. Писатель устранил в большинстве случаев раскатистое «р-р-р» Беобахтера — своеобразный сатирический намек на «революционаризм» этого персонажа (стр. 213, строки 19–20, стр. 214, строки 1–2); снял многократные описания угрожающе-энергического жеста пассажира «с надвинутыми бровями» (стр. 233, строки 31–34, стр. 235, строки 1–3); сократил рассуждение о «резиньясьйон» французской нации (стр. 237, строки 22–25); убрал рассказ «сына природы», потерпевшего за свою откровенность (стр. 256, строки 17–22); намек Пережиги на случай с заживо зарытым исправником (стр. 273, строки 24–30 и др.).

Однако большинство купюр — изъятие повторений, длиннот, натуралистических деталей — следует отнести за счет возросшего мастерства. В тексте 1863 года отсутствуют: предупреждение Самойлы Петровича об «актерках» и авторский комментарий к нему (стр. 201–202, строки 20–28; 1–8); сцена ежедневного осмотра Пережигой дохлой кошки (стр. 209, строки 34–40); рассказ «венгерки» о наследственной склонности к потению (стр. 234, строки 13–27) и др.

Несмотря на большую правку, «Запутанное дело» и в редакции 1863 года осталось во многом типичной повестью сороковых годов, сохранив характерные особенности мировоззрения молодого Салтыкова. Подготавливая к печати второе и третье издания «Невинных рассказов» (1881, 1885) и первое собрание сочинений (1889), Салтыков-Щедрин продолжал работать над «Запутанным делом», совершенствуя его в стилистическом отношении. Но значительных сокращений и изменений, по сравнению с правкой 1863 года, сделано не было.

В настоящем томе, где собраны произведения молодого Салтыкова, повесть воспроизводится в редакции 1848 года, отразившей в полной мере творческий опыт и социально-философские искания писателя в первый период его деятельности, завершившейся арестом и ссылкой.

Весь комплекс общественно-психологических проблем «Запутанного дела» неразрывно связан с напряженной обстановкой второй половины сороковых годов, когда вопрос «о судьбе низших классов» стал одним из «самых важных вопросов современности»[96].

В атмосфере оживленных толков об отмене крепостного права и ожидания революционных событий во Франции Белинский требовал от писателей «натуральной школы» «возбуждения гуманности и сочувствия» к угнетенной части общества, особо выделяя произведения Достоевского, Некрасова, Буткова и др., чья «муза… любит людей на чердаках и в подвалах»[97].

Против унижения человеческой личности была направлена беллетристика и публицистика Герцена. Его внимание занимало «положение людей, проливавших кровь и пот, страдавших и измученных»[98].

В октябре 1847 года на страницах «Современника» печатаются самые острые антикрепостнические рассказы Тургенева «Бурмистр» и «Контора», спустя месяц появляется повесть Григоровича «Антон-Горемыка», страстный протест против бесправия и нищеты народа. В этом же направлении развивалась мысль петрашевцев. «Что видим мы в России? — спрашивал Н. А. Момбелли. — Десятки миллионов страдают, тяготятся жизнию, лишены прав человеческих… зато в то же время небольшая каста привилегированных счастливцев, нахально смеясь над бедствиями ближних, истощается в изобретении роскошных проявлений мелочного тщеславия и низкого разврата…»[99]

Основным мотивом творчества Салтыкова также становится противопоставление изнемогающего от нужды бедняка богатым бездельникам, «жадным волкам», завладевшим жизнью. Как и в первой повести, Салтыков стремился обнажить трагическую сторону бедности, которая была для героя «Противоречий» «неизбежным синонимом смерти». В «Запутанном деле» эта мысль стала идейным и художественным центром повествования о гибели «будто лишнего на свете» Ивана Самойлыча Мичулина.

В истолковании житейской философии «бедного человека» Салтыков вновь перекликался с Милютиным, который анализировал не только экономическую, но и нравственную природу «пауперизма», чтобы «дать истинное понятие о действительной глубине этой общественной раны». «Если бедный, — подчеркивал Милютин, — повсюду видит вокруг себя достаток, изобилие и даже роскошь, то сравнение своей судьбы с судьбою других людей должно естественно еще более усиливать его мучения и к страданиям физическим прибавлять страдания нравственные»[100].

Именно эти трагические контрасты — источник горестных раздумий Мичулина, воплощенных и в его аллегорических снах. Сила обличения социального неравенства возрастает с каждым новым видением Мичулина.

Первый сон Мичулина о неожиданном превращении в «баловня фортуны», несмотря на печальную развязку, выдержан в гоголевских, сочувственно-насмешливых тонах. Второй сон по существу был развернутой иллюстрацией к скорбным раздумьям Нагибина относительно участи бедняка, решившегося иметь семью. Переосмыслив сюжет некрасовского стихотворения «Еду ли ночью по улице темной»[101], Салтыков нарисовал картину, «полную жгучего, непереносимого отчаяния», усилив обличение и протест введением аллегорического мотива «жадных волков», которых «надо убить», «всех до одного».

Эти мрачные видения завершает образ социальной пирамиды, символизирующей задавленность, бесправие, «умственный пауперизм», «нравственную нищету» угнетенных масс, олицетворяемых Мичулиным, голова которого была «так изуродована тяготевшей над нею тяжестью, что лишилась даже признаков своего человеческого характера».